Шумная компания тут же легла на другой курс, подпрыгивая и шаркая огромными баскетбольными кроссовками, как щенки-недоростки с большими лапами.— Какой мне подарочек приготовила? — спрашивает Марино Люси.— Годовой запас корня липидии.— А это еще что за хрень такая?— Когда в следующий раз зафутболишь с какой-нибудь горячей штучкой, мой подарок тебе очень пригодится, — отвечает она.— Неужели ты и вправду!.. — Ушам своим не верю.Марино фыркает. Люси смеется, и вид у нее слишком радостный для человека, которого вот-вот уволят, будь ты хоть сто раз миллионером.Выходим на парковку; воздух сырой, промозглый. Темноту разрывают слепящие фары машин, куда ни кинешь взгляд — везде автомобили, люди куда-то торопятся. На фонарных столбах мерцают серебристые гирлянды, водители по-акульи кружат, выискивая свободные места поближе к входам на ярмарку, будто пройти пару сотен шагов — худшее, что может приключиться с человеком.— Терпеть не могу это время года. Лучше бы я родилась еврейкой, — сообщает Люси, будто слышавшая недавний намек Марино на национальность Бергер.— Ты в Нью-Йорке при Бергер начинал? Она тогда уже была окружным прокурором? — спрашиваю у полицейского, пока тот укладывает мои сумки и свертки в доисторический зеленый «субурбан» Люси.— Только вступила в должность. — Закрывает задний борт. — Лично так ни разу и не пересеклись.— Но ты о ней наслышан?— Горячая штучка с большими титьками.— Ух, Марино, какой ты заводной, — говорит Люси.— А что? — Он кивает ей на прощание. — Неинтересно — не спрашивай.Провожаю взглядом массивный силуэт; все вокруг вперемежку: фары, тени, люди. Небо залито млечным светом ущербной луны, на землю неторопливыми маленькими хлопьями падает снег. Люси выезжает с парковочного места и как по маслу вписывается в тянущуюся вереницу машин. На цепочке для ключей у нее висит серебряный медальончик с выгравированным логотипом «Wirly-Girls» «Девочки-вертушки» — название Международной ассоциации вертолетчиц.

, на первый взгляд фривольным названием очень солидной Международной ассоциации женщин-вертолетчиц. Люси, отрицающая любые формы объединения людей, — ярая приверженница этой группы, и на фоне общей неразберихи в моей жизни одна мысль здорово радует: рождественский подарок, который я успела для нее подготовить, аккуратненько упрятан в одной из сумок. Несколько месяцев назад я вошла в тайный сговор с ювелирной фирмой «Шварцчайльд», чтобы они изготовили мне золотое ожерелье с кулончиком «Whirly-Girls». В свете недавних откровений о планах племяшки на жизнь по времени тоже получается удачно.— А что именно ты собираешься делать со своим личным вертолетом? Он ведь уже на подходе? — спрашиваю я. Отчасти мне хочется сменить тему: поговорить о чем-нибудь, кроме Нью-Йорка и Бергер. Я все еще раздосадована после разговора с Джеком, и на душе как-то нехорошо. И еще что-то беспокоит, только пока не пойму, что именно.— «Белл четыреста седьмой». Так точно. — Люси ныряет в бесконечный поток красных габаритных огней, лениво текущий по Пархэм-роуд. — Что буду с ним делать? Летать. И по работе в том числе.— Да, о новой работе. Ты мне так и не дорассказала.— Ну, Тиун живет в Нью-Йорке. Соответственно, там и будет размещаться моя новая контора.Люси — водитель серьезный, смотрит только на дорогу, настоящий пилот.— Давай-ка чуть назад отмотаем. Посвящу тебя в предысторию, тетя Кей. Как только Тиун услышала о той перестрелке в Майами, она со мной связалась. Потом пару недель назад я поехала в Нью-Йорк и здорово там выпила.Уж это я помню отлично. Люси исчезла, пропала, оставив меня в полной растерянности. По телефону мне все-таки удалось разыскать беглянку; выяснилось, что она в Гринич-Виллидже, в какой-то популярной в народе забегаловке. Люси была расстроена и напилась. Я решила, что она злится и переживает из-за проблем с Джо. Теперь же история меняется на глазах. С прошлого лета племяшка была повязана с Макговерн общими деньгами, однако решение изменить свою жизнь она приняла только после недавнего инцидента в Нью-Йорке.— Тогда Энн спрашивает, можно ли кому-нибудь позвонить, — объясняет Люси. — Я была в несколько неподходящем умонастроении, чтобы самостоятельно добираться до отеля.— Кто такая Энн?— Раньше в полиции работала. Теперь у нее свой бар.— Ах вот как.— Должна признаться, набралась я порядком и сказала Энн, чтобы та позвонила Тиун, — продолжает рассказ Люси. — Не успела глазом моргнуть — в бар входит Макговерн собственной персоной. Накачала меня под завязку кофе, и мы всю ночь проговорили. В основном о личном: Джо, АТФ, обо всем. Нерадостно мне тогда было. — Люси взглянула на меня. — Знаешь, я, наверно, уже давно готова была к переменам. А в ту ночь решилась. На тот момент, как все произошло, — она имеет в виду покушение на мою жизнь, — я уже знала, как поступлю. Слава Богу, что Тиун оказалась рядом. — Люси имеет в виду не сцену в баре. Макговерн была готова помочь вообще. Чувствуется исходящая из глубины ее души радость. Общая психология учит, что человеку не приносят радости ни работа, ни окружающие; каждый кует свое счастье собственными руками. Это не вполне верно. Похоже, Макговерн и «Последняя инстанция» осчастливили-таки девчонку.— И ты уже некоторое время занимаешься кое-чем в «Последней инстанции»? — подталкиваю ее к продолжению рассказа. — С прошлого лета? Тогда у вас зародилась сама идея?— Давным-давно, еще в Филли Филли — популярное ласковое прозвище г. Филадельфия.

, мы с Тиун бесились, когда нам не давали заниматься делом: всякие бюрократы с лоботомией все время вмешивались. Мы видели, как ни в чем не повинных людей перемалывает в жерновах системы. Началось все с шутки. Мы придумали фантастическую организацию, которую я окрестила «Последней инстанцией». Куда обратиться, когда перед тобой закрылись все двери? В последнюю инстанцию.Улыбка Люси напряженная, натянутая; чувствую, что ее оптимистические новости вот-вот приобретут сомнительную окраску. Племяшка готова поведать нечто, что мне будет неприятно услышать.— Понимаешь, это значит, что мне придется переехать в Нью-Йорк, — выдает она. — Притом очень скоро.Райтер передал мое дело в Нью-Йорк, теперь еще и Люси туда отправляется. Включаю печку на полную, кутаюсь в пальто.— Вроде бы Тиун подыскала для меня квартиру в Верхнем Ист-Сайде. До парка пробежаться — пять минут. На пересечении Шестьдесят седьмой и Лексингтона, — говорит Люси.— Быстро, — комментирую я. — И близко к тому месту, где убили Сьюзан Плесс, — добавляю, видя тут недобрый знак. — А почему именно в этой части города? У Тиун офис где-то рядом?— В нескольких кварталах. Там рукой подать до Девятнадцатого участка; видимо, она знакома с парнями, которые патрулируют ее район.— А Тиун что-нибудь слышала про Сьюзан Плесс? Вообще про то убийство? Странно все-таки, что она оказалась в каких-то нескольких улицах оттуда. — Меня не отпускают мрачные чувства. И тут ничего не поделаешь.— Да так, наслышана об убийстве постольку-поскольку: мы обсуждали твои дела, — отвечает Люси. — А прежде — ни слухом ни духом. И я тоже. У нас в районе сейчас все только ист-сайдским насильником заняты; и мы в стороне не остались, кстати говоря. У них уже пять лет какой-то маньяк по улицам шастает. Один почерк: выбирает блондинок чуть за тридцать, которые выходят из бара немного навеселе. Он идет за ними по пятам и нападает в дверях квартиры. Первый анализ ДНК неизвестного в Нью-Йорке: профиль имеется, а человека нет.Все дороги ведут к Хайме Бергер. Ист-сайдский насильник наверняка в списке первоочередных задач ее прокуратуры.— Осветлю волосы и буду по ночам возвращаться из баров, — плутовато говорит Люси. Чувствую, слово у нее не разойдется с делом.Тут бы сказать, что я за племяшку невероятно рада и что направление деятельности она выбрала крайне увлекательное, да язык не поворачивается. Она часто покидала Ричмонд и жила во многих других местах. Только вот теперь по какой-то причине кажется, будто ее отъезд — не к добру, хотя девочка и стала взрослой. Тут же во мне проснулась материнская черта: вечно критиковать, указывать на недостатки и недочеты. Моя мать заглядывала под коврик, чтобы указать на то единственное место, которое я пропустила при уборке; просматривая ведомость дочери, круглой отличницы, она сокрушалась, что у меня нет друзей; пробовала приготовленную мной пищу и перечисляла, чего в ней не хватает.— А как же вертолет? Будешь его в Нью-Йорке держать? — слышу свой голос будто со стороны. — Похоже, тут у тебя неувязочка вышла.— Возможно, в Тетерборо Аэропорт, находится в семнадцати милях от центра Манхэттена.

.— Так что ж, каждый раз, когда тебе надо лететь, придется в Нью-Джерси добираться?— Не так уж и далеко.— Жизнь там дорогая. А вы с Тиун... — не унимаюсь я.— Что у нас с Тиун не так? — Приподнятое настроение Люси быстро испортилось. — Почему ты ко мне придираешься? Она ушла от федералов и больше мне не начальница. В нашей дружбе нет ничего плохого.Люси разочарована, ей обидно, и во всем повинна я: на месте преступления повсюду отпечатки моих пальцев. Но что еще хуже, я слышу в своем голосе интонации Дороти. Как стыдно.— Прости, Люси. — Потянувшись, беру ее ладонь в кончики торчащих из гипса пальцев. — Я не хочу тебя отпускать. Эгоизм. Прости.— Я тебя не бросаю, буду приезжать. На вертолете до Ричмонда каких-то два часа лету. Все нормально. — Она глядит на меня. — А почему бы тебе к нам не присоединиться, тетя Кей? — Люси высказала наконец эту мысль, явно не сырую. Очевидно, они с Макговерн часто обо мне беседовали, в том числе обсуждали мою вероятную роль в их компании. Осознание этого дает особое ощущение. До сих пор я принципиально не думала о своем будущем, а тут оно неожиданно встало передо мной большим темным экраном. С одной стороны, умом я понимаю, что прежняя моя жизнь осталась в далеком прошлом, а с другой — это еще надо принять сердцем.— Разве тебе не хочется поработать на себя, чтобы государство не диктовало, что делать? — продолжает Люси.— Ну, разве что потом, — отвечаю я.— Знаешь, «потом» уже настало, — говорит она. — Двадцатый век заканчивается ровно через девять дней. Глава 7 Уже почти полночь. Сижу у огня в украшенном ручной резьбой кресле-качалке, в единственным сельском предмете мебели в доме Анны. Свое кресло она намеренно поставила так, чтобы я находилась в поле зрения, тогда как мне не обязательно постоянно ее видеть, если вдруг нахлынет особая восприимчивость и я начну открывать запрятанные в глубинах души секреты. В последнее время я узнала, что в разговоре с Анной может всплыть что угодно; так и вижу себя свежим местом преступления, на которое выезжают впервые.Свет в гостиной выключен, огонь в камине проходит финальную стадию агонии и вот-вот погаснет. Раскаленные угли пышут жаром, который с каждым вздохом переливаются разными оттенками оранжевого. Я рассказываю Анне об одном воскресном вечере. Дело было чуть больше года назад, в ноябре; на Бентона тогда нашла какая-то непонятная, совершенно для него нехарактерная озлобленность.— В каком смысле нехарактерная? — тихим голосом спрашивает Анна.— Бывало, мне не спалось и я засиживалась допоздна за работой. Он привык к моим ночным бдениям. В тот день Бентон заснул в постели с книгой. Вполне типичный случай, который для меня служил сигналом, что можно встать и заняться собой. Мне страсть как недостает тишины, хочется остаться в полном одиночестве, когда остальной мир погрузился в забытье и никому ничего от меня не нужно.— Ты всегда испытывала такую потребность?— Всегда, — отвечаю я. — Тогда у меня начинается настоящая жизнь. Я становлюсь самой собой только в полном одиночестве. Мне нужно личное время. Оно мне необходимо.— Так что произошло в ту ночь, о которой ты начала рассказывать? — интересуется Анна.— Я встала, забрала у него книгу, выключила свет.— Что он читал?Своим вопросом Анна застала меня врасплох. Надо подумать. Точно не помню; почему-то кажется, в ту пору Бентон читал о Джеймстауне, первом из постоянных английских поселений на территории Америки, которое находится менее чем в часе езды к востоку от Ричмонда. Он очень любил историю, в университете специализировался сразу по двум направлением: история и психология, а интерес к Джеймстауну в нем разгорелся, когда там начались археологические раскопки и были найдены остатки первого форта. Медленно, но все-таки я припоминаю: перед сном Бентон читал сборник рассказов, по большей части написанных Джоном Смитом. Название вылетело из головы. Книга наверняка до сих пор валяется где-нибудь в доме; больно кольнула мысль о том, что когда-нибудь я на нее наткнусь. Продолжаю рассказ:— Я вышла из спальни, тихонько прикрыла за собой дверь и направилась в кабинет, который расположен чуть дальше по коридору. Знаешь, когда я провожу вскрытия, то делаю срезы некоторых органов, иногда вскрываю ранения. Ткани отправляются в лабораторию гистологии, где их снимают на пленку. Снимки я впоследствии рассматриваю, записывая наблюдения на диктофон. Времени на записи всегда не хватает, и я частенько забираю папки со слайдами домой. Полицейские об этом уже расспрашивали. Вот что забавно: занимаешься рутинными делами, нисколько не сомневаясь, что так и надо, все нормально, но как только о них начинают спрашивать другие... тут-то и доходит, что живешь не как все остальные люди.— Почему полицейские интересовались слайдами, которые ты держишь в доме? — спрашивает Анна.— Ну, они всем интересовались. — Возвращаюсь к той истории с Бентоном, описываю, что сидела в кабинете, склонившись над микроскопом. Я была полностью поглощена нейронами с пятнышками прикрепившихся металлов — уж очень они походили на стайку одноглазых пурпурно-золотистых существ со щупальцами. Почувствовала, что за спиной кто-то есть, обернулась и увидела в дверях Бентона. Лицо его излучало какое-то неестественное негодование, горело зловещим светом, как огни святого Эльма.— Не спится? — с издевкой поинтересовался он, что было совсем на него не похоже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67