Он представлял слова как длинные струны, которые можно намотать на невидимую мысленную катушку в одну туго натянутую нить, разворачиваемую по желанию. Память Няни была посвоему огромной, но по мере того как Ноэл видел превращение своих знаний при переходе от него к Няне, он стал иначе оценивать мудрость элеми и их самих.
Ноэл понял, что элеми – не столько хозяева знаний, сколько их пленники. И еще то, что хорошая память, в галльском понимании, способна не только хорошо запоминать, но и забывать. Мышление, к которому он привык, часто несло на себе проклятие сомнения, производя вопросы более щедро, чем ответы. Теперь Ноэл видел: это совсем не было проклятием. Элеми не общались, сомневаясь, а позволяли себе такой ограниченный обмен вопросами, что их мыслительный мир очень отличался от его собственного.
Няня воспринимал все найденные для него Ноэлом слова с ненасытностью, но Ноэл скоро устал учить его, не потому, что решил утаивать секреты от пленивших его, а потому, что сито, через которое пропускались знания, стало препятствием и превращало его слова в чуть большее, чем пустой звук.
Другой барьер постепенно вырастал между ним и вампиршей. Ноэл продолжал жить в ее доме, но казалось, что сейчас, когда, он стал осознавать ее посещения, сила чувства, вложенная в визиты, стала ослабевать.
Береника была coвершенной любовницей, как бы созданием его снов. Красота больше удовлетворяла его теперь. Однако скоро понял, что был для Береники только орудием самостимуляции, привлекательным цветом и формой, красивым, но не думающим и живым существом. Он сознавал – по мере сближения он приедался ей, и она порвет с ним, отстранив, засунув в затянутый паутиной угол своего мечтательного разума.
Он мог бы перенести свое проснувшееся чувство на Лейлу, смертную, лишенную хрустальной красоты вампирши, но ее готовность быть рядом теперь ушла – казалось, замерла с сознанием, что он стал добычей вампира. Лейла избегала его общества, при встрече говорила холодно. Если он загонял ее в тупик, протестовала, повторяя, что она его друг, и становилась еще недоступнее.
Совсем иначе было с Лангуассом, представлявшимся Кордери лучшим другом, хотя никогда и не говорившим о ночи, когда вполз в комнату Ноэла в отчаянном состоянии. Но Лангуасс не совсем избавился от серебряной болезни и от предшествующей ей лихорадки, был слаб телом и душой. Почти все дни пират проводил в кровати, и Лейле часто приходилось быть сиделкой, потому что он не любил смотревших за ним мкумкве. Элеми не учились у Лангуасса, всем было ясно – в таком состоянии пират не мог думать об уходе из обители отдыха, куда его забросила судьба. Единственным несогласным с этим был сам Лангуасс, протестовавший слишком громко, как человек, доказывающий свою невиновность. Из них всех больной чаще всего говорил о возвращении, о море, о том, что ему еще нужно сделать. Как можно здесь сидеть, спрашивал он у товарищей, когда дома еще надо платить по счетам? Когда приблизится день встречи с Ричардом Нормандцем на поле чести? Эти рапсодии воображения казались Ноэлу чем-то похожим на бред, было ясно, что прикованный к постели пират не полностью вышел из состояния сна, в которое ввергала серебряная смерть.
Друзья, даже степенный Квинтус, смеялись над его фантазиями и рассуждениями.
Ноэл обращался за утешением и советом к монаху. С ним обсуждал ход каждого дня, новые знания, надежды. Квинтуса терзали и мучили вампиры Адамавары, не пившие его кровь, но стремившиеся высосать каждую мысль. Его слова ценили гораздо больше, чем слова Ноэла, его память уважали. Хотя монах болел не так сильно, как Лангуасс, путешествие взяло с него свою дань. Квинтусу не нравилось выставлять напоказ свои трудности, но Ноэл понимал, что это пожилой человек, и истощение тела, духа близки, только мужество, выдержка монаха сдерживают их.
Ноэл спрашивал себя, может ли кто-либо из них надеяться на возвращение в Буруту, не говоря уже о Галлии. Часто ему казалось, что остаток жизни им всем придется провести в этой самой странной тюрьме мира. Ноэл признавал, что, несмотря на относительную молодость и значительные физические ресурсы, он был лишь половиной самого себя, и не было гарантии возвращения к своей силе, целостности.
Дни шли, будни давили инициативу, Ноэл привыкал к положению пленника. Не приставал к хозяевам, даже не думал о преимуществах своих действий. Когда Кантибх впервые назвал день Ого-Эйодуна, он казался далеким, не дающим повода для волнения, но время прошло без особых событий, без горячки, и настал час, когда Ноэла и Квинтуса пригласили спуститься в долину. Лангуасс был слишком слаб для путешествия, Лейла осталась для присмотра, но Нгадзе взяли, потому что его место в схеме Адамавары еще не определили. О Нтикиме известий не было.
Спуск в долину Адамавары начали вскоре после рассвета, по спиралеобразной каменной лестнице в горе. Утреннее солнце встретили на тропе, ведущей вниз, где были вырублены ступеньки.
Чем ближе к центру долины они подходили, тем больше она казалась. Дальние горные хребты отступали, и розовое сияние вокруг усиливало впечатление. Сама долина, напротив, казалась оживленнее по мере их приближения. Уже можно было различить кроны деревьев в фруктовых садах, ряды гороха, земляных орехов, баклажанов на полях.
Хотя раньше Ноэл и видел интенсивно возделываемые африканские земли рядом с Бенином, но не встречал ничего, даже отдаленно напоминавшего поля Адамавары. В дельте Кварры туземцы жили в относительно небольших городах и деревнях, обрабатывали несколько акров; климат больше не позволил бы. Тропическая почва быстро истощается, опустошению болезней и сорняков трудно противостоять. Поля и фруктовые сады Адамавары требовали интенсивного труда десятков рабочих. Здесь, если верить рассказам рабочих в белом, каждый мужчина или женщина могли производить работу пятерых или шестерых. Если земля вокруг отравлена, почему в кратере она хороша? Затеняли ли гигантские сучковатые деревья эту землю тоже, пока их не убрали поколения туземцев? Ноэл напомнил себе, что люди и вампиры жили здесь тысячи лет без вмешательства извне, без внутренних споров и конфликтов.
У подножия скалы нашли небольших лошадей, ожидающих их. Хотя животные были взнузданы веревкой и на них не было седел или стремян, было ясно – они пойдут спокойно. Кантибх ехал во главе колонны вместе с вампиром, принесшим письмо от старейшин. За ними следовали Квинтус и Ноэл, потом Нгадзе, двое слуг шли в арьергарде.
Деревни посредине долины никак не ограждались: ни частоколом, ни стеной. Круглые хижины венчали низкие конические крыши. Туземцы не носили оружия, в полях женщины работали рядом с мужчинами. Они с интересом смотрели на проезжающих, дети с криками бежали за ними милю или больше, пока Кантибх не отгонял их.
На этой высоте жара не была удушающей, они защищались от солнца соломенными шляпами, путешествие было терпимым. В одной из деревень на берегу озера пообедали. Ноэл был рад видеть на озере много водоплавающей птицы, чье присутствие оживляло долину. Озеро было богато рыбой, хотя на воде не было лодок и в деревне, где сделали остановку, он ие видел сетей.
За озером пейзаж изменился, земля здесь не обрабатывалась так интенсивно. Деревень стало меньше, их жители занимались больше ремеслами, чем полеводством – изготовляли товары из пальм, делали посуду, обрабатывали дерево, металл. Задолго до того как солнце стало садиться за западную гряду, они начали подъезжать к Илетигу, городу старейшин.
Восточный склон гряды был не такой высокий и отвесный, как западный, выглядел иначе – с осыпями щебня, сланцевыми откосами, разбросанными плоскими валунами среди редкого колючего кустарника и пятен пожухшей травы. Они шли по дороге, разбитой бесчисленными подковами и ступнями, с разровненными участками, говорящими об усилиях людей. Эта дорога привела наконец к поселению так называемых законченных.
Строения здесь были более разнообразными, чем там, откуда они пришли. Город казался обширным, располагаясь на склонах полудюжины горных гряд, но он поразил Ноэла отсутствием людей. На улицах было очень мало народу – элеми или слуг. Постройки, сооруженные из камня, а не из земли и глины, казались очень грубыми по сравнению с галльскими домами.
Путешественники вскоре отдали лошадей и вошли через узкую дверь в небольшой дом. Только уже оказавшись внутри и пройдя вперед по освещенным лампами коридорам, Ноэл понял, что этот город, как и тот, откуда они пришли, был расположен и на скалах, и внутри них. Строители города на протяжении тысячелетий полностью использовали естественные пустоты, терпеливо роя новые пещеры своими допотопными инструментами.
Каменные коридоры показались Ноэлу очень холодными после жары полуденного солнца. Их привели в комнату без мебели, но с циновками на полу, с расставленными на них кувшинами с водой, подносами с фруктами, хлебом. Кантибх сказал, что послал за накидками для того, чтобы согреть их. Пригласил поесть, затем отдохнуть, потому что долго не придется спать. Сказал, что они увидят то, ради чего пришли, после захода солнца.
Ноэл ел мало, чувствуя не так голод, как усталость. Ожидание в этой неприветливой каменной комнате было нелегким, отдых, вопреки надежде, не освежил. Даже когда Кантибх принес накидки из хлопка, холод все равно заставлял дрожать. Поэтому все обрадовались, когда перс сказал, что время идти, и повел по коридорам, так часто поворачивая налево и направо, что Ноэл совершенно перестал ориентироваться.
Они вышли на открытое место под усыпанным звездами небом, окруженное высокой стеной. Это был амфитеатр из круглых ступеней, окружающих площадку с четырьмя кострами и каменным помостом. На помосте горели свечи. Было трудно рассмотреть толпу, молча сидевшую в темноте. Ноэл удивленно затаил дыхание, раньше он никогда не видел такой толпы.
Он уже привык к старческому виду африканских вампиров, к их худобе. Видел людей, напоминающих ходячие скелеты, с впавшими щеками, с редкими клочьями седых волос. Но видел их по одному или по двое, а не тысячами и не таких странных. Блестящая, гладкая кожа, отличающая вампиров, хорошо отражала свет, на тысяче лиц, как две тени, выделялись лишь глазницы. Головы напоминали черепа. Элеми сидели неподвижно. Их можно было принять за статуи.
Все лица повернулись к вышедшим из туннеля, так что затемненные глаза могли изучить пришельцев из другого мира. Ноэл понимал это любопытство, но не мог избавиться от чувства, что мириады глаз смотрят на него с жадной недоброжелательностью, притянутые бледными, странными чертами, хрупкими рельефными мышцами. Он остановился, и Кантибх повел его за руку вперед. Ноэл дал себя вести, но не видел, куда шел: глаза следили за тесными рядами старейшин Адамавары, более похожими на компанию живых мертвецов, чем на собрание бессмертных. Они напоминали Эгунгунов без масок, поднятых из гробов, чтобы председательствовать в суде над живыми людьми.
К чему, думал он, этот ад? Привели ли это собрание печальных душ к крайней нищете проделки Сатаны?
Эта мысль показалась по-идиотски комичной, нестрашной, и Ноэл чуть было не засмеялся. Кантибх подтолкнул его, и он сел на холодную каменную ступеньку, лицом к ярко полыхающим кострам.
Тогда шабаш вампиров начался, хотя и не по схеме Гуаццо.
8
Некоторые из элеми, рядом с центральной площадкой, стали ударять по барабанам, зажатым между ног. Звук не был громким, но удары звучали отчетливо и резко в тиши ночного воздуха. Ритм состоял из повторяющихся трех ударов. Еще до вступления голосов Ноэл знал этот ритм, он это слышал от Гендва долгими ночами эпопеи их путешествия: А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
Бессмысленную фразу выводила тысяча голосов, каждый из которых был не громче шепота на сцене, в целом же пение набегало беспрерывной свистящей волной, негромкой, но наполняющей воздух. Она владела вниманием слушателей так же полно, как поглощала голоса певцов.
А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
Ноэл с любопытством осмотрелся. Элеми, сидевшие за ним, совершенно забыли о его присутствии. Их глаза, как и глаза всех других, были устремлены в небо, широко раскрытые, но не видящие.
А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
Кантибх не пел. Здесь он был таким же посторонним, как и принятые им в свой дом. Нгадзе тоже молчал, его лицо исказилось от страха. Хотя Кантибх не участвовал в пении, Ноэлу казалось, что перс молится под его гипнотический ритм, и Нгадзе тоже. Перс и ибо были в одинаковом трансе, затянутые вихрем, обращенные в сон. Ноэлу было легко противостоять этому поглощению; он не сдаст так легко свои мысли господству Шигиди.
Ноэл смотрел на освещенные кострами лица, казавшиеся похожими, хотя эти люди, видимо, принадлежали дюжине различных племен. Вампиризм уровнял их всех. Адамавара принадлежала всем племенам, и все принадлежали ей, потому что это место находилось вне обычного порядка вещей.
А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
А-а-а-а… да-а-а-а… ма!
Это не шабаш, думал Ноэл, ощущая биение сердца.
Это не поклонение, святое или греховное. Нас привели сюда увидеть превращение, ритуал перехода. Вот как африканцы видят вампиризм: это путь к другой взрослости, к членству в племени, стоящем выше всех племен.
Пение продолжалось, несколько элеми вышли к четырем кострам. Ноэл видел только костюмированных людей, но знал, что элеми их воспринимали не так. Они вышли из тени, как будто материализовавшись из ничего, в одеяниях богов и демонов. Не удивился, увидев Эгунгуна: целую группу вставших мертвецов, как те, которые их встретили в адском лесу. Но здесь были и другие, в более ярких масках, с кричащей раскраской. Сравнивая их со статуями, резными поделками и символами в деревнях ибо, эдау, признающих богов уруба, он узнал божества. Узнал Шанго по молниеобразным полоскам на блестящей черной коже, по круглым камням в руках. Узнал Элугбу по пурпурным узорам и по фаллической дубинке в руках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57