– Старина, отвергнутая женщина превращается в демона, – многозначительно предупредил его Харрисон.
А уж Харрисон-то знал жизнь. Это был тридцатидвухлетний мужчина с черными усами, кумир женщин. Игрок по призванию, он был алкоголиком, правда, не совсем пропащим, плохим актером и вполне компанейским парнем.
Нэд рассказал приятелю о Лилли.
– Она самая красивая из всех девушек, которых мне доводилось видеть, – говорил он, сидя с хмурым видом за выщербленным столом закусочной в Ворчестере, в штате Массачусетс. – Возможно ли, чтобы девушка такой изумительной, прямо небесной красоты вдруг умерла, Харри?
Харри покачал головой.
– Забудь ее, Нэд, мой тебе совет. Это не сулит тебе ничего, кроме неприятностей.
– Я не могу ее забыть.
Нэд вспомнил сапфировые глаза Лилли, изгиб ее губ, то ощущение, которое он пережил, пока нес ее на руках к себе домой.
– Я должен ехать к ней, – заявил он, слезая с высокого табурета.
Харрисон удержал его за руку.
– Э нет, ты не должен этого делать, – проговорил он, усаживая его обратно. – У тебя вечером представление, приятель, и ты обязан остаться с нами. Ты не можешь все бросить только потому, что совершенно чужая девчонка, вытащенная тобою из воды, лежит в лихорадке. Да и ей вовсе не нужно, чтобы около ее постели торчал какой-то деревенский парень. Запомни, женщины не любят, когда их видят больными. Повремени, пока она не поправится и не засияет всей своей красой.
Нэд Шеридан не был новичком в любви. Хотя ему было всего двадцать три года, в его жизни уже было несколько женщин. И некоторых из них он любил. Но ни разу в своей жизни он не чувствовал такой переполняющей сердце страстной любви и понимал, что это чувство никогда не повторится.
В доме на Мейн-стрит царила тишина. Луч январского солнца падал на зеленое с белым одеяло, простеганное еще бабушкой Элис Шеридан сто лет назад. Лилли открыла глаза. Глядя на темно-голубое зимнее небо за сверкавшими чистотой окнами, она никак не могла понять, где находится.
Лилли взглянула на полотняную ночную рубашку, которая была на ней, на свои руки, бессильно лежавшие поверх покрывала, и подумала, уж не послал ли ее дорогой па, в конце концов, в школу. Но, увидев в углу свои чемоданы со следами морской соли, она вспомнила последние события.
Все, что оставалось от ее прошлого, лежало теперь в этих чемоданах. За исключением одного. Ребенка. Она провела руками по не вызывавшей сомнений округлости своего живота, чувствуя его там, словно какого-то паразита, высасывающего из нее жизнь, понимая, что никогда не сможет взглянуть ему в лицо.
– И надо было умереть! – полным страдания голосом выкрикнула она в пустоту комнаты. – Мне следовало умереть за свои грехи.
По лестнице быстро поднялась Элис Шеридан. Она присела на край кровати и обхватила Лилли руками.
– Все хорошо, – говорила она, поглаживая Лилли по спине, как, бывало, утешала своих детей, когда те капризничали. – Теперь вы в безопасности, и я обещаю вам, что все будет хорошо. Мы будем заботиться о вас. Вы можете жить у нас, сколько захотите. Будете для меня как одна из моих дочерей.
Лилли горестно покачала головой.
– Нет, – вновь принялась она плакать, – нет… когда вы узнаете, какая я порочная, вы тоже от меня откажетесь. Вы выкинете меня на улицу точно так же, как это сделала моя собственная семья.
– Дорогое дитя! – потрясенная, воскликнула миссис Шеридан. – Да никуда я вас не выкину. К тому же вы слишком молоды, чтобы успеть стать слишком порочной.
Лилли молча смотрела на Элис. Перед нею была стройная женщина с гладким лицом, просто одетая, с огрубевшими от работы руками. Карие глаза Элис Шеридан были полны доброты.
Она взбила подушку и уложила Лилли обратно в постель.
А та не сомкнула глаз всю ночь. Единственное, что знали о ней Шериданы, было ее имя да то, что она направлялась к родственнице в Новую Англию. Она могла придумать любую историю, и они поверили бы ей. Лилли до утра изобретала версию своего прошлого, выслушав которую Шериданы не прогнали бы ее из своего такого покойного маленького рая.
Когда наутро миссис Шеридан вошла в ее комнату с завтраком на подносе, Лилли смиренно проговорила:
– Я не могу заплатить вам за всю вашу доброту и должна объяснить почему.
Миссис Шеридан села, как обычно, на край кровати, готовая услышать объяснение своей гостьи.
– Видите ли, миссис Шеридан, я рано вышла замуж. Мне было всего семнадцать. Он был солдатом королевской армии, ненамного старше меня, красивым, добрым и нежным.
Она поколебалась, всем своим видом показывая, что ей было больно даже говорить о нем, и печально продолжала:
– Мы очень любили друг друга, но мой отец имел высокий титул, был богат, владел крупными имениями и большими домами, а у моего молодого капитана за душой не было ни гроша. Отец заявил, что не даст разрешения на такой неравный брак. Но, миссис Шеридан, для любви нет преград. Теперь я знаю, что поступила неправильно, я уехала из дому и вышла замуж. Теперь я знаю, что поступила неправильно, но мы были так счастливы… И когда однажды я поняла… когда я поняла, что у меня будет ребенок, я решила, что моя семья обрадуется этому так же, как и мы, и снова примет нас в свое лоно. Но когда месяцем позже мой молодой муж погиб, став жертвой несчастного случая, они даже не пришли на его похороны.
Она жалостно взглянула на Элис Шеридан.
– Они наотрез отказались от меня и от моего ребенка. После мужа у меня ничего не осталось, всего лишь небольшая сумма денег да вот эти два чемодана с одеждой. И нет у меня в Новой Англии никакой родственницы. Это все моя выдумка. Вот почему я и плыла одна, без компаньонки, на этом дряхлом грузовом пароходе. Я направлялась в Америку, как и прочие ирландские эмигранты, надеясь найти лучшую жизнь в новом мире.
Лилли подняла голову.
– Если бы не ребенок, муж вышел бы в отставку. Но продолжение службы обеспечивало большее жалованье, он собирался ехать за границу. В этой поездке его и убили. И, как видите, все из-за ребенка. Из-за него погиб мой муж. Я не хочу этого ребенка, которого ношу, – с горячностью воскликнула она. – Скорее умру, чем хоть раз взгляну на него!
И хотя все, что она рассказала, было ложью, о ребенке она говорила искренне. Она не желала видеть ребенка, чей отец разрушил ее беспечную жизнь.
Потрясенная Элис покачала головой. Затем заговорила, пытаясь успокоить Лилли:
– Помните одно, дорогая, рождение каждого ребенка – это чудо, и вместе с ним рождается любовь к нему.
Она обняла Лилли, тут же опустившую голову ей на плечо. В первый раз с того дня, как ее отправили из дому, она ощутила тепло прикосновения человека, искреннее расположение к себе, и с облегчением разрыдалась. Если уж ей не было суждено умереть, то пусть ребенок найдет себе счастливый дом у Шериданов. И она наконец-то станет свободной от Роберта Хатауэя.
Но внезапно сердце Лилли сжалось – она вспомнила о Финне и Дэниеле. И хотя она знала, что при кораблекрушении утонули только женщины и дети, что уцелевшие благополучно отправились в Бостон, воображение рисовало ей Финна, погружающегося в пучину океана с широко раскрытыми мертвыми зелеными глазами. Но она знала, что Финн плавал, как тюлень. И был полон сил. Они с Дэниелом постоянно уходили в бухту в любую погоду, чтобы поймать рыбы на ужин, и лодка опрокидывалась так часто, что он даже не помнил, сколько раз ему приходилось выплывать. Он просто не мог погибнуть, ее друг, ее красивый, отчаянный Финн.
24
Я устала, и поскольку всем персонажам моего повествования предстояло начать новую жизнь в новом мире, я подумала, что на этом нужно прервать рассказ о Лилли. У меня уже много лет не было молодых собеседников и энергия этих молодых людей меня поражала. Они разговаривали ночи напролет, урывая для сна час или два, носились верхом на лошади по окрестностям, совсем как Финн с Лилли. Правда, Эдди плохо держался в седле.
Мне казалось, что Шэннон и Эдди полюбили друг друга. Но как могла прийти мне в голову такая мысль, спрашиваю я вас? Наверное, это было плодом моего воображения.
Спала я плохо и утром, встав с постели, почувствовала слабость и головокружение.
Я позвонила в колокольчик, лежавший у кровати, и через несколько минут услышала торопливые шаги Бриджид. Ее веллингтоновские башмаки с характерным звуком шлепали по полу, и я всегда знала, что шла она, а не кто-то другой.
– Вы слишком увлекаетесь, – сказала, глядя на меня, Бриджид, и я смиренно опустилась на подушку, почувствовав себя маленьким ребенком. – Слишком много вечерних разговоров, и слишком поздно ложитесь спать. Когда вы, наконец, поймете, что вы старая женщина и не следует забывать о своем возрасте?
Несколько лет назад я нащупала в груди опухоль, и доктор сказал, что ее придется удалить. Я пришла домой, разделась и долго смотрела в зеркало на эти два круглых полушария – гордость всякой женщины, символ женственности, потенциальный источник питания для детей. Но сейчас, глядя на себя в зеркало, я почувствовала жалость к самой себе.
Я побежала на кухню к Бриджид. По моему лицу она поняла, что подтвердилось самое худшее, и мы в слезах обняли друг друга. «Вы должны быть сильной, Моди», – сказала она мне, назвав меня просто по имени Моди, что бывало редко. Мы никогда не допускали открытых проявлений симпатии друг к другу. Я сказала ей о том, что опухоль предстоит вырезать.
– У вас сильное сердце, мадам. Все обойдется, – твердо сказала она. И добавила: – А другого выхода нет?
– Облучение и химиотерапия, – отвечала я. – Но тогда у меня выпадут волосы и не будет сил ездить верхом на лошади.
Бриджид подумала.
– Нет, только не нож, – все, что она сказала.
И я выбрала химию. Когда мне сказали, что я пошла на поправку, я отправилась прямо в Дублин и купила себе кучу шелкового белья, весьма удивив продавщиц в магазине «Браун Томас».
Но вернемся к тому дождливому утру. Бриджид запретила мне вставать с постели, и я проспала весь день, но не отказалась от вечерней встречи со своими слушателями. Я надела пеньюар из розового атласа – он очень шел к моим ярко-рыжим волосам – и накинула на плечи старый палантин из горностая. Смелый мазок розовой губной помады, несколько капель духов– и я готова. Когда мои молодые слушатели вошли ко мне в комнату, я выглядела так, словно отправлялась в ночной клуб.
По моему распоряжению, они пообедали вдвоем, при свете свечей. Эта интимная обстановка должна была разжечь искру любви между молодыми людьми, во всяком случае, я надеялась на это. Их смутило то, что я была в постели, и я заметила, что, подходя ко мне, они держались за руки. «Ага!» – подумала я, но ничего не сказала. Поддразнивание не приносит ничего хорошего новому роману. Ведь все это так серьезно…
Я оттолкнула в сторону далматинов, освобождая молодым людям место в ногах моей широкой кровати с пологом на четырех столбиках. Шэннон уселась, подобрав под себя ноги, с тревогой посматривая на меня, и это меня очень тронуло. С каждым днем она нравилась мне все больше и больше.
Эдди пододвинул старое глубокое кресло и удобно расположился в нем. Он двигался как актер, естественно, непринужденно и грациозно. Он был не лишен чувства юмора, что очень мне нравилось.
– Вы очаровательны в этом наряде, Моди, – с широкой улыбкой заметил Эдди, и я с гордостью погладила свой горностай. Он всегда казался мне простым кроликом, хотя стоил целое состояние. Так бывает всегда, когда мы привыкаем носить меха.
– Благодарю вас, – ответила я Эдди; мамми всегда учила меня благодарить за комплимент, а не отделываться фразой вроде: «О, это старье…»
– Сегодня, дорогие мои, наши герои начинают новую жизнь, мы проследим за каждым из них. Начнем с Дэниела и Финна, прибывших в Бостон.
* * *
В тот год зимой в Бостоне стоял страшный холод, особенно в северной части, Норт-Энде. Дэниел с трудом шел по скользкой мостовой, возвращаясь в убогую лачугу, которую они с Финном снимали в самой бедной части города.
Дэниел вошел в каморку. Финна дома не было, и Дэн подумал, что, по крайней мере, ему не придется сразу же говорить брату, что он опять не нашел работы.
Низкий потолок комнатушки вынуждал его постоянно пригибаться. Дэн зажег единственную свечу и сложил ладони вокруг ее пламени, чтобы немного отогреть руки. В животе у него свирепо урчало от голода.
Он взглянул на кучу соломы в углу, зная, что под нею лежало целое состояние, которое могло бы изменить всю их жизнь. Ночами он видел, как Финн доставал из-под соломы бриллиантовое колье Лилли Молино и ощупывал каждый камень, злобно приговаривая, что, встреть он ее снова, обмотал бы эту вот нитку бесполезных бриллиантов вокруг ее белой шеи и задушил бы ее. Другого применения роскошному бриллиантовому колье он не видел.
Когда они только приехали в Бостон, Финн отправился в ювелирный магазин. В новых брюках из рубчатого вельвета, красном твидовом пиджаке и чистой рубахе, пожертвованных горожанами, он чувствовал себя достаточно солидным. Но когда он переступил порог устланного коврами крупного ювелирного магазина, глаза полдюжины одетых в визитки продавцов и их еще более респектабельных клиентов в ужасе остановились на нём. В магазине воцарилась мертвая тишина. Финн почтительно снял головной убор и направился к прилавку: «Доброе утро, дамы и господа», – непринужденно приветствовал он присутствовавших и улыбнулся в ожидании ответа, которого не последовало. Улыбка исчезла с лица Финна, когда двое из продавцов решительно шагнули к нему и, встав по обе стороны, взяли его под руки и со словами: «Здесь не место таким бродягам, как ты» – вытолкнули его на улицу.
Финн слишком поздно понял, что таких, как он, не пустят в крупные магазины, и поблагодарил Бога за то, что не показал им колье, потому что они, разумеется, подумали бы, что он его украл, и сделали бы все, чтобы его арестовали.
– Но ты же действительно его украл, – упрямо заметил Дэниел, выслушав вечером того же дня рассказ брата. – Это святая истина.
– Нет, вовсе нет, – горячо возразил Финн. – Нам с нее причитается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63