Так устроен мир,
что поделаешь? До тех пор, пока ты не обжегся, ты не узнаешь, каков
огонь на ощупь. Как молочные зубы, у тебя вырастает, строится одно
представление об этом мире, а потом оно меняется, и эту переоценку
ценностей каждый переживает по-своему. Кто быстрее... Кто медлен-
нее... Кто сбивается с пути, их губит зависть, мелочность духа, эго-
изм. Кто останавливается, считая, что ему уже хватает своей мудро-
сти и страданий, и ничего нового в этом мире не было и не будет... А
кто продолжает идти и идти в гору... И тяжек путь, и далека верши-
на, и нестерпимо одиночество. Но я иду, я каждый день иду... Вот
только делаю мало, больше размышляю...
- Нехорошо, Марк, - шумно вздохнул Петров. - Работать надо не
думая, я имею ввиду, не мучаясь впустую, что было до тебя сделано, а
что не было. Захотелось - и делай, а там видно будет, что получится.
Вот я недавно натюрморт написал. Кувшин глиняный, хлеб и нож. И
такой кувшин получился теплый, коричневый... ну, как... ну, как живой
щенок.
- К сожалению, Марк прав, - сказал Виктор. - Прав, как всегда.
Сейчас твои теплые кувшины, Петров, производят серийно и массово
на конвейере. И потом, что кувшин теплый, как живой щенок, ощу-
щаешь только ты - художник, человек с необычным глазом, а вот
обывателю важно, сколько литров молока входит в этот кувшин или
можно ли в нем гриб разводить, чтоб по утрам похмеляться.
- Что ты, Виктор, все про какого-то обывателя говоришь? - стал
потихоньку раскаляться Петров. Глаза у него расширились и засияли
голубыми каплями. - Нет обывателей и гениев - есть люди. Все люди и
все человеки. Эх, мужики, мечтаю я написать картину... Полотно такое
громадное... Во всю стену... Вот ходишь по Москве и столько стен
пустых, жалко, место пропадает, ведь люди идут мимо и в пустые
стены смотрят, а могли бы картину увидеть. Например, в подзем-
ном переходе, знаете, где выход на Красную площадь? Чтобы люди
шли в ГУМ за покупками и вдруг перед выходом на главную площадь
страны видели бы картину всеобщего благоденствия. Что-то на Брей-
геля похожее. Столы с бесплатной едой, открытые настежь магазины,
изобилие, и все люди - братья...
- Инспектор ГАИ обнимается с частным владельцем "Жигулей",
- усмехнулся в бороду Марк.
- Конечно! - горячо поддержал, не замечая иронии Марка, Пет-
ров. - А может милиции тогда и совсем не надо?
- Как же без нее? - горестно вздохнул Виктор. - Вот меня тут на
днях забрали в отделение.
- За что? - недоуменно поинтересовался Петров.
- Целовался с женой в общественном месте, - пожал плечами
Виктор. - В гостях задержались допоздна, решили прогуляться по
ночной Москве, потом отдохнуть решили на бульварчике...
- Хорошая идея, - сказал Марк, имея ввиду картину Петрова. -
Всеобщее благоденствие... Только было все это, и это тоже было, Пет-
ров.
- Как было? - не понял Петров. - Всеобщее благоденствие было?
- Нет, картина такая была, - пояснил Марк. - И написал ее кост-
ромской крестьянин Ефим Честняков. Его не так давно открыли. Он
учителем был в деревне. Любовь к ближнему проповедовал. По мане-
ре своей напоминает наивных реалистов - Анри Руссо, Пиросмани-
швили...
- И большая картина? - почесал в затылке Петров.
- Большая.
- А я бы еще больше написал. И пусть вообще пишут все, кто
хочет и что хочет. Вот, Марк, ты, например, о чем мечтаешь?
- Ну, насчет того, чтобы все делали то, что хотят, ты, наверное,
не прав - анархия получится... А что касается моей мечты...
Марк чуть помедлил с ответом. Но отвечал без пауз. Ясно было,
что он много думал над тем, о чем говорил:
- Структуры... Мне интересны структуры. Структура мира еди-
на, но она состоит из множества структур. Из бесконечного множе-
ства. Есть реальные структуры, например, атома или человека, а есть
ирреальные - структура общества, слов, понятий, цифр. Все имеет
свою структуру, даже наш начальник ЖЭКа. И все структуры неста-
тичны, они постоянно изменяются и, главное, их можно изменять.
Например, я создаю конструкцию и называю ее структурой глаза.
Не нужно для нее музея, пусть эта структура на улице и каждый мо-
жет войти внутрь этой структуры и увидеть мир таким, каким его
увидел я. Каждый вошедший может и сам изменить структуру так, как
ему видится, и следующий вошедший будет знать, каким видел мир
его предшественник.
- Все это так, но твое-то видение, твой взгляд на мир исчезнет, ес-
ли кто-нибудь изменит структуру по-своему? - спросил Виктор.
- Ну и что? Это же неважно. Важен процесс постижения другого
взгляда, важно напомнить, показать людям, что есть миллионы точек
зрения на этот мир и все они равноправны.
- Попал бы ты в структуру моих дел, - с горечью сказал Виктор.
- И что бы ты смог изменить? Понимаете, ребята, что-то сложно стало
мне жить. Во-первых, Галку иногда так заносит, что я становлюсь в
тупик, во-вторых, служба заела. Ну, что делать, если начальник - ду-
рак? И вся власть в его руках?!
- Глупость - дар божий, но не следует им злоупотреблять, как
сказал Бисмарк, - усмехнулся Марк.
- Да плюнь ты, не переживай, - махнул рукой, как отрубил, Пет-
ров.
- Слюны не хватает, - ответил ему Виктор. - Ведь что мне нужно?
Денег немного да времени побольше. Чтобы мог я лепить лица чело-
веков. А для этого мне надо стать начальником. Некому будет мной
командовать, сам буду распоряжаться. А чтобы стать начальником,
надо сначала кандидатскую защитить. Идея диссертации у меня есть -
вот времени нет. Получается, что года на три надо бы отключиться от
всех дел.
- Получается, что ради получения денег и времени ты должен
тратить время и деньги, - подытожил Марк. - Кстати, молодые люди,
мы должны скоро сделать очередной взнос нашему жэковскому меце-
нату.
- Деньги, деньги... а подождать он никак не может? - буркнул,
насупившись, Петров. - Чай, не своим торгует подвалом, хоромы эти
ему государство построило...
- Соблюдать джентльменские условия нашего договора - дело на-
шей чести, господа художники, - назидательно произнес Марк. -
Эх, чую я, недолго нам осталось коптеть в этом прекрасном подвале...
Жили-были три художника. Один ваял человеческие лица, другой
писал картину всеобщего благоденствия, а третий строил структу-
ры... Вот уйдет от нас Виктор Коробов строить свою пирамиду
египетскую из диссертации, исчезнут из этого ателье человеческие
лица и останемся мы с тобой, Петров, как Ван-Гог с Гогеном и как-
нибудь ночью ты меня зарежешь, а, Петров?
- Я тебя не зарежу, я тебя нарисую, - хитро прищурился на Марка
Петров.
- Ой, это еще хуже, - застонал Марк. - Кстати, давно тебя хотел
спросить, ты случайно не родственник Петрову-Водкину?
- Нет, - твердо сказал Петров. - Я - Петров. Сам по себе. И все
тут.
12
В ту пору для Виктора многое казалось естественно непререкае-
мым, незыблемым, как, например, искренность в отношениях с Гали-
ной или честность в служебных коллизиях. Виктор открыто заявил
Ивану Сергеевичу о псевдонаучных опытах Марчука, не заботясь о
последствиях сказанного. Он покорно шел на поводу у Галины, будучи
твердо убежденным, что все ее действия направлены в конечном
счете на их общее благо, потому что она его любит.
Если они и ссорились, то обычно тогда, когда Галине было что-то
нужно, а он не мог этого сделать. Для Виктора же было главным, что
они быстро мирились, и он снова погружался в ласковую нирвану
собственной уверенности в общем благополучии.
Виктор с Галиной стали снимать комнату как только Галина за-
кончила институт, до этого она жили вместе с родителями Виктора.
Виктор не возражал против самостоятельного житья, но в целом
преимуществ в этом было столько же, сколько и недостатков. Став
вольными птицами, и Виктор и Галина попали в клетку чисто быто-
вых проблем, тем более, что угол, за который они платили немалые
для их бюджета деньги, все равно оставался чужим домом.
Когда Виктор задерживался в подвале-мастерской, то невольно
ощущал вину за свое отсутствие, хотя у них и была договоренность с
Галиной, что он может отдавать своему увлечению вечер или два в
неделю или то время, которое тем или иным способом образовывалось
у него в часы службы. Но в подвале время летело для Виктора быст-
ро и незаметно. В мастерской Виктор не думал ни о чем, кроме своих
масок - человеческих лиц - он думал руками.
Также все было и в тот вечер, когда Виктор выставил на обсуж-
дение Марку и Петрову свою очередную работу. И только уже войдя
во двор дома, в котором они жили, Виктор ощутил такую острую тоску
по Галине, что взлетел бегом по лестнице. У двери он перевел дыха-
ние и, стараясь не шуметь, разделся в передней и прошел в комнату.
Эту комнату им сдавала пожилая женщина, которая переехала к доче-
ри нянчить внучку. Хозяйка наказала ничего не трогать, выделив
Виктору с Галиной полшкафа для белья и вещей и широкую металли-
ческую кровать с панцирной сеткой и шишечками.
Галина лежала на кровати, отвернувшись к стенке и уткнувшись в
книгу. Виктор осторожно прикрыл дверь, бесшумно прошел, повесил
пиджак на спинку стула и сел за стол.
Галина не повернулась в его сторону, не спросила Виктора ни о
чем и как будто не заметила появления мужа. Она лежала, запеленав
ноги углами покрывала, чем-то схожая с русалкой и, казалось, спала,
но глаза ее были открыты и бегали по строчкам.
Виктор долго смотрел на Галину и ощущал все растущую щемя-
щую нежность к жене. Он расслабился, растаяли заботы дня и оста-
лись только тишина и покой, постепенно растворяющие усталость.
Виктор потянулся, закинув руки за голову, зажмурился, вздохнул и,
расслабленно бросив руки вдоль тела, улыбнулся, не открывая глаз.
- Вот я и дома... Галка, птица моя, радость...
Галина перестала читать и, повернувшись, посмотрела на Вик-
тора. У него был довольно глупый вид: лицо запрокинуто, как для
поцелуя, блаженная улыбка и закрытые глаза. Виктор, действительно,
неотчетливо, где-то в глубине души, желал, чтобы жена встала, подо-
шла к нему и приласкала. Если бы Виктор открыл глаза, то увидел
бы презрительно-ироничную насмешку в глазах Галины.
- Галка... - тихо позвал Виктор. - Галчонок... Твой Чижик покле-
вал бы чего-нибудь...
- Чижик-Пыжик, где ты был? - с холодным любопытством
спросила Галина. - Где летал, пропадал? Или тебя не кормленного
отпустили?
Улыбка сползла с лица Виктора, словно погас солнечный зай-
чик. И навалилась душная, горькая обида. Он открыл глаза, и уже
злясь, ответил:
- Где же мне быть? Не в ресторане и не в гостях - там бы нас по-
кормили. Не то, что в этом доме... Приходишь со службы...
- Служба у всех кончается в восемнадцать ноль-ноль, - перебила
Виктора Галина. - Кроме тех, кто действительно служит - у наших
доблестных воинов.
- А я и есть воин, - набычился Виктор. - Я воюю. Каждый день
воюю. С глупостью, с очковтирательством. Пусть как простой солдат,
но воюю.
- Это ты имеешь ввиду твой поход против Ивана Сергеевича? -
деланно изумилась Галина. - Ну, и как успехи? Враг окружен, разбит
и тебе уже воздвигли триумфальную арку? Или ты оставил жену
безутешной вдовой, пав на поле неравной брани?
Виктор отвернулся от Галины и смотрел в темное бездонное ок-
но.
- Что ты мне плетешь? - безжалостно продолжила Галина. - Го-
ре-воин. Я же знаю, что тебя лишили квартальной премии, что ты
схлопотал выговор по комсомольской линии за свои художества в
милиции, что тебя отстранили от работы в стенной газете за само-
управство. Я думала, что ты хоть капельку умнее, чем кажется. Нет,
солдат, не быть тебе никогда генералом, не получать тебе генераль-
ского аттестата и не будет у тебя адъютантов на побегушках.
- Да ерунда все это: деньги, степени, погоны, чины, - поморщился
Виктор и добавил миролюбиво: - Дай пожрать-то.
- Какой ты грубый! Фу! - теперь разозлилась уже Галина. - Нет,
Чижик-Пыжик, не ерунда все это. Ты побегай-ка по магазинам, по-
стой в очередях, купи что-нибудь съедобное да приготовь, пожарься у
плиты, а уж потом садись и требуй. Тоже мне князь нашелся! Ты
что же думаешь, на твои сто сорок да на мои сто двадцать легко
прожить? За квартиру надо платить? Надо, никуда не денешься, хо-
зяйка наша все норовит вперед получить. А в чем я хожу, тебе не
стыдно? Разве это джинсы? Разве это сапоги?
- Конечно, тебе обязательно подай сапоги импортные, с подко-
вами и вензелями. В обычных походишь, нечего, - недовольно про-
бурчал Виктор.
- Не-е-ет уж, Чижик, не выйдет. Вот что не выйдет, то не выйдет.
Я родилась не для того, чтобы, как твоя мамочка, в рот глядеть сво-
ему мужу всю жизнь и ходить в чем попало. И главное - на этот гряз-
ный подвал с этим обросшим Марком и этим крестьянским лопухом
Петровым у него хватает денег, а его радость, его птица, его Галчо-
нок пусть в обычных сапогах походит?! Ну, уж это слишком...
Да, это было слишком и по мнению Виктора. Неужели Галка, его
любимая Галка забыла, как будто и не было, и свое восхищение его
масками, и все свои обещания, и все их общие договоренности? Неу-
жели она способна на такие слова, на такие мысли? Разве может так
говорить любящая женщина?..
Виктор уже не ощущал ничего, кроме гулкого звона обиды, и
воспаленное воображение подсказывало ему все новые доводы,
смысл которых был одним и тем же: она неправа, неправа, неправа...
- Что же мне теперь из-за твоих сапог бросить мастерскую? Под-
вести ребят? Перестать работать? Отступиться от всего, от себя? -
выкрикнул он.
- О какой работе ты говоришь? - Галина села на кровати.
Она на мгновение замолчала, будто решаясь на что-то, и заго-
ворила спокойно, но зло:
- А ведь ты действительно прав - пора разобраться в наших от-
ношениях. Откуда я могла знать, какой ты на самом деле? Вот про-
жила с тобой год - теперь вижу: Чижик ты, а не мужик. А с другой
стороны, ты же глава семьи, Виктор Григорьевич, ты же мой защит-
ник и покровитель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24