— Возможно то, что он сказал насчет стресса?— Стресс вызывает рецидивы многих заболеваний, — отвечаю я. — Но этот человек никогда хорошо не выглядел. И пусть говорит что хочет.— Вы упомянули Томаса. — На пленке Бергер возобновляет беседу. — Брат дарил вам одежду, деньги, может быть, еще что-нибудь?— Да.— Вы сказали, что в тот вечер в «Люми» на вас был черный костюм. От Томаса?— Да. Он любил изысканно одеваться. Носил почти тот же размер.— Итак, вы со Сьюзан поужинали. А дальше? Что произошло, когда вы завершили трапезу? Вы сами расплатились по счету?— Конечно. Я все-таки воспитанный человек.— Сколько вы отдали?— Двести двадцать один доллар плюс чаевые.Не сводя глаз с экрана, Бергер подтверждает его слова:— Тютелька в тютельку. Мужчина заплатил по счету наличными и оставил на столе две банкноты по двадцать долларов.Я подробнейшим образом выспрашиваю у Бергер, что именно из этого дела было предано огласке: ресторан, счет, чаевые.— Что-то могло просочиться в «Новости»? — интересуюсь я.— Нет. Значит, если это был не он, как же тогда, черт возьми, пройдоха узнал, на сколько они посидели? — В ее голосе сквозит разочарование.Снова запись: она спрашивает Шандонне о чаевых. Тот убежденно заявляет, что оставил сорок долларов.— Две двадцатки, если мне не изменяет память.— А что было после? Вы ушли из ресторана?— Мы решили продолжить вечер у нее на квартире, — отвечает убийца. Глава 14 Тут Шандонне не скупится на подробности. Да, из ресторана они ушли вдвоем. Ночь выдалась прохладной, и все-таки они решили пройтись — до ее квартиры было всего ничего, пара кварталов от ресторана. Он с чувством, почти как поэт, описывает луну и облака. Небо перечеркивали широкие млечно-голубые полосы, из-за которых выглядывало ночное светило. Говорит, полная луна всегда пробуждала в нем эротический настрой — она напоминает оплодотворенное чрево, ягодицы или женскую грудь. Порывы ветра метались между жилыми высотками, и он даже снял с себя шарф и закутал Сьюзан, чтобы она не продрогла. Утверждает, что был в длинном темном пальто из кашемира, и мне сразу вспомнилась Руфь Ствон, судебный медик из Франции (ей довелось пережить встречу с самим, как мы полагаем, Шандонне).Еще двух недель не прошло со времени моей поездки во Францию, где я но поручению Интерпола встречалась с доктором Ствон из Institut Medico-Legal Институт судебной медицины (фр.).

, чтобы вместе поработать над парижскими убийствами. Мы разговорились, и она рассказала, как однажды ночью к ней позвонил человек, у которого якобы сломалась машина. Попросил воспользоваться телефоном. Он тоже был в длинном темном пальто и производил впечатление очень приличного человека. Потом, уже наедине, доктор призналась мне еще кое в чем: не выходит из головы непривычный, крайне неприятный запах, который исходил от незнакомца. От него разило мокрой шубой, точно от бродячего животного. Она сразу почуяла неладное, нутром уловила. И все равно вполне могла бы его впустить, или, что более вероятно, он сам ворвался бы в дом, если бы не одно чудесное обстоятельство.Муж доктора Ствон — шеф-повар знаменитого парижского ресторана «Ле Дом». В тот день ему нездоровилось, и он остался дома, а когда жена открыла дверь, окликнул ее из соседней комнаты, желая знать, кто пришел. Нежданный гость в черном пальто пустился наутек. На следующий день доктор Ствон получила записку: печатные буквы на окровавленном обрывке оберточной бумаги с подписью «Le Loup-garou». Мне еще предстоит смириться с тем, что я не пожелала понять очевидного: доктор Ствон производила аутопсию французских жертв Шандонне, а потом он заявился за ней. Я вскрывала павших от его руки американок и не предприняла серьезных мер безопасности. А следовало бы подвести жирный общий знаменатель под этими двумя событиями. Впрочем, люди склонны верить, что беда обойдет стороной — может случиться что угодно с кем угодно, только не с тобой.— Вы не могли бы описать, как выглядел консьерж? — На пленке Бергер продолжает беседу с Шандонне.— Тонкие усики. Мундир, — говорит Шандонне. — Она назвала его Жаном.— Секундочку, — подаю голос я.Бергер в который раз нажимает «паузу».— От него пахло? — спрашиваю я. — Сегодня утром вы находились с ним в одной комнате, — я указываю на экран. — Во время беседы вы что-нибудь чувствовали?— Если серьезно, — перебивает она, — от него страшно разило псиной. Вонь мокрой шерсти и давно не мытого тела. Меня едва наизнанку не вывернуло. Подкузьмили медики: могли бы и подготовить пациента.Существует расхожее заблуждение, что людей сразу же по поступлении в больницу моют. Нет, как правило, обработают раны — и в палату, если только пациент не из тяжелых.— А два года назад, при расследовании смерти Сьюзан, кто-нибудь из «Люми» жаловался на запах? Не припоминали, что ее спутник испускал скверный душок? — спрашиваю я.— Нет, — отвечает Бергер. — Никоим образом. Повторюсь, я не представляю, как они могут быть одним и тем же лицом. Однако не отвлекайтесь. Сейчас начнется еще более странное.Следующие десять минут я смотрю, как Шандонне потягивает пепси, курит и повествует о своем мнимом визите к Сьюзан Плесс. С поразительной точностью он описывает ее жилье, начиная от ковриков на деревянном полу и обивки с цветочными мотивами и заканчивая лампами а-ля Тиффани. Его, мол, не сильно впечатлили ее художественные вкусы, все увешано довольно прозаичными репродукциями с музейных выставок, фотографиями с морскими пейзажами и лошадьми. Она любила лошадей, добавляет Шандонне. Говорила, что выросла среди лошадей и теперь страшно по ним скучает. Бергер, каждый раз, когда из уст Жан-Батиста вылетает выверенная, подтвержденная информация, отстукивает по столу в конференц-зале. Описание обстановки в доме Сьюзан определенно наводит на мысль, что он там побывал. Да, девочкой она действительно много общалась с лошадьми. Да, да, все верно.— Боже мой, — только и сказала я. Качаю головой, а внутри медленно ворочается страх. Страх перед тем, куда все это ведет. Даже думать не хочется. А что делать? Мыслей из головы не выбросишь. То есть Шандонне клонит к тому, что я сама его пригласила в свой дом?!— Который теперь час? — Голос Бергер звучит с экрана. — Вы остановились на том, что Сьюзан откупорила бутылку белого вина. Когда примерно?— Часов в десять-одиннадцать. Точно не скажу. И вино оказалось не из лучших.— Сколько на тот момент вы уже выпили?— Ну, с полбутылки, в ресторане. А после, хоть она мне и подливала, я особенно и не пил. Дешевое калифорнийское пойло.— Значит, пьяны вы не были.— Я вообще не пьянею.— Вы мыслили трезво.— Разумеется.— А как по-вашему, Сьюзан была пьяна?— Разве что слегка. Я бы даже сказал, она была счастлива, просто счастлива. Мы сидели у нее в гостиной, на диване. Окна выходили на юго-запад, и вид открывался чудесный. Из гостиной видны красная вывеска отеля «Эссекс-Хаус» и парк.— Все верно, — говорит Бергер, снова отстукивая по столу. — И уровень содержания алкоголя в крови у нее был одиннадцать сотых. Она действительно пропустила пару бокальчиков, — добавляет подробности из отчета патологоанатома.— Что произошло потом? — Она допрашивает Шандонне.— Мы держимся за руки. Она берет в губы мои пальцы, один за другим, так возбуждающе. Мы начали целоваться.— Вы можете сказать, в котором часу?— У меня не было причин уточнять время.— У вас были часы?— Да.— У вас они по-прежнему есть?— Нет. Жизнь моя стала хуже из-за этих. — Он так и сплюнул с презрением: «Этих!» Слюна брызжет каждый раз, когда он вспоминает своих обидчиков с неподдельным, казалось бы, отвращением. — У меня и денег больше нет. Часы я заложил, наверное, с год назад.— Вы имеете в виду тех же самых людей? Полицию? Правоохранительные органы?— Американских федералов.— Вернемся к Сьюзан. — Бергер не дает отклоняться от темы.— Я смущаюсь. Не знаю, захотите ли вы знать, что было дальше, во всех подробностях. — Берет стаканчик пепси и зажимает в сероватых, похожих на червей губах пластиковую соломинку.Неужели кому-то захотелось поцеловать эти губы?! Не представляю, как к такому мужчине вообще можно прикоснуться.— Прошу вас рассказать мне все, что только припомните, — говорит Бергер. — Правду.Шандонне опускает на стол стаканчик, и меня несколько выводит из равновесия рукав Талли, который снова появляется в кадре: он подносит зажигалку к очередной сигарете в губах убийцы. Интересно, нашему подозреваемому вообще-то приходит в голову, что Джей — тоже агент федеральной службы, один из тех, кто, по его словам, неотступно следит за ним и калечит его жизнь?— Ладно, я все вам расскажу, пойду навстречу. Хотя лично предпочел бы этого не делать. — Изо рта вырывается струйка дыма.— Прошу вас, продолжайте. Как можно подробнее.— Какое-то время мы целовались, а затем быстро перешли к следующей стадии. — Он умолкает.— Что вы подразумеваете под следующей стадией?При нормальных обстоятельствах допрашиваемому достаточно сказать, что у него был секс, и все. В рядовой ситуации следователь либо прокурор, который снимает показания или производит первоначальный или перекрестный допрос, на том и поставит точку; особые подробности не имеют значения. Однако в нашем случае жертвы (Сьюзан Плесс и остальные женщины, в гибели которых мы подозреваем Шандонне) подверглись такому жесточайшему насилию на сексуальной почве, что возникает необходимость выяснить детали, узнать, как Жан-Батист вообще представляет себе половую близость.— Мне бы этого не хотелось. — Он снова играет с Бергер. Желает, чтобы его упрашивали. — О таких вещах с посторонними я не разговариваю, и уж тем более в присутствии дамы.— Для общего блага будет полезнее, если вы перестанете воспринимать меня как представительницу противоположного пола и увидите во мне прокурора, — говорит Бергер.— Не могу говорить с вами и не думать «женщина», — мягко отвечает он, еле заметно улыбнувшись. — Вы очень хороши.— Вы меня видите?— Вообще-то я едва различаю предметы. Зато точно знаю, что вы хороши собой. Наслышан.— Сэр, я бы попросила вас обойтись без дальнейших комментариев в мой адрес. Тут мы достигли ясности?Он кивает, не сводя с нее взгляда.— Сэр, что конкретно вы делали после того, как начали целовать Сьюзан? Вы ее касались, ласкали, раздевали? Касалась ли она вас, ласкала, снимала с вас одежду? Что именно? Вы помните, что в ту ночь было на ней из одежды?— Коричневые кожаные брючки. Я бы сравнил их с цветом бельгийского шоколада. В обтяжку, но дешевкой она не выглядела. На ногах — полуботинки из коричневой кожи. Черный топ наподобие гимнастического костюма, с длинными рукавами. — Возводит взгляд к потолку. — Овальный вырез. Такие топы застегиваются между ног. — Он изображает, будто защелкивает кнопки. Гляжу на его пальцы, покрытые короткими бледными волосками, и сразу приходят в голову кактусы и ершики для бутылок.— Это называется трико, — подсказывает Бергер.— Сначала я даже немного растерялся: хотел коснуться ее кожи и не смог вытащить из-под брюк топ.— Вы пытались сунуть руки под ее топ, но не смогли, потому что на ней было трико, которое застегивается между ног?— Совершенно верно.— Как она отреагировала на вашу попытку вытащить ее топ?— Мое замешательство здорово ее повеселило. Она посмеялась надо мной.— Высмеяла?— Нет, в другом смысле. Сказала, что я забавный. Даже пошутила что-то о пресловутой прозорливости французских мужчин.— Значит, она знала, что вы из Франции.— Ну разумеется, — мягко отвечает Шандонне.— Она знала французский?— Нет.— Это по ее словам или вы предполагаете?— За ужином я поинтересовался, говорит ли она по-французски.— Итак, она поддразнила вас насчет трико.— Да. Поддразнила. Просунула мою руку к себе в штанишки и помогла расстегнуть кнопки. Помню, она сильно возбудилась, я даже немного удивился, что ее так легко привести в волнение.— Как вы узнали, что она была возбуждена?— Мокренькая, — отвечает Шандонне. — Знаете, мне не очень-то приятно вам все это рассказывать. — Его лицо оживилось. На самом деле он явно обожает говорить на такие темы. — Вы уверены, что я должен продолжать с такими подробностями?— Прошу вас, сэр. Все, что сможете вспомнить. — Бергер тверда и неэмоциональна. Шандонне с таким же успехом мог бы рассказывать, как он разбирает часы.— Я стал трогать ее груди и расстегнул лифчик.— Вы помните, как он выглядел?— Черный.— В комнате горел свет?— Нет. Но мне кажется, что лифчик был темным. Возможно, я ошибаюсь. Во всяком случае, не светлый.— Как вы расстегнули его?Шандонне умолкает, его глаза за темными стеклами сверлят видеокамеру.— Просто расстегнул. — Его руки расцепляют невидимые крючки.— Вы разорвали бюстгальтер?— Конечно же, нет.— Сэр, ее бюстгальтер был разорван спереди. Буквально содран.— Это не моих рук дело. Видимо, после моего ухода пришел кто-то другой.— Хорошо, давайте вернемся к тому моменту, когда вы сняли бюстгальтер. Брюки были уже расстегнуты?— Расстегнуты, хотя все еще на ней. Я поднял ее топ. Видите ли, для меня большое значение имеет оральный контакт. Ей это очень нравилось. Ее было трудно остановить.— Пожалуйста, объясните, что вы подразумеваете, говоря «ее было трудно остановить».— Она начала хватать меня, шарить между ног, старалась стянуть с меня брюки, а я не был готов. Мне еще многое предстояло сделать.— Многое предстояло сделать? Что еще вам предстояло сделать, сэр?— Я не был готов подвести дело к завершению.— Что вы подразумеваете под завершением? Секс или что-то другое?«Завершение ее жизни».— Окончить заниматься любовью, — отвечает он.Ненавижу. Не перевариваю все это: слушать его фантазии, особенно если предположить, будто он знал, что я буду их слушать, что он выливает на меня свои откровения так же, как он выливает их на Бергер. Плохо, что присутствует Джей: сидит прямо там и наблюдает. Он по большому счету не многим отличается от пойманного маньяка: оба втайне ненавидят женщин, пусть даже и сгорают по ним неуемной страстью. Я до последнего не подозревала об истинной природе Джея, пока он не оказался в моей постели в номере парижского отеля, когда было уже слишком поздно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67