Валетта, величайший флотоводец христианства, – это признает даже Лангуасс, – сказал, что в случае прихода армады Мальта выдержит осаду, как выдержала великую осаду в 1565 году, когда Сулейману Великолепному не удалось разрушить ее. Тогда в ордене было меньше сотни рыцарей-вампиров; сейчас на Мальте четыреста воинов-вампиров в ордене и еще триста вне его, и никто из них не отдаст так просто огню и мечу привилегию долгожительства.
Наши враги пытались запугать нас, послав самого Влада Цепеша против нас и вашего Львиное Сердце вместе с ним во главе нового крестового похода галльских рыцарей. Я не буду делать вид, что нас не волнует такая возможность, но знаю: наших союзников нельзя заставить свернуть с избранного пути. Если Аттила и Шарлемань выйдут из своего уединения и наденут доспехи, мальтийцы охотно выступят против них.
Лангуасс и Валетта постарались убедить наших последователей, что исход битвы решает не величие героев, что бы об этом ни пели барды и менестрели. Они доказывают, что наш флот, с его преимуществом парусников, с пушками по бортам, представляет большую морскую силу. Армаде, состоящей почти полностью из испанских и итальянских галер, будет трудно справиться с ним. Они говорят, будто наши морские охотники могут уничтожать суда, не беря их на абордаж, а галеры с гребцами по бортам вряд ли смогут защитить себя.
Увы, я не разделяю их оптимизм, хотя и не моряк. Думаю, что у нас значительно меньше пушек, чем нужно. Лангуасс и Валетта привыкли к сражениям с участием нескольких судов, но я боюсь, что, если верить слухам, сражение у Мальты будет самой большой битвой на море. Мы не верим, что соберут армию в три тысячи рыцарей-вампиров, такое количество нельзя найти, ведя войну на севере, но какой бы ни была сила, идущая против нас, ее цель ясна – показать ясно и определенно, что империи Аттилы обойдутся со своими врагами жестоко.
Я опять обращаюсь с просьбой, зная, что вы можете удовлетворить ее. Если бы только ваш новый парламент смог прислать нам две сотни сассекских пушек из стертевентской стали, я бы поверил, что мы устоим против любого флота, посланного миром против нас. Я не прошу помощи британского флота – основного защитника нашей островной нации, но если бы несколько торговых судов усилили бы пушками нашу артиллерию, наша мощь значительно возросла бы.
Наше положение вынудило нас отправить посланцев в Тунис и Триполи с просьбой о помощи. Моя дорогая Лейла хотела быть нашим послом, но мы не посмели направить вампира к магометанам, поэтому использовали освобожденных пленников, которые были гребцами на христианских галерах. Мы сделали представление султанам на том основании, что мы – враги их врагов и поэтому их друзья, но ненависть магометан к мальтийским рыцарям будет ограничивать их помощь нам. Вероятнее всего, они будут выжидать, радуясь, что внутренние распри разрывают христиан.
Иногда я думаю, не были ли правы седые мудрецы, считая что мир незаконченных слишком переполнен насилием, чтобы позволить какое-либо будущее, кроме собственного разрушения.
Но не отчаиваюсь и по-прежнему убежден: старейшины этой загадочной долины сами несовершенны из-за того, что отгородились от устремлений цивилизации. Если я когда-либо и знал по-настоящему завершенного человека, – я имею в виду человека, в чьей природе и характере заложены начала лучшего мира, – то это мой друг Квинтус. Я знаю, что вы такой же и вам нравится, – ученым и любящим справедливость, – что я преисполнен надежды на светлое будущее человечества.
Несмотря на свои старания, семя до сих пор не действует на меня и на тех нескольких несчастных, которые тоже хранят мою упрямую бренность. Возможно, Бог, в которого вы и Квинтус так твердо верите, любит этого несчастного неверующего так горячо, что не хочет отдалить тот момент, когда он будет передан его заботам. Или желает отправить меня другому, являющемуся, по утверждению грегорианцев, отцом и правителем рода вампиров. Не могу сказать.
В любом случае, я привык к мысли, что принадлежу к тем, кто будет отмечен ранней смертью. Судя по обстановке в Европе, полагаю, что многие вампиры будут предшествовать мне перед могилой, потому что везде зреет насилие и обычные люди жаждут крови тех, кто ими жертвовал тысячи лет.
Мое зрение продолжает ухудшаться, хотя я все время ношу очки, кроме как у микроскопа. Думаю, что какая-то болезнь поразила мои глаза, и я могу скоро ослепнуть. Это насмешка над моей судьбой. Я остаюсь в убеждении, что все болезни вызываются крошечными живыми существами, проникающими в тело и нарушающими его деятельность, а пока не распознал с уверенностью даже горсточку таких созданий, несмотря на сделанный вами давно инструмент. Прибыв на Мальту, я попытался добиться лучшего и более сильного сочетания линз, но, кажется, эти существа решили нанести мне удар и сорвать мои опыты.
Несмотря на трудности, продолжил опыты с измененным семенем вампиров и неудовлетворен попытками усилить эликсир. Я не решаюсь сказать о своих надеждах, но принялся за опыты, могущие увеличить нашу власть над силами жизни и смерти. Квинтус и гроссмейстер знают, что я делаю, но многим другим не сказал, чтобы их не тревожить и из-за боязни неудачи. Я уехал в Морену для выполнения этой работы и думаю, что Валетта и его воины не сожалели о моем уходе из района Великой Гавани, потому что моя репутация колдуна и алхимика заставляет многих бояться меня, несмотря на мою слабость. Вампирам не нравится быть в компании уродов, должен сказать, что сейчас никто не смог бы поверить, что я – достойный сын самого красивого мужчины в Англии.
Квинтус сейчас не со мной, а на юге острова, изучает выкопанный там камень с надписью на двух языках – на греческом, который он уже знает, и на чужом, который может быть прежним языком жителей острова, в бытность его частью Карфагена. Если Квинтус прав, то камень, был затерян здесь задолго до того, как святой Петр был увлечен сюда бурным Эвроклидоном и потерпел крушение у острова. Это звено к более отдаленному прошлому, чем может вспомнить любой вампир ордена.
Квинтус сказал мне, что странные каменные кольца на острове такие же древние, как в Англии: он так же увлечен костями, найденными в пещерах Гардалами, которые островитяне называют костями гигантов. Они, конечно, огромны, но Квинтус думает, что это кости слонов, и не людей, его интересует, привезли ли сюда этих животных карфагенцы, когда правили островом. Бессмертие ничуть не уменьшило тяги, всегда испытываемой им к мудрости и пониманию. Я не могу поверить, что он когда-либо впадет в сон наяву, который охватил многих вампиров в Адамаваре. Я могу уверенно сказать, что в летящих перед вами столетиях жизни будет достаточно времени для всех государственных дел и занятий наукой, на которые подвигают вас ваши амбиции и любознательность.
Напишите мне, как только позволят ваши обязанности. Сообщите о новом парламенте и о построенном вами в Англии Содружестве, а также о развитии исследований в Атлантиде. Расскажите обо всем хорошем, ярком и дающем надежду, потому что мы отчаянно нуждаемся в таких вестях.
Не забудьте, прошу вас, помолиться за всех нас, чтобы мы выстояли перед остатками Галлии и Валахии.
Прощайте, мой друг, и будьте счастливы.
Ноэл Кордери.
1
Воевода Влад Пятый – летописцы называли его Дракула, а всему миру он был известен как Влад Цепеш, Палач вернулся в плохом настроении с военного совета в свое жилье на окраине Неаполя. Примерно двести лет назад известие о плохом настроении Влада Цепеша приводило в дрожь его окружение и ужасало сердца тех, кто мог навлечь на себя его гнев. В те дни он заслужил свое имя вполне, подавив сначала первый серьезный мятеж в империи Аттилы, затем победив турок, использовавших волнения в Валахии для вторжения. Армия Влада столкнулась с армией Магомета Второго на Дунае, одержав великую победу для Аттилы, Валахии и христианства.
С врагами Дракулы обошлись беспощадно, а он сам был всегда готов найти врагов, чье сопротивление следовало быстро подавить. Его зловещую славу распространил по Европе поэт Майкл Бихейм, рассказывавший мрачные истории о его деяниях во всех дворах Валахии, вызывая скорее беспокойство; чем успокоение в князьях-долгожителях империи Аттилы, боявшихся, что из-за выскочки уйдут в тень.
Прошли века с тех пор, как Дракула установил лес кольев, на заостренные концы которых безжалостно насаживались тела врагов. Ему не было это отвратительно, но позже он держал процесс в рамках, ожидаемых от цивилизованного человека, и производил в качестве насмешки – он любил думать о себе как о человеке с большим юмором.
Последователям нравилось рассказывать истории о его самых известных насмешках – когда он приказал приколотить гвоздями к головам кардиналов тапочки, когда те не хотели их снять в его присутствии, или когда содрал кожу с подошв неверующих посланцев-магометан, насыпав на них соли, которую слизывали козы. В те времена, когда жестокие игры Дракулы происходили чаще и их, боялись как судьбу, способную настичь любого постороннего или члена двора, никто не был особенно склонен рассказывать такие истории, хотя и не мешал им.
Слуги на его досаду стали отвечать простой осторожностью, Дракула, увидев это, сожалел, что не поддерживал свою жуткую репутацию на прежнем уровне. Полагал, что если бы он и другие более последовательно следовали примерам своего обращения с турками, враги империи Аттилы не слишком бы усердствовали, чтобы развалить ее. Встреча с человеком из владений Шарлеманя – будущим партнером – навела на эту мысль. Если Ричард Нормандский честно завоевал право называться Львиное Сердце (в чем Дракула сомневался), тогда он потерял его в последней войне. Дракула, сняв свои двойные доспехи, предписанные протоколом, несмотря на удушающий зной, немедленно послал за Бихеймом, своим другом и советчиком. Это был один из любезных его жестов, потому что, когда менестреля впервые привели ко двору Дракулы, тот ожидал, что его посадят на кол и оставят медленно испускать дух во дворе крепости, пока собственный вес не пронзит внутренности. Вместо этого благородный князь воткнул ему в зад нечто совсем другое, и он приобрел бессмертие. Почему? Потому что у галльских князей были менестрели, развлекавшие их музыкой и остротами. И Влад Цепеш возжелал иметь собственного менестреля, – выполнявшего его капризы и воспевавшего силу его гнева, когда у Влада появлялась такая потребность.
Возможно, сейчас Дракуле стало безразлично, представляют ли его чудовищем или героем. Допускать лесть вообще – значит позволить себе галльскую слабость, которую надо осудить.
Майкл Бихейм не спешил к Воеводе, но не потому, что знал его настроение. По прошествии многих лет поэт усвоил: Дракула больше всего ценил в нем нахальство наглость, которую только он мог себе позволить, и поэтому всегда лениво отзывался на приказ прийти, но сегодня его опоздание было встречено более грозно, чем обычно.
– Как прошли празднества? – с тревогой спросил поэт князя.
Дракула расслаблялся в тепловатой ванне, из пены были видны только лицо и борода. Он не выглядел расслабленным, в глазах, как написал бы Бехейм, блистал гнев.
– Мы встретились, чтобы обсудить кампанию, а не праздновать победу.
– Конечно, – подтвердил Бихейм. – Но победа всегда больше в задумке, а празднование радостнее в ожидании. Мы, бедные артисты, только рассказывающие истории о былых сражениях, не можем нарисовать такие сказочные картины, как идущие в битву генералы. Или я ошибся, и в вашей встрече с великим Ричардом Львиное Сердце царили только вражда и недоверие? Было бы жалко и досадно, по меньшей мере для Блонделя и меня, которым предстоит воспевать ваш триумф, когда Мальта будет разрушена!
Воевода хлопнул по воде.
– Львиное Сердце! – брезгливо воскликнул он.
– Вы не похожи на князя Ричарда, – заметил Майкл Бихейм смело.
– Он глупец! Он причинил только одним своим трусливым поступком больше вреда нашим империям, чем все наши враги за тысячу лет борьбы. Плохо уже то, что этот глупец висит на мне, но невыносимо, что он смотрит на меня с нескрываемой неприязнью. Он говорит со мной снисходительно, как с дураком. Ты не угадал бы по его разговору, кто из нас потерял корону и был изгнан. Он даже гордится этим, думая, что его отказ пролить английскую кровь отражает благородство к скоту, которым он правил, и уровень цивилизации, для которого мы здесь, на Востоке, слишком грубы. Цивилизация! Я бы не поверил, что этот человек сражался с магометанами так же свирепо, как все. Клянусь, его проклятый Блондель наврал о нем в своих песнях побольше, чем ты обо мне.
– Но он привел тысячу рыцарей-вампиров в Кальяри, – заметил Майкл Бихейм. – Мы едва могли надеяться, что Запад даст так много, с восставшими датчанами, голландцами и мятежной Галлией. Кого еще могла послать Шарлемань, когда все ее князья были заняты? Эти нормандцы не трусы, несмотря на то, что оставили Англию, не сражаясь в неблагоприятных условиях, – пятно на их чести тем более заставит отличиться в будущем сражении. Думаю, они будут служить нам хорошо, мой лорд.
– Ах! – сказал Дракула. – Не верю, что эти самозваные герои умеют драться. Я больше не верю и рассказам об их крестовых походах. Меня тошнит от их рыцарского кодекса с его тщеславием и кривляньем. Их турниры приучили лишь к игре в битву, а не к настоящей войне, из тысячи рыцарей только сто или двести воевали, но они, как и остальные, испорчены мечтами, иллюзиями. С ними боевые кони и пики, но мушкеты несут обычные солдаты, они, видите ли, считают это недостойным себя. Не у всех обычных солдат есть ружья – Ричард привел четыреста человек, вооруженных луками.
– Луками, мой лорд?
– О да! Возможно, Ричард был прекрасным бойцом, когда сражались мечами и луками, но он не принадлежит нашему времени. Как же он мог забыть, что лучшие в мире английские пушки нацелены в него, вместо того чтобы его защищать? Обманутый собственными механиками, не способный или не желающий смотреть за собственными генералами, это сумасшедший тип!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57