– Но только о прошлом. Быть может, признание облегчит судьбу».Раздался телефонный звонок. Березовский взял трубку и долго слушал, изредка поддакивая своему собеседнику. Закончив разговор, он вновь обратился к Михаилу Михайловичу.– Я смогу облегчить ваши колебания. Тавокин только что дал исчерпывающие показания!«Бог мой, значит и он арестован», – с ужасом подумал Капитонов, чувствуя, как страх снова охватил его.– Видите, он оказался умнее и дальновиднее вас и ваших единомышленников, – продолжал Березовский.«И здесь вырвался вперед, спасает себя и топит остальных» – со злобой думал Капитонов. И, охваченный диким, животным страхом не опоздать, не потерять этого последнего права на снисхождение, на пощаду, он заговорил. Сидевшая у стены за столом маленькая тоненькая стенографистка, которую он не сразу заметил, с трудом поспевала за этой захлебывающейся исповедью. Беря папиросу за папиросой из лежащего на столе портсигара, он сознавался во всем. Почти во всем. Он цеплялся за крохотную, жалкую надежду, что кое-что о нем еще не известно.Он кончил и попросил воды. Барезовскуй придвинул графин и стакан. Капитонов налил воды и выпил.– Ну, а как сухумские дела? – улыбаясь спросил Березовский, когда тот напился.– Какие сухумские? – растерянно пробормотал Капитонов. Он попытался сделать вид, что не понимает, о чем идет речь, но не выдержал и отвернулся.– Слушайте, Капитонов. Но ведь это же наивно! Вы сознались, многое припомнили, даже с подробностями, и вдруг, оказывается, забыли об этом городе, куда ездили совсем недавно с тем же Тавокиным. Вы встретились там с инженером Жирухиным, были на квартире у Назима Эмир-оглу. Или, может быть, вы не ездили в Сухум? – с улыбкой спросил Березовский. – Ну, так как же, ездили или нет?Не поднимая головы, Михаил Михайлович пробурчал:– Ездил.– Сколько вы получили от Кребса?Капитонов изобразил удивление.– Не от него непосредственно, – пояснил Березовский, – а от Эмир-оглу. Ведь мы знаем, что вы получили от него деньги за привезенные и переданные документы. Правда, мы приняли свои меры. Вы дали ему устарелые, да и не совсем верные данные. Такие, которые устраивали нас. Сколько же вам уплатили?– Никаких документов я не передавал и денег не получал. И вообще… я отказываюсь отвечать на вопросы. Я все уже сказал, – внезапно упрямо пробормотал Капитонов.– Это, конечно, ваше право и ваше дело, – холодно сказал Березовский. – Но напрасно отказываетесь и зря отрицаете факты. Я вам не советую. Мы уже знаем точную сумму. А на днях получим еще и показания Эмир-оглу и вашего общего шефа. Я буду рад встретиться с Кребсом. Придется напомнить ему, что он нарушил данное им честное слово не интересоваться нашими делами. Впрочем, какое же у подобных господ честное слово?Тут Березовский, будто забыв о Капитонове, повернулся к Бахметьеву:– Мы взяли его здесь, в Москве, вместе с одной компанией в особняке, в Петровско-Разумовском. Это еще в гражданскую войну. Он тогда только капитаном был. Разговор был серьезный, и мы условились, что он «больше не будет», – иронизировал Березовский. – Но он, как видишь, слова не сдержал.Снова обращаясь к Капитонову, он продолжал:– До чего же вы докатились? Служите у английского разведчика. Неужели забыли, что вы русский. Где ваша русская гордость? Неужели вы не поняли, что Советская власть пришла навсегда? Возврата назад не будет!Капитонов сидел подавленный, уничтоженный.– Все ясно! – говорил между тем Березовский. – Вас уличают и будут уличать ваши так называемые друзья. Некоторые из них сознаются из страха перед грозящим наказанием, желая смягчить его, другие – потому что поняли, против кого они пошли. Имейте же мужество понять, что вы сделали, и признаться в этом!Михаил Михайлович сжал голову руками и потом закрыл лицо ладонями. Наступило молчанье.– Вам трудно, Капитонов? – наклонился к нему Бахметьев.– Хотите, перенесем допрос на завтра. Подумайте. Согласны? – спросил Березовский.Что было думать? Охваченный отчаянием, Михаил Михайлович не двигался. Потом медленно, будто просыпаясь, отнял руки от лица и выпрямился.– Нет, говорить надо сейчас, только сейчас, – сказал он разбитым голосом, побледневший, сразу будто осунувшийся. – Вы правы, надо отвечать за преступления против своей страны. – Он криво усмехнулся. – Плохо только, что мысли о родине пришли слишком поздно. Но что случилось, того уже не поправишь. Пусть уж мои ошибки – а ведь все началось с ошибок – и мои преступления послужат кому-нибудь уроком. – Он помолчал немного и уже почти твердым голосом сказал: – Да, я виновен, записывайте, теперь расскажу все. 37 В конце июля Федор вернулся в оперативную группу. Москва и Тифлис настаивали на форсировании дела. Иван Александрович направил Березовскому и в Тифлис тщательно разработанный план, который предусматривал начало ликвидации в первых числах сентября. Аресты в Москве подтвердили наличие широко разветвленной антисоветской группировки, связанной с националистическими кругами Закавказья. Показания Тавокина и недолго запиравшегося Капитонова помогли разоблачить Жирухина, а он выполнял роль связного между Москвой и Сухумом. Достаточно изобличались Шелия и Шелегия. Наблюдение за Назимом Эмир-оглу не прекращалось ни на минуту. С некоторых пор Чиверадзе ввел в дом Назима своего человека. Каждый шаг Эмир-оглу стал известен Ивану Александровичу, а вот, поди же, все это очень мало подвинуло раскрытие важных связей этого матерого волка. Уличить его, несомненно, могли бы показания его подручных, но они пока находились на свободе и было не ясно, как поведут себя на допросе. А Чиверадзе не любил рисковать. Смелый и решительный, он начинал «тянуть» в надежде на какую-нибудь ошибку Назима.Разоблачение Платона Самушия было тяжелым ударом для Ивана Александровича. Враг проник в органы! Как много удалась ему узнать? Нужно было время, чтобы ответить на этот вопрос. А вдруг, кроме него, есть еще какой-нибудь «двойник»? Чиверадзе не мог назначить точную дату ликвидации «шакалов» и о своих сомнениях сообщил в Тифлис.В один из вечеров в кабинете Ивана Александровича раздался телефонный звонок. Дежурная телефонистка доложила, что с ним будет говорить Тифлис. Иван Александрович взял трубку и услышал знакомый, резкий голос одного из начальников отделов ГПУ Закавказья.– Что же ты медлишь? Развел у себя предателей и либеральничаешь с ними! Почему не арестовываешь своего? – вместо приветствия услышал Чиверадзе.– Еще не выявлены его связи, – начал Иван Александрович.Собеседник грубо перебил:– Ты не мудри! Сейчас же арестуй его и вышли под усиленным конвоем к нам.– Но это вспугнет его сообщников, – возразил Чиверадзе.– Никуда они не уйдут! Ты что ж, не сумеешь добиться нужных нам показаний?Ивана Александровича передернуло от цинизма этих слов, но он сдержался и ответил, что Москва согласилась с его планом реализации дела в сентябре.– А ты согласовал этот план со мной? – угрожающе сорвался тифлисский собеседник, но после короткой паузы уже спокойно продолжал: – Хотя, возможно, ты прав! Хорошо, арест не нужен. Завтра под каким-нибудь предлогом командируй его к нам. Мы его здесь прощупаем и тогда решим, что делать.– Я думаю…– А ты не думай, выполняй приказ. Завтра пусть выезжает!Приказ оставался приказом, и на другой день утром Самушия, вызванный к Чиверадзе, получил распоряжение отвезти в Тифлис объемистый пакет с одним из старых архивных дел.Случаи, когда роль фельдъегеря выполняли оперативные работники, бывали довольно часты, и это не могло насторожить Самушия. Сотрудники любили такие короткие командировки в столицу республики: это давало им возможность, закончив служебные дела, походить по магазинам и выполнить многочисленные и разнообразные просьбы домашних и друзей.Невысокий, худощавый, с пышной шевелюрой цвета воронова крыла, Самушия, польщенный тем, что направляют в Тифлис его, а не другого, заметил, что Чиверадзе внимательно смотрит на него и подтянулся.С трудом сдерживая отвращение к стоящему перед ним на вытяжку человеку, Иван Александрович сказал:– Поедешь сейчас же, а то не успеешь на четырехчасовой в Самтреди. В Тифлисе не задерживайся. Деньги и документы возьми в финотделе. О своей поездке никому не говори. Ну все, поезжай! – и, не подавая руки, кивком головы отпустил его.Как только за Самушия закрылась дверь, Чиверадзе позвонил в Тифлис, сообщил, что приказ выполнен, «свой» четырехчасовым выедет, и попросил долго его не задерживать… Ему хотелось верить, что в Тифлисе поймут риск, связанный с задержанием Самушия, и не пойдут на это. Надо было все же принимать свои меры. Вызвав Дробышева, Чиверадзе распорядился усилить наблюдение за всеми «подопечными». Возмущение вновь охватило его. когда он рассказал Федору о приказе.– С ума сошли! – вырвалось у Дробышева. – Неужели они рассчитывают, что этот мерзавец так легко сознается. Я не могу понять, что это: головокружение от успехов, глупость или полное неумение работать?– Ты прав, – Чиверадзе откинулся на спинку кресла.– Ладно, хватит об этом, – продолжал он. – Как у тебя дома?Вопрос был задан неожиданно и застал Федора врасплох. Он как-то сжался и неохотно ответил.– Привыкаем друг к другу.От Ивана Александровича не ускользнула перемена в настроении Дробышева.– Когда ты лежал в госпитале, помнишь, я с тобой говорил о ее приезде, – сказал Чиверадзе. – У тебя было время подумать и принять решение. Ты, видимо, ничего не решил, предоставив все времени. Что значит это «привыкаем»? Ты простил ее?Дробышев молчал, не зная что сказать.– Не понимаю. Простил и забыл о ее ошибке? – настойчиво допытывался Чиверадзе. Федор посмотрел в глаза Ивану Александровичу и медленно произнес:– Простил, да! – И, немного подумав, тихо добавил: – Но забыть не могу! Не могу!На другой день утром Чиверадзе позвонили из Самтреди и сообщили, что ночью в результате собственной неосторожности Самушия, возвращаясь из буфета в вагон, попал под колеса встречного поезда и погиб. Взволнованный этим сообщением, он командировал в Зугдиди Дробышева и позвонил в Тифлис. Секретарь, всегда такой предупредительный и четкий, долго и нудно мямлил о том, что « хозяин» занят и не может взять трубку, Чиверадзе резко потребовал немедленно соединить его. Наконец, после длинной паузы и явно слышимого шушуканья Иван Александрович услышал знакомый недовольный голос. Едва Чиверадзе начал докладывать о происшествии в Самтреди, начальник отдела перебил его:– Не оправдывайся! Даже такой простой вещи не мог организовать. Ну и черт с ним!– Как это черт с ним? – возразил Чиверадзе. – Ведь мы так и не выяснили до конца роль этого предателя и его сообщников.– Одним мерзавцем меньше – и то хорошо! – сказал начальник. И внезапно спросил: – А не может быть, что твои люди ошиблись?Чиверадзе был ошеломлен. Как? Его пытаются убедить, будто Самушия не виновен? Кажется, собеседник ждал именно такого ответа. Ивана Александровича возмутила эта попытка, и, не сдержав себя, он резко ответил:– Нет! Ошибка исключена! Я сам убедился в предательстве.– Ну что ж, расследуем, разберемся – недовольно ответил далекий голос. – И виновных накажем!На этом кончился разговор, оставив Чиверадзе в тяжелом недоумении. 38 Перед самым отходом рейсовой машины на Михайловку к станции Союзтранса подъехал Жирухин. Рассчитавшись с извозчиком и взяв из пролетки свой чемодан, он пересек базарную площадь и подошел к автобусу, заполненному колхозниками и рабочими со строительства. Задние места были заложены многочисленными мешками и чемоданами, уже обвязанными веревкой, но, не смотря на это, шофер предложил положить чемодан туда. Жирухин поблагодарил и отказался. Протиснувшись через ряды плотно сидевших пассажиров, он занял свое место и поставил чемодан на колени. Как только он сел, его сжали с обеих сторон.Шофер, желая заработать, видимо, перестарался. Маршрут был новый, «глубинный», не опасный насчет проверок, и он почти не рисковал, набирая пассажиров сверх нормы. Его окружали колхозники с тяжелыми мешками, совали в руки скомканные деньги и упрашивали посадить. Жирухину надоела эта суетня, и он, окликнув шофера, резко спросил его, когда они наконец отправятся.– Сейчас поедем! – не оборачиваясь, бросил тот и направился к своему месту. Резкий гудок покрыл разноголосый шум. Не успевшие сесть забегали около машины, но она уже зафыркала и, тяжело скрипя, начала медленно разворачиваться.Пройдя центральную часть города, автобус повернул на шоссе. У здания музыкального техникума Жирухин увидел Константиниди с группой студентов. Александр Семенович хотел отвернуться, но заметив, что «музыкант», как он его иронически называл за глаза, смотрит на него, заулыбался и приветливо замахал рукой.Как только проехали больницу и машина вошла в затемненное и сырое Остроумовское ущелье, Жирухин начал придирчиво рассматривать своих случайных попутчиков. Не найдя знакомых, он успокоился, закрыл глаза и под ласковое урчание мотора задремал.Резкий толчок внезапно разбудил его. Он инстинктивно схватился за чемодан, поднял голову и открыл глаза. Все еще находясь в расслабленном полусне, он не сразу понял, где находится, но осмотрелся и увидел, что машина стоит у здания строительства. Пробежав взглядом по немногим встречающим, Жирухин убедился, что Сихарулидзе среди них нет, чертыхнулся и неторопясь слез с машины. Приходилось идти в контору. С тяжелым чемоданом он медленно поднялся по скрипучим деревянным ступенькам и открыл дверь.В комнате, глядя на него в упор, стояли начальник участка инженер Бедия, несколько рабочих и Сихарулидзе. За столом сидел незнакомый ему военный в форме ГПУ. От неожиданности Жирухин отшатнулся, сделал шаг назад, но наткнулся на какого-то человека, шедшего по лестнице. Жирухин обернулся и узнал одного из ехавших вместе с ним. Неизвестный шутливо обнял его и иронически сказал:– Ну, что ж вы, растерялись, что ли? Входите, входите, видите, вас ждут!Жирухин все понял. Он бросил чемодан и ударил неизвестного в лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37