Даже, наоборот, словно бы сблизило их. Едва тяжелораненого генерала привезли в Москву, в госпиталь, Иосиф Виссарионович навестил его. Нашёл время, и ведь какое: ночью 15 октября, когда немцы стремительно приближались к Москве, когда в городе уже началась паника, было объявлено военное положение. Других-то генералов Сталин и в более спокойные периоды не навещал, а к Ерёменко поехал, расспросил его, подбодрил. И это не было жестом, работой «на публику», это шло от души. Все мы были тогда замучены, напряжены до предела, у меня вырвалась не лишённая злой иронии фраза о том, что не следовало бы расходовать драгоценные часы Верховного Главнокомандующего. А Сталин ответил рассудительно:
«Я знаю ваше отношение к Ерёменко, знаю, что вы приписываете ему большую долю ответственности за поражение. Но он сделал, что мог. Товарищ Ерёменко звёзд с неба не хватает, но он добросовестный и надёжный генерал. А вина за поражение лежит не только на товарище Ерёменко, но и на мне. Это я выдвигал его командовать Брянским фронтом. Его побили, но за битого, как известно, двух небитых дают». — «Слишком много побито ещё и вокруг него…» — «Не будем спорить, — остановил меня Иосиф Виссарионович. — Ваше отношение к Ерёменко мне хорошо известно», — повторил он.
Вполне понятно, что при столь явном расположении Сталина никакого наказания Андрей Иванович не понёс. Разве что самое малое: после выздоровления получил назначение с понижением, на должность командующего армией. И то, думаю, лишь потому, что «свободного» фронта для него тогда не нашлось. Но зато потом вдоволь накомандовался поочерёдно пятью или шестью различными фронтами, в том числе знаменитым Сталинградским. Удивительно, у Иосифа Виссарионовича теплело лицо, когда речь при нем заходила о Ерёменко. Обязательно передавал ему привет. А я советовал почаще напоминать Андрею Ивановичу, чтоб не занимался рукоприкладством, не пускал в ход свои дюжие кулачищи. Сталин усмехался, но напоминал. Сам он был категорически против мордобития в армии, но Ерёменко прощалось и это. Не по злобе, дескать, не ради удовольствия бил подчинённых, а токмо для пользы дела, поднимая их на врага, в атаку. У Андрея Ивановича даже целая теория была на этот счёт, известная Сталину. Солдату, офицеру страшно броситься навстречу пулям. А надо. Чем, кроме кулака, оторвёшь бойца от земли?! Только, мол, тыловики-чистоплюи этого не понимают, морщатся… Но другие-то командиры поднимали: и словом, и собственным примером. Конечно, на войне, где льётся кровь, гибнут массы людей, случается всякое. И все же рукоприкладства на фронте почти не было. Я могу назвать лищь несколько генералов, допускавших это в критической ситуации. А чемпионом среди них являлся Ерёменко.
21
Киевская трагедия, разгром под Киевом — отнюдь не поражение наших войск на поле боя с превосходящими силами противника. Нет, это результат первой из двух крупнейших ошибок, допущенных нашим высшим и самым высшим командованием уже в ходе самой войны. Не оценили правильно обстановку, не заглянули вперёд, не приняли верных решений. А кто конкретно в ответе за все это.
Виноватых много. Генштабисты Шапошников, Василевский, да и ваш покорный слуга, к середине августа отчётливо понимали опасность, исходившую от вражеских клиньев, вбитых далеко на восток севернее и южнее Киева. Теперь, когда им не мешали припятские болота, они могли сделать решительный поворот и соединиться за спиной нашей киевской группировки. Мы поняли это и настояли на создании Брянского фронта ещё до того, как Гитлер отдал соответствующий приказ, определивший цели нового наступления. Приказ был подписан им 21 августа, когда наш Брянский фронт уже существовал. Но создание его, как выяснилось, было лишь полумерой. На восток он немцев не пустил, но Гудериана не остановил. Наверное, мы, генштабисты, обязаны были более настойчиво подводить Сталина к мысли о том, что центр тяжести событии перемещается к югу.
Виноваты, безусловно, Тимошенко и Будённый. Они должны были добиться у Иосифа Виссарионовича разрешения на вывод войск из угрожаемого района, они должны были принять самые решительные меры, чтобы остановить немецкие танки, стремившиеся замкнуть кольцо. Виновен командующий Юго-Западным фронтом Кирпонос, утративший в сложной обстановке управление войсками, не сумевший организовать борьбу внутри кольца и прорыв из окружения. Очень виноват генерал Ерёменко, много наобещавший, заверивший Сталина в том, что остановит Гудериана, но по существу ничего не сделавший. Он только «не пропустил» на Москву немцев, которые в то время к нашей столице и не рвались. Зато пропустит потом, едва они повёрнут на это направление.
Главная вина за киевскую трагедию ложится, конечно, на Сталина, до самого последнего момента надеявшегося на какое-то чудо, не разрешавшего выводить войска из кольца, которое вот-вот должно было замкнуться. Упорство Иосифа Виссарионовича обернулось на этот раз тяжелейшим поражением. Но ведь и его надо понять. Не так-то просто без боя отдать врагу большую территорию со столицей республики, с бывшим центром нашей Древней Руси. Там миллионная, неплохо оснащённая армия, неужели она не может остановить противника?! Сталина потом упрекали за то, что он в начатой немцами стремительной манёвренной войне вёл борьбу «на удержание территории». И невдомёк таким критиканам, что маневрируют, ищут слабые места противника, стремительно перемещаются войска наступающие, обладающие возможностью выбора. А обороняющимся ничего не остаётся, кроме как удерживать территорию. Всю. Потому что неизвестно, какое направление будет главным сегодня или окажется решающим завтра.
Возьмём тех же немцев: они, когда начали отступать, цеплялись за каждый пригорок, за каждый дом, особенно на своей территории.
Хочу ещё сказать о том, как много на войне зависит от мастерства каждого командира. В распоряжении Кирпоноса и Ерёменко были огромные массы войск, исчисляемые сотнями тысяч. Обычные для той поры войска, одни чуть лучше, другие чуть хуже. Некоторые части и подразделения геройски дрались с противником, нанесли ему урон, задерживали его продвижение. Но основная масса войск, лишившись централизованного руководства, развалилась, рассыпалась, стала лёгкой добычей для неприятеля.
Помните «пожарную команду», которая в первые недели войны не раз спасала, исправляла положение на Южном фронте? Да, 2-й кавалерийский корпус, действиями которого я восхищался, о котором подробно рассказывал Семёну Михайловичу Будённому, а затем, в Москве, Борису Михайловичу Шапошникову и — кратко — Сталину. Слова мои не забылись. В критический момент, когда требовалось отдать все, мобилизовать любые возможности для спасения окружённых войск, кому-то пришло на ум использовать «пожарную команду» там, где замыкалось стальное кольцо вражеского окружения, где сошлись передовые танковые части Гудериана и Клейста. Не знаю, чья это была инициатива, Сталина или Шапошникова, но если судить здраво: что могли изменить в сложившемся положении тысяча двести кавалеристов? Миллионная группировка войск и конный корпус — несравнимо! А может, это все же та последняя соломинка, которая удержит на плаву утопающего?
10 сентября 1941 года в 6 часов 45 минут начальник Генерального штаба маршал Шапошников вызвал к аппарату главкома Юго-Западного направления маршала Будённого:
Шапошников. Здравствуйте, Семён Михайлович! Верховный Главнокомандующий поручил мне передать вам следующее приказание: срочно отправить походом 2-й кавалерийский корпус в район Путивля, где он поступит в распоряжение командующего Брянским фронтом Ерёменко. Корпус необходим для закрытия прорыва между Юго-Западным фронтом и Брянским фронтом на участке Конотоп, Новгород-Северский. Исполнение прошу подтвердить.
Будённый. Здравствуйте, Борис Михайлович! 2-й конный корпус является единственным средством командующего Южным фронтом в направлении Днепропетровск, Харьков. Противник, как вам известно, все время настойчиво пытается выйти на оперативный простор.
Известно также, что на участке Переволочная, Днепропетровск на 60-километровом пространстве находится одна 273-я стрелковая дивизия. И, наконец, противник охватывает с севера правый фланг Юго-Западного фронта. Если переводить туда 2-й корпус, то почему его нужно передавать Ерёменко?
Я прошу вас вообще обратить внимание на действия Ерёменко, который должен был эту группу противника уничтожить, а на самом деле из этого ничего не получилось. Если вы все точно представляете, что происходит на Юго-Западном и Южном фронтах, и, несмотря на то, что ни тот, ни другой фронт не располагают никакими резервами, решили корпус передвинуть и передать его в состав Брянского фронта, то я вынужден буду отдать приказ о движении корпуса…
Шапошников. Это мне все понятно, Семён Михайлович. Но для того, чтобы Юго-Западный фронт дрался, необходимо закрыть прорыв на участке Новгород-Северский, Конотоп. Для этой цели и двигается 2-й кавкорпус. Ответственность за эту операцию Верховный Главнокомандующий возложил на Ерёменко. Прошу, незадерживая, двинуть корпус на Путивль.
Будённый. Хорошо. Начальника штаба Южного фронта уже вызвал к аппарату, и сейчас ему будет отдан приказ о движении кавкорпуса. Моё мнение прошу доложить Верховному Главнокомандующему, и в частности о действиях Брянского фронта. До свидания!"
И он пошёл, этот героический корпус, из одного сражения к другому, пошёл походом за четыреста километров, через Полтаву, по украинским просёлкам, под ясным небом, в котором хозяйничали вражеские самолёты. За сабельными эскадронами катились пулемётные тачанки, не отставали от своих полков обозы с боеприпасами, под надёжной охраной везли артиллерию: всего-то по двенадцать орудий на каждую из дивизий. На 5-ю Ставропольскую генерала Баранова и на 9-ю Крымскую полковника Осликовского.
Конечно, не очень убоялись бы такой «силы», узнав о её приближении, командующие немецкими танковыми группами генералы Гудериан и Клейст. Озабочены были другим: уплотнить кольцо вокруг окружённых советских войск, раздавить их. Не убоялись, но все же обратили внимание на кавалеристов, сразу после длительного марша вступавших в бой. Вот как вспоминает об этом генерал-полковник Гейнц Гудериан: "18 сентября сложилась критическая обстановка в районе Ромны. Рано утром на восточном фланге был слышен шум боя, который в течение последующего времени все более усиливался. Свежие силы противника — 9-я кавалерийская дивизия и ещё одна дивизия совместно с танками — наступали с востока на город тремя колоннами, подойдя к городу на близкое расстояние. С высокой башни тюрьмы, расположенной на окраине города, я имел возможность хорошо наблюдать, как противник наступал. 24-му танковому корпусу было поручено отразить наступление противника. Для выполнения этой задачи корпус имел в своём распоряжении два батальона 10-й мотодивизии и несколько зенитных батарей… Затем последовал налёт авиации противника на Ромны. В конце концов нам удалось все же удержать в своих руках город Ромны и передовой командный пункт. Однако русские продолжали подбрасывать свои силы по дороге Харьков — Сумы и выгружать их у Сумы и Журавка. Для отражения этих сил противника 24-й танковый корпус перебросил сюда из района котла некоторые части дивизии СС «Рейх» и 4-й танковой дивизии…
Угрожаемое положение города Ромны вынудило меня 19 сентября перевести свой командный пункт обратно в Конотоп. Генерал фон Гейер облегчил нам принятие этого решения своей радиограммой, в которой он писал: «Перевод командного пункта из Ромны не будет истолкован войсками как проявление трусости со стороны командования танковой группы».
Вот, пожалуй, и все, чего достигли тогда кавалеристы. Пробить танковое кольцо, проложить коридор для вывода окружённых они не могли, не было сил. Упоённые своими успехами, немцы не придали значения появлению на этом участке советской конницы, их разведка не засекла переброску корпуса. Не прозвучала фамилия генерала Белова. И вскоре Гудериан поплатился за чрезмерную самоуверенность.
22
Возвращаясь из поездок на фронт, я все своё время проводил либо в Кремле, либо на московской квартире: в любой момент мог понадобиться Сталину. Был почти на казарменном положении. Дочку видел мимолётно и очень скучал, беспокоился, как и чем она живёт. Вот и махнул, как молодой солдат, в самоволку: в субботу, во второй половине дня, взял дочку на городской квартире и увёз на дачу, где томилась без нас экономка, где все лето ржавели без применения наши прогулочные велосипеды. Вечером мы немного покатались на них, потом посидели, поговорили втроём о приятных пустяковых заботах, совсем не связанных с войной. О том, что надо бы сменить две подгнившие ступени крыльца, о том, что дочке трудно даётся в школе география (странно, я всегда любил этот предмет и преуспевал в нем). И о том, что поблизости от нашей дачи, где когда-то охотился на лис Владимир Ильич, в этом году особенно много появилось лисят: рыжие плутовки, воруя кур, изрядно досаждают жителям Жуковки, Калчуги, Горок-Вторых, Знаменского. Утащили там даже самого задиристого, самого горластого, самого ярко-красного петуха.
Я отдыхал душой, слушая эти новости, любуясь через окно пожелтевшими берёзами, слюдяным блеском речной излучины, наслаждаясь тишиной: только кроны высоких сосен монотонно шумели под ветром. А утром, когда пили чай на осенне-прохладной солнечной террасе, дочка, внимательно всмотревшись, сказала не без удивления:
— Папа, ты очень помолодел.
— Жирок сбросил. И загорел в южных степях.
— Загорел — не то слово. Прокалился. Зубы блестят, как у шахтёра после работы. Как у Стаханова в кино. И глаза… Будто лет десять сбросил.
— Война — это же моя стихия! — отшутился я.
Вспомнил этот разговор в машине, возвращаясь в Москву. Правильно подметила моя умница: не только я, но и многие, почти все мои знакомые, изменились с начала войны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344