С того времени, что мы не виделись, он сильно похудел. Я пошел к нему, а он, стоял, покачиваясь, и пытался понять, кто его зовет.
– Здравствуй, Григорий, – сказал я.
– Никак ты, Алексей, – удивленно произнес он, щуря воспаленные красные глаза. – Вот кого не думал, не гадал увидеть!
– Я давно тебя разыскиваю...
– А как же казаки или ты с ними? – перебил он меня.
– Нет, я сам по себе, давай сниму с тебя колодки.
– Сними, окажи милость, я совсем в них дошел. Казаки-то где?
– Нас с товарищем в другом месте ловят, – ответил я, перерубая кожаные ремни, которыми были связаны деревянные части колодок. – Возьми нож и освобождай крестьян, а то казаки скоро могут вернуться.
Гривов кивнул и как человек неглупый и предприимчивый, тотчас взялся за дело. Я же, поспешил вернуться назад, посмотреть, как у нас обстоят дела с охранниками. Увы, сексуально продвинутым забавникам в тот день очень не повезло. Озверевшие от игрищ и глумления сельские девушки буквально разорвали их на куски. Я только мельком глянул, на кровавое месиво, в которое здоровых мужиков всего за несколько минут превратили нежные женские ручки, и полез вон из оврага.
Крестьяне, которых успел освободить от колодок Гривов, или помогали ему вызволять товарищей, или сбегались сюда, где произошли главные кровавые события. Начинался народный бунт, как называл его Пушкин, безжалостный и беспощадный.
Пока я в своих скользких следях медленно взбирался по косогору, меня обогнали несколько парней с горящими глазами. Они легко взбирались наверх в своих шершавых липовых лаптях. Тотчас послышались отчаянные крики. Когда я выбрался из оврага, спасать было некого. Парни добили раненных казаков с такой быстротой, что можно было позавидовать их навыку.
С их стороны это было неблагородно, убивать раненных пленников, но рассуждать о благородстве в присутствии людей, чьих сестер и невест насиловали и убивали на глазах у всей деревни, у меня не повернулся язык. Ни в семнадцатом, ни, пожалуй, в двадцать первом веке, мы россияне не доросли или, что мне более понятно, не докатились до «стокгольмского синдрома» – состояния, когда жертва начинает сопереживать и сочувствовать своему мучителю. Мы пока живем проще и естественнее, чем европейцы. За выбитый зуб стараемся вырвать око, а лучше сразу два, причем вместе с головой.
– Зачем ты им разрешил, – с упреком сказал я Степану.
На что он ответил вполне в духе своего времени:
– Все равно бы пришлось их добивать, днем раньше днем позже... Пусть уж и мужички в охотку потешатся...
– Тешиться будут казаки, если вернутся, – закричал я, и побежал смотреть, не возвращается ли бандитская сотня.
Крестьян оказалось слишком много, чтобы незаметно, не оставляя следов спрятать их в лесу. Когда казаки увидят, что мы тут натворили, и бросятся в погоню, тогда...
Даже думать о таком мне не хотелось. Миновав лагерь, я выскочил на опушку. На наше счастье, на пустоши пока никого не было.
– Ну, что? – спросил Степан, который, оказывается, бежал следом за мной.
– Пока их не видно, – констатировал я и так очевидное. – Нужно отсюда срочно убираться!
– Куда же мы денемся с бабами и детьми? Враз догонят...
– А что ты предлагаешь? – мрачно спросил я, первый раз за сегодняшний день испытывая растерянность.
– Пусть мужики за себя сами дерутся, – спокойно ответил Степан.
– Чем, десятком сабель? Да они их в руках держать не умеют...
У меня уже был случай готовить из крестьян волонтеров, и я вдосталь намучился, прежде чем добился хоть каких-то сносных результатов.
– Тогда нужно устроить засаду, – подумав, предложил Степан. – В поле с конными нам не справиться, а в лесу может быть и получится. Навалимся скопом...
– Не знаю, – с сомнением сказал я, уже понимая, что это единственный выход. Крестьяне, поди, в неволе ослабели...
– Ничего, мы привычные, как-нибудь с божьей помощью совладаем с недругами, – сказал сзади спокойный голос.
Мы обернулись. Здоровый, голубоглазый мужик с окладистой русой головой, застенчиво улыбаясь, утвердительно кивал головой на наш немой вопрос.
– Ничего, ты нам только слово скажи, мы за себя постоим!
– Ладно, – невольно согласился я, – стойте, а слов я вам, сколько хочешь, скажу! И говорю первое: нужно срочно готовить дубины.
– Это само собой, – кивнул он головой, – как же иначе.
– Тебя как зовут, – вмешался в разговор Степан.
– Меня то? Иваном меня кличут, по родному батюшке. Он Иван и я Иван.
– Вот и хорошо, Иван Иванович, собирай мужиков, и запасайте дубины, возле костра есть сабли и ножи, можете их взять.
– Так уже взяли, как же иначе. Наше такое дело крестьянское.
При чем тут крестьянство я не понял, но выяснять не стал. Иван Иванович мне понравился, хотя и говорил много лишних слов. И еще он хорошо улыбался, показывая ровные белые зубы. Несмотря на пережитые лишения, изможденным он не выглядел.
– Ладно, вы готовьтесь, а мы со Степаном посмотрим, как лучше устроить засаду, – сказал я. – Казаки ищут нас вон в том лесу, но к обеду, скорее всего, вернутся, так что к полудню нужно быть готовыми. Успеете наделать дубин?
– Как не успеть, дело привычное. Ты лучше скажи, добрый человек, ты сам из каких будешь? Шапка, я смотрю, у тебя басурманская, армяк казачий, и сам вроде как не из наших, не из крестьян.
– Обо мне можешь спросить у Григория Гривова, – ответил я Ивану, чтобы не зря путать слушающего разговор запорожца, непонятностью своего происхождения, – он меня давно знает.

Глава 13

Я лежал в душной избе на жесткой лавке и размышлял о превратностях судьбы. Получалось, что вся наша жизнь это какая-то одна большая неприятность, когда после редких минут затишья, тебя, помимо твоей воли, опять затягивает в водоворот, из которого неведомо как выбираться. И если бы такое происходило только со мной. Нет, куда ни глянь, всюду и у всех одно и то же. Стал царем, тут же появились заговорщики, нашел любимую, у нее объявляется сварливая, сволочная матушка, сел в новенький, упакованный «Мерседес» последней модели, получил пулю в голову.
Правда, пока ни короны, ни красавицы, ни «Мерседеса» у меня не было, но это только усугубляло положение. Получалось, что кучу неприятностей я получаю просто так, безо всякой, пусть даже временной, но сладкой компенсации.
– Выпьешь водицы? – спросила, наклоняясь надо мной, женщина с лицом почти полностью закрытым от подбородка до глаз черным платком.
– Не хочу, – не очень любезно, почти грубо, отказался я. Пить я действительно не хотел, а она упорно предлагала мне воду каждые десять минут.
– Хорошая водица, свежая, только что из колодца, – соблазняя, пропела она.
– Где моя собака? – игнорируя предложение, спросил я.
– Где же ей быть, во дворе. Хотели на повод взять, так он зубы скалит, не дается!
– Позови!
– Как так позвать? – искренне удивилась она. – Разве можно грязному псу в чистую избу входить?!
По поводу того, что изба чиста, у меня было собственное мнение, которым я делиться не стал. Приказал, не скрывая раздражения:
– Сказал, зови, значит зови!
Женщина вздохнула, и уже направляясь к выходу, предупредила:
– Грех это!
– Грех попусту языком болтать и мужчинам перечить!– бросил я ей в след. – Смотри, черти тебе на том свете покажут!
– Полкан, Полкан!– послышался ее голос снаружи. – Иди сюда!
Скоро в дверях показалась волчья морда и пес, не испытывая никакого трепета от греховности своего явления в человеческом жилище, подошел к моей лавке, сел и положил морду на край.
– Ну, что, друг Полкан, досталось нам с тобой? – спросил я.
Пес состроил глазки, пошевелил бровями и ушами и скорбно вздохнул.
– Ничего, как-нибудь прорвемся!
Полкан прижал уши и широко зевнул, показывая свои мощные клыки и розовый язык, что на собачьем языке, видимо, означало полное согласие.
– Порубили нас с тобой недруги, а мы все равно до сих пор живы!
И тут собака не возразила, согласно заскулила и уставилась на меня любящим взглядом.
– Ишь, тварь бессловесная, а все понимает, – вмешалась в разговор женщина, – водицы испить не хочешь?
– Пусть собака останется здесь, – тоном, не терпящим возражения, сказал я, и закрыл глаза.
Перед моим мысленным взором, как писали в старинных романах, предстали недавние драматические события. Освобожденные из плена изголодавшиеся крестьяне первым делом собрали все казачьи съестные припасы. Удивительно, но вместо того, что бы наброситься на еду и рвать кусок друг у друга, они вели себя на удивление деликатно и организованно. Пока мужчины заготовляли оружие, в виде дубин и заостренных кольев, женщины спешно готовили пищу. Они развели костры и в котлах заварили похлебку из ржаной муки – тетерю. На все про все ушло совсем немного времени, так что поесть до начала боя успели все.
Казаки, чего я больше всего опасался, к обеду не вернулись, так что кое-как подготовиться к засаде мы смогли. По приблизительно прикидке, силы были почти равные, в банде народа было чуть больше сотни человек, у нас примерно полтораста мужчин, способных держать в руках дубину или кол. Разница состояла в том, что одни были вооружены до зубов и являлись профессиональными воинами, другие мирными землепашцами, самым грозным оружием которым они когда-либо владели, был топор.
Крестьянами командовал тот самый голубоглазый Иван Иванович, человек явно организованный от природы, способный без истерики, суеты и бестолковщины, решать любые возникающие вопросы. Талант в нашем отечестве во все времена довольно редкий. Мы почему-то предпочитаем устраивать авралы, путаться, нервничать, стервенеть от чужой и своей несобранности. Возможно, только в таком пограничном состоянии наш человек испытывает полноту жизни.
Это как в любви: взрыв страсти, после которого наступает апатия и пресыщение. Думаю, что каждый гражданин нашей страны способный хоть что-то делать, а не валяться на диване и смотреть телевизор, испытал эту национальную особенность на собственной шкуре.
Однако в тот момент, когда мы ждали нападения казаков, мне было не до широких обобщений. Мы со Степаном спешно учили крестьян орудовать дубинами и кольями, сворачивать шеи противникам, стаскивать всадников с лошадей. Короче говоря, учили благородному искусству убивать себе подобных.
Всех не способных держать в руке дубину народного гнева, в сопровождении нескольких крепких мужчин мы отправили прятаться в лесу, за оврагом. В стане остались только «воины».
Казаки межу тем все не возвращались, что приводило всех к излишнему нервному напряжению. Известно, что хуже всего ждать и догонять. Особенно если догонять некого, а ждать приходится реальную смерть. Когда все было готово к обороне, боевой дух крестьян начал понижаться. Пошли разговоры о жестокости и непобедимости казаков, начались даже отдельные упреки в наш со Степаном адрес, по поводу того, что мы вмешались не в свое дело и, выходит, подставили под удар невинных людей.
Особенно заявлял о себе незначительный мужичонка с редкой рыжеватой бородкой, которому очень походило сибирское слово шибздик. Сначала он просто сеял панику, пугая предстоящим поражением. Мужики, судя по презрительным усмешкам, знали ему цену, но, тем не менее, вскоре начали смущаться и заговаривать об отступлении. Гривов шибздика одернул, но тот, как говорится, не внял, начал заходить с другого бока и во всем сомневаться. И дубины у нас не правильные и колья слишком толстые и не так заточены, а Иван Иванович, вообще, болтун, которого не стоит слушаться.
Такой тип людей, к сожалению, встречается довольно часто. Для них главное не сделать что-нибудь полезное, а обратить на себя внимание.
Когда я подошел послушать, как он смущает народ своей «выстраданной» правдой, мужичонка слегка смутился, но тут же оправился, и продолжил наводить тень на плетень.
– Выпендриваешься? – проникновенно, спросил я, прочувственно заглядывая ему в глаза.
Незнакомого слова он не понял, но смысл уловил верно.
– Так разве это дубина? – презрительно спросил шибздик, беря из рук какого-то мужика, действительно корявую палку.
– А какая дубина по твоему мнению правильная, – вкрадчиво поинтересовался я, намереваясь подавить в зародыше ростки деструктивного нигилизма.
– Все они одинаковые, – начал он, однако, интуитивно уловив настроение масс, поправился, указав на неудобную, но ровную дубинку:
– Да вот хоть эта.
– А давай попробуем, какая из них лучше, – предложил я.
– Давай, – легко согласился он, не понимая, куда я клоню, но с удовольствием становясь предметом общего внимания.
– Тогда ты бери хорошую, а я возьму плохую и попробуем, которая лучше.
Нигилист, пожав плечами, взял дубину.
– Ну, а теперь бей, – предложил я, становясь перед ним.
– Кого бить? – растеряно спросил он, начиная понимать, что дал маху.
– Меня конечно.
Теперь у него осталось два выхода, оказаться в глазах односельчан трусом и трепачом, или принимать бой. К его чести, он не стал юлить и выкручиваться, что непременно сделали бы его поздние последователи, привыкшие пакостить с безопасного расстояния, а выбрал бой.
Шибздик растеряно глянул на зрителей и неловко попытался меня ударить. Я сделал шаг назад, и дубина врезалась о землю.
– Это нечестно, – сказал он непонятно к чему. – Так не делают!
– А как, по-твоему, будет честно? – на всякий случай уточнил я.
– Ты не должен отступать! – воскликнул он, явно отводя мне роль тренажера.
– Хорошо, не буду, – легко согласился я.
Он опять взмахнул дубиной, но я взял свою за концы и подставил под удар.
– Ты не должен был закрываться, – уже с отчаяньем закричал он.
Я понял, что оказался неправ, слишком идеализируя трепача. Он оказался не вынужденным смельчаком, а непробиваемым болваном.
– Еще будешь бить, – спросил я, – или теперь моя очередь?
– Очень мне надо с тобой связываться, – гордо заявил он, возвращая «правильную» дубину владельцу. – Велика честь!
– Ну, а я не такой гордый, могу с тобой и связаться, – ответил я, опуская корявую палку, на глупую голову.
Удар был не сильный, скорее, поучительный, но и его хватило, чтобы шибздик взвыл и бросился бежать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39