Пока мы возле избы ждали возвращения арестантов, начало светать. Закричали первые петухи.
Я уже беспокоился, о Марфе, но бросать дело на полпути было никак нельзя.
Все наши ночные подвиги утром раскроются, и коварный Кошкин успеет подготовиться если не к нападению, то к обороне.
Действовать нужно было незамедлительно, пока не рассвело, и ранний на подъем сельский народ не проснулся. Однако помывка возле колодца все не кончалась, и я пошел поторопить запорожца.
Там без перерыва скрипел ворот, голые люди обливали друг друга холодной водой, смывая грязь и нечистоты.
– Степан, – позвал я, высмотрев среди них мощную фигуру кашевара, – кончай париться, у нас срочное дело.
Запорожец тотчас окончил водные процедуры и как был голым, подошел. От его кожи шел пар.
– Как ты? – спросил я.
– Живой, – ответил он, стирая ладонями с тела воду.
– Сможешь драться?
– С кем?
– С помещиком, конечно. У него в избе мой друг, его нужно выручить.
– С этим... – он запнулся подбирая самый веский, всеобъемлющий термин, не нашел подходящий и опустил слово, – с этим я и мертвым...
– Тогда одевайся нам нужно торопиться, уже светает.
– Мужиков позовем? Они уж так до барина люты!
– Можно, только поторопитесь, – еще раз напомнил я. – Возьмем их тепленьким.
Степан кивнул и вернулся к колодцу. Ворот скрипнул последний раз и затих, потом зазвенела цепь, и я услышал, как тяжело рухнула в воду заборная бадья. Белые фигуры засуетились и начали спешно одеваться.
– Вот видишь, – сказал я подошедшему крестьянину, – целое воинство набирается.
– Оно конечно, – согласился он, – только у нас даже дубин нет. С голыми руками против сабель много не навоюешь. Тут холопы – гайдуки все как на подбор, сытые и здоровые.
Я отметил, что он сказал, не «у вас», а «у нас», но комментировать не стал.
– Ладно, начнем, а там видно будет, – решил я, хотя сам не терплю никаких непродуманных, спонтанных действий.
Спешно одевшись, бывшие пленники обступили гурьбой, ждали распоряжений.
Наступал, как говорят в таких случаях, час Икс. Теперь от меня во многом зависела жизнь этих людей, а даже простого плана, что и как делать не было.
– Кто-нибудь знает барскую избу? – спросил я.
– Я знаю, – ответил широкоплечий человек с заросшим черной, как смоль щетиной лицом, – был у боярина в холопах.
– Сможешь показать, где там, что?
– Почему не показать, – спокойным, даже зловещим голосом, ответил он, – Не только покажу, сам Афанасию Ивановичу красного петуха подпущу, пусть изверг погреется.
– Нельзя его просто так сжечь, – покачал я головой, – там Гривов, мужик которого вечером на пытку увели, У барина семья есть?
– Как не быть, – ответил заросший холоп, – семья справная, жена, детки, четыре дочери и три сына.
– Ну, вот видишь, как можно невинных детей губить! Придется брать избу приступом.
– Все они одного змеиного семени, вырастут такими же как отец кровопийцам станут! – угрюмо, пробурчал он.
Я не стал разворачивать дискуссию, задал конкретный вопрос:
– Охранники, где ночуют, в той же избе?
– Нет, как можно, у них свои две избы рядом с боярской. В одной я жил, – сказал он с нескрываемой горечью.
За что его отлучили от власти и посадили в темную, расспрашивать времени не было. Я попросил:
– Что же, веди, показывай.
Мужики молчаливой гурьбой пошли к воротам, там начали сноровисто разбирать частокол, вооружаясь жердями. Воспользовавшись заминкой, я задержал Ивана Степановича и предложил:
– Может, ты пойдешь домой, к жене и детям? Ты свое дело сделал. Спасибо тебе за все.
– Нет, я с вами, У нас здесь у всех одно дело, артельное, а на миру и смерть красна.
Это было благородно, что я опять отметил про себя, но вслух ничего не сказал. Мы улыбнулись друг другу и пошли вслед за всеми. Небо отчетливо светлело на востоке, но ночные сумерки были еще густы и продвигались мы скрытно, правда, сопровождаемые собачьими истериками. Местным псам почему-то очень не нравился запах Полкана.
Совсем недалеко, метрах в трехстах от тюремного двора, темнел высокий частокол, как я понял ограда усадьбы. Мы подошли к нему вплотную. Укрепление оказалось солидным из толстых бревен с затесанными концами. Проводник повернул не к закрытым воротам, а направился в обход, по отчетливой, хорошо протоптанной тропинке. Мы гуськом следовали за ним. Теперь уже в усадьбе залаяло несколько собак, судя по густым голосам, отнюдь не мелкие крестьянские шавки. Полкан, державшийся возле моей ноги, не повел в их сторону даже ухом.
Забор оказался длинный и крепкий, поставили его, скорее всего, недавно, многие бревна еще были совсем светлыми. Наконец проводник остановился, сделал знак следовать за собой. Он встал на колени и протиснулся под частоколом внутрь ограды. Мы один за другим последовали за ним.

Глава 18

Барская изба стояла на высоком каменном подклете. Для своего времени здание было весьма респектабельное, с пристроенным теремком, и забранными частыми переплетами, остекленными окнами. Сверху, над шатровой кровлей, торчали целых две печные трубы. Такой роскоши я еще не встречал. Печи пока медленно проникали в быт, и только богатые люди могли позволить себе такое благо цивилизации. Имение еще спало, нам пока не встретилось ни одной живой души. Сначала мы блокировали избы, в которых жили стражники. Сделали это тем же способом, что давеча Севастьян – подперли двери. Однако они, в отличие от дверей темной избы, были довольно хлипкие, так что выломать их изнутри, как мне казалось, не составляло большого труда. А чтобы их надежно забаррикадировать, у нас не было ни времени, ни материала.
Потом мы прокрались к господской избе и, скучившись возле крыльца, провели совещание, как попасть в дом. Главенствующее мнение было выломать входную дверь и ворваться внутрь, но мне такое тупое решение вопроса не понравилось. В простой идее обычно таится лень мышления, как в излишне сложной, невозможность предусмотреть все детали, Выбирать следует золотую середину.
– А что, если устроить во дворе костер и закричать «пожар», – кашлянув от смущения, предложил Иван Степанович. – А когда они выбегут, то... – он опять кашлянул и замолчал.
– Дело говорит мужик! – поддержал кто-то из наших дружинников. – Будем лупить всех, кто выбежит, они и опомниться не успеют.
Мне предложение тоже понравилось.
– Мы с тобой встанем возле дверей, предложил я казаку, и как только их откроют, ворвемся внутрь, а они, – я кивнул на остальную гоп-компанию, – пускай пока во дворе разбираются с прислугой.
– Дашь мне свой кинжал? – мрачно спросил запорожец. После освобождения, Степан перестал походить на себя прежнего, молодого и, в общем, добродушного парня. «Самосозерцание» и пытка жаждой, через которые его заставили пройти, за несколько дней, превратили его в сурового, пожившего мужчину.
Я отцепил от пояса трофейный кинжал и вместе с ножнами протянул ему. Он вытащил длинный узкий клинок и удовлетворенно кивнул:
– Согласен!
– Ну что, начнем собирать дрова для костра? – спросил я товарищей.
Ответить мне не успели.
Пронзительно заскрипели дверные петли и все, включая меня, вздрогнули и напряглись.
– Быстро! – приказал мне запорожец и взлетел на крыльцо.
Я бросился следом и успел прижаться спиной к стене возле самих дверей. Они, продолжая скрипеть, медленно отворились и на крыльцо, сонно щуря глаза и зевая во весь рот, вышел какой-то старик. Он был босиком в посконном исподнем, с непокрытой лысой головой.
Нас с запорожцем старик не заметил, и не спеша начал спускаться с крыльца. Что с ним было дальше, я не видел. Мы вдвоем со Степаном вошли в просторные сени, вдоль стен, которых стояли сундуки и лари. Здесь было еще темно и пробираться приходилось почти на ощупь. К тому же проход между сундуками оказался узким, так что дальше мы двигались друг за другом.
– Тихо, – прошептал казак, когда мы дошли до входа во внутреннее помещение. Дверь в покои оказалась полуоткрытой, и оттуда раздавался разноголосый храп. Степан вошел первым, я следом за ним. Здесь было значительно светлее, чем в сенях, утренний свет поступал сквозь застекленные оконца. Комната на первый взгляд показалась небольшой. Сразу пахнуло знакомым запахом казармы, человеческим потом, несвежим дыханием, обычными запахами, бывающими при большом и тесном скоплении людей. Разглядывать интерьеры времени не было, мы все внимание сосредоточили на спящих вповалку людях. На первый взгляд ночевало в каморе человек десять-пятнадцать особ обоего пола.
То, что хозяев здесь нет, стало понятно сразу. Люди спали прямо на полу, на тряпье, что явно не пристало господам. Наше появление никого не потревожило.
Я быстро огляделся и, сориентировавшись, показал жестом на дверь, которая должна была вести в следующую комнату. Степан согласно кивнул, и мы пошли дальше, переступая через спящих. Утренний сон крепок, никто даже не шелохнулся. Я осторожно приоткрыл низкую арочную дверь и заглянул в следующую камору. Там тоже спали; кто на высоких полатях, кто на лавках, несколько человек просто на полу. Здесь обитателей было меньше, зато среди них я различил несколько детей.
– Пропусти, – попросил запорожец, протискиваясь мимо меня. Я отступил в сторону, и теперь мы оба рассматривали спящих.
– Вот он, – сказал срывающимся шепотом Степан и пошел к полатям, на которых головой к входу лежал полный человек с небольшой круглой лысиной на затылке. Лысых в эту эпоху было мало, так что вряд казак мог ошибиться. Чтобы нам не помешала дворня, я запер изнутри дверь на мощный кованый засов, и подошел вслед за Степаном. Спящий Кошкин выглядел совсем не страшным. Он лежал на спине, на высокой подушке, укрывшись до подбородка периной из тонкой выделки домотканого, беленого холста. Рядом с ним спала женщина с очень полным, белым лицом, скорее всего жена.
На Руси не существовало четких правил разделения жилья на мужскую и женскую половины, хотя иногда, под влиянием татарских обычаев, такого порядка кое-где и придерживались. Здесь же все было, как в старину, вся семья ночевала вмеесе.
Кошкин негромко похрапывал, забавно шевеля полными губами. Он так сладко спал, что жалко было будить, но время, как говорится, поджимало. Я уже собрался, было, растолкать барина, но меня опередил запорожец. Степан схватил помещика за остаток чуба, отдельным кустом росшим на темени, запрокинул ему голову и взмахнул ножом, что бы перерезать горло. Такого я никак не ожидал и едва успел перехватить его руку с кинжалом.
– Погоди, что ты делаешь! Он мне нужен живой!
Кошкин, естественно, пробудился и с ужасом увидел двух страшных оборванцев, собирающихся лишить его жизни. Хорошо, что в семнадцатом веке люди еще не привыкли умирать от инфарктов и их не разбивали инсульты, иначе мы бы в тот же миг потеряли дорогого хозяина. Барин не умер от страха, а просто так раскрыл глаза, что они почти вылезли из орбит, потом открыл рот и завопил с такой силой, что у меня зазвенело в ушах.
Вопль его не нес особой информативности и больше напоминал крик ужаса раненного животного. Возможно, я относился к Афанасию Ивановичу несколько предвзято, но мне показалось что, так кричат кастрируемые в домашних условиях кабаны. Конечно все обитатели светлицы тут же проснулись, ничего не поняли и, на время, оцепенели от растерянности и ужаса. Кошкин же все продолжал орать, но уже с «оценочными модуляциями». До него стал доходить, что заговорщики проникли в его крепость и чем это может кончиться.
Я же продолжал бороться со Степаном, не желающим отказаться от своего кровожадного замысла. Воспользовавшись заминкой, помещик рванулся в сторону, пытаясь отстраниться от страшного казака, но маневру помешала пышная супруга, лежащая на второй стороне полатей. Она так оцепенела от зычного мужниного голоса, что просто таращила на нас свои небольшие голубые глазки. Впрочем, было еще недостаточно светло, что бы в точности судить об их цвете.
Оставив часть своего редкого чуба в руке казака, Кошкин все-таки вырвался из немилосердной руки и прямо с полатей, бросился в ноги убийце. Он упал на колени, обхватил их обеими руками и прижался лицом к запорожским чреслам. Картина получилась наподобие известного полотна Рембрандта «Возвращение блудного сына», только отец с сыном на ней поменялись метами. Упитанный, лысоватый Кошкин трепетно прижимался лицом к мокрым после недавней стирки сыновним штанам запорожца. Из-под его короткой ночной рубахи, нелепо торчали толстые голые ноги с круглыми пятками. Над ним возвышался непреклонный блудный сын, который явно не знал, что ему теперь делать.
– Не убивай! – кричал Кошкин. – Что хочешь, возьми, только не убивай! Все отдам!
В этот момент в «разговор» вмешались жена и дети. Боярыня закричала низким трубным голосом, который никак не соответствовал ни ее роскошным формам, ни деликатному полу. Дети завизжали как милицейские сирены. В дверь уже колотилась проснувшаяся дворня.
– Убивают! Режут! – вопила матрона, закрывая ладонями уши, видимо, чтобы не оглохнуть самой. Дети, которые спали тут же, вторили, кто во что горазд. Казалось, что конца этому не будет, разве что перебить все семейство. Я подумал, что мне так и не удастся спросить, куда они дели моего Гривова. Однако тут случилось нечто неожиданное. Хозяин на секунду оторвался от неласковых колен запорожца и приказал вполне трезвым, мне даже показалось, спокойным голосом.
– Молчать!
И разом наступила тишина. Даже два маленьких мальчика, видимо младшие сыновья хозяина, перестали плакать, и затаились, с трудом сдерживая всхлипывания. Это было круто! Такой власти над окружающими я еще не встречал. Прав был мой проводник, когда сказал, что боярин человек серьезный и строгий. Я даже пожалел, что помешал Степану покончить с ним. С таким типом, чуть зазеваешься, хватишь много горя.
Наступившая тишина была какая-то неестественная и напряженная. Я даже услышал, как четырехлетний мальчик, жавшийся в дальнем углу, испугано вдохнул в себя воздух.
– Пощадите, не убивайте, – тем же что и раньше испуганным голосом продолжил молить хозяин, запрокидывая вверх лицо, чтобы поймать взгляд запорожца, в котором видел главную для себя опасность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39