Надеюсь, стыда. После чего отошел и лег на траву, положив морду на лапы. Я же стоял в сторонке, старался не смотреть на убитого. Первым делом нужно было привести в порядок нервы. Как ни поднаторел я в баталиях, но каждый раз смертельный риск вызывал такое душевное напряжение, что взять себя в руки и сосредоточиться, было не так-то просто. А мне еще нужно было собирать трофеи и искать его спрятанного коня. То, что он должен находиться где-нибудь поблизости, было очевидно. Никакой настоящий конник не будет рисковать самым ценным в походе, лошадью. Хороший конь был необходим, пешком догонять казаков мне никак не светило.
Пока я переживал и пытался успокоиться, пес опять исчез. Я даже не заметил, когда он скрылся в высокой траве. Похоже, что мы продолжали жить каждый своей жизнью.
Однако сколько ни тяни, но дело все-таки в первую очередь. Я вздохнул и, наконец, подошел к убитому, На вид ему было, лет тридцать пять. Возраст для этой эпохи вполне зрелый, Не так-то просто было дожить до таких лет, постоянно находясь в походах и ежечасно подвергая себя смертельной опасности. У него было плоское лицо с желтой кожей и редкой растительностью на губе и подбородке. Даже мертвый, он скалил зубы, как будто продолжал грозить из мира иного. Смерть еще не успела обезобразить черты и в них по-прежнему проглядывала, если так можно выразиться, высокомерная экспрессия.
Одежда, как у многих людей в это время, на нем была ветхая и грязная, но саадак и налучье, (чехол для лука), были по настоящему роскошными. Это говорило о довольно высоком месте в разбойничьей иерархии. Простые воины не могли себе позволить сафьяновые, украшенные атласом и золотым шитьем колчаны и налучья. Да и сам лук был почти произведением искусства. Древко для упругости усилено искусно приделанными пластинами какой-то ископаемой кости, скорее всего, частями бивня мамонта, и обтянуто кожей украшенной орнаментом. О таком великолепном луке можно было только мечтать.
Конечно, я забрал все его оружие. Самым дорогим оказался саадак со стрелами, потом снял с левой руки золотой отбойник для стрел, напоминавший широкий металлический нарукавник. Еще забрал грудной щит на кожаных ремнях. Сделан он был из двух слоев толстой бычьей кожи, снаружи обшитой металлическими кольцами желтого цвета. Скорее всего, позолоченной сталью. А вот саблю брать не стал. Та, что досталась мне вместе с камзолом от Мишки-разбойника, хоть и проигрывала в украшениях, но была не в пример лучше. Короче говоря, теперь я был вооружен до зубов. Оставалось найти лошадь. Где на огромном, плоском пустыре можно укрыть коня, я не представлял. Если только убитый не заставил его лежать на земле.
Я внимательно осмотрел местность. До ближайших деревьев было около километра. Если его конь спрятан там, значит, у него остались сообщники. Подобраться туда незамеченным будет невозможно, если, конечно, не ползти всю дорогу по-пластунски. Воевать в одиночку с целой бандой я пока был не способен, к тому же, в любом случае сначала нужно было вернуться назад и найти потерянный камзол. Кроме того, что это была моя единственная одежда, в нем остались все деньги.
– Полкан! – позвал я.
Пес не отозвался. Ждать его было бессмысленно. Захочет, сам найдет. Я сориентировался, как мы примерно ехали, и пошел искать пропажу. Пока я спал в седле мы, судя по следам и примятой траве, петляли по всему пустырю. Как будто пес намерено наводил меня на засаду. Камзол нашелся быстро. Падая, он развернулся и зацепился за низкорослый кустарник. Рядом оказался и мешок со вторым нашим гусем, остатком вчерашнего пиршества. Я оделся, прикрепил нагрудный щит, потом надел шапку степняка. Сделана она была оригинально, в лисий хвост вшит стальной шлем в виде котелка, обтянутого материей. Понять, что это такое можно было, только с изнанки, взяв ее в руки. Получалась своеобразная военная хитрость.
Теперь я оказался не только вооружен, но и худо-бедно – защищен, Все это не шло в сравнение с оставленными в Москве бухарским шлемом и прекрасной кольчугой, но и то, чем теперь располагал, было лучше, чем ничего.
Не успел я экипироваться, как из кустарника выскочил пес. Он был весь в репьях, и, как все собаки, страшно озабочен. Полкан требовательно посмотрел на меня, вильнул толстым хвостом, повернул голову в ту сторону, откуда только что прибежал и нырнул в заросли. Я приглашение понял и пошел за ним. Идти пришлось недалеко. Уже скоро послышалось тревожное ржание. Я побежал и скоро выскочил на проплешину, где на земле лежала связанная лошадь.
С таким способом прятать лошадей, я еще не сталкивался. Кочевник связал ей ноги и положил на землю. Бедолага оказалась совершенно беспомощно и теперь храпела, пытаясь одновременно встать и отодвинуться подальше от сидящего в нескольких шагах пса. Вид человека, да еще в шапке хозяина, ее немного успокоил, однако судорожных попыток освободиться от пут она не прекратила.
Лошадка оказалось невысокой, мохнатой и по виду не очень отличалась от крестьянских беспородных одров, Однако, имея в виду, ценность боевого снаряжения кочевника, я понадеялся, что это только видимость. Не мог такой ухарь ездить на крестьянской Сивке.
Оставив лошадь на месте, я проверил упряжь и переметную суму, которая оказалась здесь же рядом с седлом и попоной. Там, как я и думал, нашлись червонцы в четырех кожаных мешочках, общим весом грамм в триста. Для этой эпохи, довольно большие деньги. Цехин, дукат, червонец, так по-разному назывались золотые монеты этого времени, весил всего два-три грамма, но имел высокую покупательную способность. Кроме золота в суме был «сухой паек» кочевников: твердые как галька сырные шарики, вяленое мясо и пресные лепешки. Полкан сидел рядом и облизывался, умильно поглядывая на мясо.
– Сначала съедим гуся, а то он испортится, – объяснил я ему, убирая припасы назад в переметную суму.
Пес, как и следовало, ожидать, не возразил, и каждый получил свою половину жареной птицы. Пока мы ели, лошадь продолжала храпеть, поглядывая безумным взглядом на «волка». Похоже, прежде чем ее освободить и взнуздать, нужно было куда-то удалить пса. Однако тут случилось такое, что, как мне кажется, не поддается разумному объяснению. Покончив со своей частью гуся, Полкан подошел к лошади и облизал ей морду, после чего она сразу успокоилась.
Теперь я безо всякой опаски перерезал путы, и конек резво вскочил на ноги. Делать нам здесь больше было нечего. Оседлав коня, я сел в седло. Полкан без команды побежал в сторону далекого леса. Конь без команды затрусил за ним следом, Это уже совсем вышло за рамки моего понимания.

Глава 11

На казачью стоянку я натолкнулся к вечеру следующего дня. Собственно, наткнулся на него не я, а Полкан. Прибежал, красноречиво показал мордой в нужную сторону, а потом, для особо тупых, еще широко зевнул и опустил вниз хвост. Я намеки понял, приготовил оружие и поехал туда, куда он указал.
Казаков было пятеро. Они развели костер и готовили ужин. Их стреноженные лошади паслись тут же на поляне. Мое неожиданное появление произвело сильное впечатление. Особенно лисья шапка и татарский лук. Казаки, решив, что на них напали степняки, вскочили и схватились за оружие. Я спешился, поклонился и спокойно стоял, ждал, что они будут делать. Разглядев в свете костра европейские черты лица и то, что на мне русский камзол, они успокоились. Какое-то время мы просто разглядывали друг друга.
– Ты кто такой? – наконец нашелся один из них, здоровый малый так экзотично одетый, что определить стиль и национальную и половую принадлежность его платья было невозможно. Такое смешение мужских и женских нарядов, востока и запада, в архитектуре называется эклектика, а в одежде просто немыслимо. Единственно, что красноречиво говорило о его казачестве, это оселедец и сдвинутая на ухо папаха.
– Сам не видишь? – ответил я, подражая южному говору. – Казак!
Добровольно назвать себя казаком в то время не пришло бы в голову никакому нормальному русскому человеку.
Чтобы не обидеть нынешних казаков, оговорюсь, что в это время казаки были совсем другим этносом, чем, скажем, в восемнадцатом и девятнадцатом веках. Кому интересно представить, что являл собой этот необузданный, смелый и бесшабашный народ, тот может прочитать статью Гоголя по истории Малороссии.
– Казак говоришь? – переспросил ряженый, почесывая за ухом обнаженным кинжалом. – А имя у тебя есть?
С именем у меня было все в порядке:
– Звать меня Тарас Бульба! – нагло заявил я.
– Не слыхал, – сказал он. – Ты из чьей ватаги?
– Из своей, – осторожно ответил я, что бы назвав какое-нибудь известное казачье имя не попасть впросак. – Товарищей растерял, один домой возвращаюсь.
– Говор у тебя вроде как не наш, – продолжил сомневаться он.
– И ты не по-нашему говоришь, – согласился я. – Сами то вы откуда будете?
– С Днепра, – вмешался в разговор человек небольшого роста с круглым лицом и редкой азиатской бородкой. – Садись, Тарас, с нами, отведай, что Бог послал.
Бог им послал большие куски свинины, варившиеся в закопченном медном котелке и мучную похлебку в котле побольше.
– А почему у тебя платье татарское? – не поддержав приглашение, продолжил цепляться любознательный эклектик, – Может ты басурманин?!
– А на тебе, почему бабий летник надет? – вопросом на вопрос ответил я. – Ты случаем не баба?
Ответ казакам понравился, и все кроме любознательного рассмеялись. Он же только хмыкнул, но ничего не ответил. Все вновь расселись вокруг костра. Похлебка пахла так аппетитно, что я решил отложить расспросы до окончания ужина, Меня продолжали рассматривать, но вопросов больше не задавали. Казаки заговорили о возвращении на Дон. Путь им предстоял неблизкий, но по этому поводу сетований не было.
То, как они общались между собой, мне понравилось. Казаки в разговорах казались людьми степенными и положительными. Никто не хвалился воинскими подвигами и разгулом. Все это как-то не вязалось с захватом деревни, убийствами и угоном жителей в рабство. Однако пока делать выводы было рано. Я скромно сидел возле костра, стараясь не привлекать к себе внимание, в разговор не лез, только отвечал на вопросы.
Когда поспела тетеря (похлебка из ржаной муки), кашевар, самый молодой из ватаги, симпатичный парень лет двадцати, снял котел с огня, положил на тряпицу соломаху (ржаное квашеное тесто), и пригласил всех к трапезе. Казаки помолились Богу, сели вокруг котла и по команде старшего, того самого любознательного человека в разномастном платье, начали по очереди черпать варево, До мяса пока дело не доходило, сначала ели тетерю. Для каши она была слишком жидкой, для бульона– густой, но, в общем-то, довольно вкусной. Я сидел вместе со всеми, как гость, участвуя в очередности совать ложку в котел сразу после главного.
Ели молча, как говорится, с чувством и толком. Вдруг кашевар насторожился, и с криком «волк!», вскочил на ноги. Остальные тоже напряглись, но присутствия духа не потеряли, не вставая, смотрели на моего Полкана, который подошел к костру и красноречиво вытянув шею, принюхивался к пище.
– Это не волк, а моя собака, – успокоил я кашевара. – Оголодала, вот и подошла на запах.
Намек был прозрачный, но его никто не понял. Это и понятно, отношение к домашним животным было совсем другим, чем в наше время, когда собаки и кошки сделались у многих людей самыми значимыми членами семьи. «Пес смердящий», не мог рассчитывать на человеческую пищу и место за столом, даже импровизированным. Мы продолжили ужин, а Полкан живым укором сидел рядом со мной. Поделиться с ним своим куском я не мог, это было бы не вежливо в отношении хозяев.
Впрочем за пса я не переживал, в переметной суме оставалось вяленое мясо, так что накормить его, чем было. Однако оказалось, что я недоучел казачьих обычаев, Когда показалось дно котла, старший, дождавшись своей очереди зачерпнуть из котла, облизал ложку и закончил трапезу. Никто ему не возразил.
– Покорми его в сторонке, а то лошади пугаются, – сказал он, вставая.
Мне такой подход понравился. И вообще оказалось, что казаки симпатичные ребята и в своем кругу ведут себя вполне адекватно. Я забрал котелки, сорвал несколько листьев лопуха и на них разложил остатки еды. Полкан церемониться не стал и жадно проглотил и кашу и куски мяса. Я дошел до ручья, вымыл посуду и вернулся к костру. Там уже готовились к ночевке, расстилали на траве попоны.
– С нами останешься или дальше побежишь, – спросил один из казаков.
– Сегодня с вами заночую, а утром посмотрю, – ответил я. – У меня тут есть дело.
Казак согласно кивнул, не приставая с расспросами. Все легли. Вечер выдался прохладным, уже подступала осень, и ночи становились все прохладнее.
– Не нравится мне здесь, – сказал кто-то из хозяев, – еще лето в разгаре, а уже холодно. То ли дело у нас на Сечи...
Я навострил уши.
– Да, у нас еще, поди, в реке купаются, – поддержал его товарищ.
– А вы что, разве не Черкасские? – назвал я главный казачий город.
– Нет, мы Запорожские казаки, – ответил, не скрывая гордости старший, – из Запорожской сечи!
– Не может быть! – воскликнул я. – Как же вы сюда-то попали?
– Так и попали, – пробурчал голос из темноты.
– Вот не думал встретить тут запорожцев!
Я лег на спину, радуясь нежданной удаче. Дело в том, что запорожцы почти принципиально отличались от всех других украинных казаков.
Начальная история Запорожской сечи во многом еще не выяснена. Самое время основания Сечи как постоянной казацкой общины, имеющей местопребывание за днепровскими порогами, не может быть определено с точностью; можно лишь сказать, что она возникла в конце XVI века. Этому предшествовал целый ряд обстоятельств и условий, содействовавших образованию особого запорожского казачества.
Решительный толчок к образованию такой общины был вызван действиями польского правительства как по отношению к южно-русским землям вообще, так и специально по отношению к казачеству. Люблинская уния 1569 года, слившая Польшу и Литву в одно государство, стремилась к распространению польских общественных порядков, шляхетского землевладения и полного закрепощения крестьян в украинских землях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39