черный унитаз
Я видела свет, то, что называют «высшим светом», более того, я к нему принадлежала. Я могла бы там остаться, опутанная цепями из цветов и бриллиантов. Свет, как и вы, Ролан, находил меня красивой. Но я взглянула на него глазами моей души и почувствовала отвращение и жалость. Я говорила вам, что у меня нет сердца, и это правда в том убогом смысле, который вы придаете моим словам. Но в действительности это означает, что все мое существо восстает против мысли стать собственностью мужчины…
– Но если этот мужчина – ваш раб! – перебил Ролан. Его голос дрожал от едва сдерживаемой страсти.
– Вы замечательный, – ласково проговорила Маргарита, словно очнувшись от тяжелых раздумий. – Я никогда не встречала такого красивого молодого человека, а для меня красота – все то, что привлекательно. В ваших бархатистых глазах угадывается мужество кавалеров прежних веков, милое безумство поэта. Глядя на вашу стройную фигуру, нельзя не думать о радостях любви, которые я не знаю, которые отвергаю, но о которых догадываюсь. Порою, при воспоминании о вас, мысль о любви смущает мой покой.
– Это правда, Маргарита, это правда? – пролепетал Ролан, в волнении сжимая руки.
– Я тверда, как сталь, – продолжала Маргарита совсем другим тоном, теперь ее голос звучал, как торжественный гимн. – И я всегда оставалась твердой, чистой, беспорочной среди окружавшего меня разврата. Я свободна, поэтому разврат не может запятнать меня. Свобода дает мне силу. Я не устаю благодарить Бога за то, что Он сотворил меня такой, какова я есть. Слышите ли вы меня, Ролан, понимаете ли?
– О, если бы я понимал! – вздохнул наш бедный Буридан, грудь его сжимала сладостная мука.
Маргарита в упор глянула на Ролана. Холодность ее взора граничила с презрением.
– Нет, вы не понимаете меня, – объявила она.
– Но что же мне делать?!.. – в отчаянии воскликнул юноша.
Маргарита протянула ему руку и, когда он схватился за нее своей горячей рукой, мягко сжала ее, привлекая молодого человека к себе.
Ролан трепетал каждой жилкой. Маргарита поцеловала его в лоб. Он пошатнулся.
– Я намного старше вас, – прошептала она. А затем, опустив глаза, в которых горел огонь, добавила: – Вы почувствовали? Мои губы холодны.
– Да, – отозвался Ролан, – ваши губы холодны.
– Это оттого, что вся кровь у меня собралась здесь! – медленно проговорила Маргарита и прижала его руку к своей груди.
– Что я слышу, Маргарита, любимая!.. – воскликнул Ролан и заключил ее в объятия.
– Оставьте меня, – тихо приказала Маргарита.
И Ролан отпрянул, словно невидимая рука дернула его сзади за волосы.
– Я говорила, что никого не люблю и не хочу любить, – продолжала Маргарита ледяным тоном. – Я говорила о моем сердце из стали и о бесстрастной душе, которой я горжусь. Настанет время, когда женщина-философ перестанет быть предметом непристойных шуток. О чем я еще говорила? О том, что благодарю Бога за то, что Он создал меня сильной и бесстрашной… О чем еще? Я говорила, что на свете нет никого прекраснее вас, Ролан. И это правда. По крайней мере, я никого красивее вас не знаю, если не считать меня саму.
Медленным горделивым движением она откинула назад голову, выставив напоказ точеную шею. Ролану казалось, что он видит сияние над ее головой.
– Вы не понимаете, – отведя глаза в сторону, продолжала Маргарита усталым, разочарованным тоном. – Никто не понимает тех, что осмеливаются идти непроторенной дорогой. Их оскорбляют, называя либо сумасшедшими, либо порочными. И никто не желает вдуматься в то, что они говорят. Если они вдруг, отбросив стыдливость, шепнут своим поклонникам, которые восхищаются ими не более чем тенором в Опере-Буфф или жонглером в цирке, если они скажут: «У меня есть своя великая цель, свое божественное предназначение», – люди степенные станут потешаться, а безумцы, вроде вас, Ролан, примутся перебирать в памяти книжных романтических героинь, глупых и напыщенных, решая, с кем из них сравнить Маргариту… Но учтите, Ролан, Маргариту нельзя сравнивать ни с кем, она ни на кого не похожа. Вы прекрасны, как она, но она еще и сильная. А вы сильный?
– Черт побери! – ворчал на кухне виконт Жулу. – Она говорит, что не голодна. Ну и пусть! Цыпленок мне дороже, чем она. Бьюсь об заклад, что ни в Париже, ни в Плоермеле, ни даже в Риме не сыщется другой такой шельмы. Коли я уж выпил обе бутылки, то имею право доесть последнее крылышко.
Действительно, вторая бутылка вина была пуста, как и рюмка Жулу. Он положил себе на тарелку последнее крылышко и встал, чтобы принести кувшин с пивом.
«Вот уж правду говорят, – подумал он, – то разом густо, то разом пусто… Однако как же мне надоели эти клерки Дебана!
– Нальем! Глотнем! Споем! Допьем!
Вот уже битый час они распевают этот куплет. Скучно… Если бы я не боялся потерять это теплое местечко, я бы показал им, как надо веселиться».
Он поставил кувшин на стол и двинулся на цыпочках по коридору. Когда Жулу вернулся в кухню, щеки его горели огнем.
– Это мне не нравится! – пробормотал он. – Она закрыла обе двери. Мне совсем не слышно, о чем они говорят. Если кто-то хочет занять мое место, тем хуже для него!.. Да что я, ведь он – не русский князь!.. А что, если он был ее первым мужем!..
Жулу подмигнул куриному крылышку, лежавшему на тарелке. Что и говорить, оно выглядело чрезвычайно соблазнительно. Однако выражение беспокойства не сходило с туповатого лица виконта, и даже добрый глоток пива не смог развеять его мрачности.
Теперь Ролан сидел на диване рядом с Маргаритой. Они и в самом деле были великолепной парой. Невозможно было бы найти более подходящих актеров для «Нельской башни», никто бы лучше них не сыграл начальную сцену в тюрьме, когда Маргарите двадцать лет, а Лионнету де Бурновилю – восемнадцать – принцесса и паж.
Не так уж глуп был этот Жулу! Ролан вполне мог бы оказаться ее «первым мужем».
Маргарита взирала на молодого человека со снисходительной доброжелательностью. Так, должно быть, другая тигрица, Елизавета Тюдор, смотрела на юного Дадли, графа Лейсестера. Что до Ролана, то его физиономия выражала простодушную благоговейную почтительность.
Все, что наговорила Маргарита, было ложью. Такова уж была ее натура: она не могла слова сказать, чтобы не солгать. Она любила сочинять о себе небылицы, выдавая их за истинную историю своей жизни.
– Что вы думаете обо мне? – спросила она.
– Я думаю, – ответил бедный паж, – что вы ангел.
Горькая улыбка мелькнула на губах Маргариты. «Падший ангел, обретающийся на задворках мира!
Опозоренный ангел, которого бы твоя мать на порог не пустила!»
– Ах! – вдруг воскликнул Ролан, словно почувствовав укол в сердце. – Моя мать!
Маргарита заметила, как он страшно побледнел.
– Где вы танцуете сегодня? – спросила она, желая переменить тему разговора.
– Я надеялся сопровождать вас, – ответил осмелевший паж.
– А ваша матушка отпустила вас? – допытывалась королева.
«Матушка!» Как нежно, как тепло звучало это слово, когда оно срывалось с любящих губ Ролана. Но сейчас, услышав его, он вдруг неожиданно для себя смутился, словно при нем сказали грубость.
– Прошу вас, Маргарита, – пробормотал он, – не будем говорить о моей матери.
Настал черед Маргариты бледнеть.
– Она больна, – пояснил Ролан, – очень больна.
– Замолчи! – резко перебила Маргарита, а затем, притворившись, будто поддалась сердечному порыву в ущерб доводам рассудка, прибавила: – Ты прав, не будем говорить о том, что может нас разлучить!
Ролан взглянул на нее затуманенным взором. На мгновение их взгляды встретились, глаза Маргариты сверкали.
– Если бы я мог надеяться… – с юношеским пылом начал Ролан.
– Оставь надежду! – сурово оборвала его Маргарита. – Мне нужен иной человек. Если я полюблю тебя, ты станешь препятствием на моем пути. Я чувствую, что могла бы любить тебя до безумия!
– Боже мой! Боже мой! – молитвенно проговорил паж. – Быть любимым ею!.. Но знаешь ли ты, Маргарита, – лихорадочно продолжал он, – что значит для меня надежда? Знаешь ли ты, что я способен на все, если услышу от тебя: «Сделай это и ты будешь любим»?
– И ты был бы всецело предан мне? – спросила Маргарита, и в ее взгляде появилось нечто, похожее на любовь.
– Тебе одной!
– И ты повиновался бы мне?
– Как раб.
– Ты стал бы сильным?
– Как лев.
– Храбрым?
– Безрассудно!
– Ты пошел бы ради меня на все?
– Не сомневайся!
– Даже на смерть?
– Ты требуешь от меня слишком мало! – воскликнул Ролан, сияя от счастья.
Маргарита положила ему на лоб свою холодную руку и медленно произнесла:
– Даже на преступление!
Под тяжестью руки и ужасных слов Ролан на мгновение сник. Но вера юных сердец безгранична, и он быстро оправился.
– Маргарита, – тихо сказал он, – прекрати это допрос. Я догадался: ты участвуешь в заговоре.
Страсть часто выкидывает нелепые коленца. Наивность, присущая глубоким порывам, чуть ли не каждое мгновение граничит со смешным. Современный театр, измучив до полусмерти великую комедию и более не желающий ее воскрешать, обрел в пародии на чувства неиссякаемый источник комического. В прежние времена не догадывались о том, что грустное может быть смешным. Возможно, тот, кто впервые прицепил к шляпам восторженных молодых людей ослиные уши, был изрядным прохиндеем, однако под истощенной алмазной трубкой он открыл залежи черного угля, весьма ходкого товара. Посему он заслуживает если не памятника, то диплома изобретателя.
Конечно, слова, произнесенные нашим славным юношей, пытавшимся разгадать либо бессмысленную, либо порочную загадку Маргариты, этого новоявленного сфинкса – с перепутья неведомых дорог – конечно, повторим мы, эти слова были забавны сами по себе.
«Ты участвуешь в заговоре!» Совсем в духе господина Прудона, умевшего как никто своими неожиданными остроумными замечаниями разряжать самую натянутую обстановку. Маргарита – заговорщица! Маргарита – недоучившаяся пансионерка, сбежавшая с учителем музыки! Да против кого, скажите на милость, она может готовить заговор и в чью пользу?
Позвольте! Я кое-что слыхал о серьезных исторических заговорах (впрочем, серьезными или смехотворными они становятся по воле случая) и знаю, что подобные Маргариты и даже менее красивые, отважные и хитроумные, нежели наша героиня, могли участвовать в заговоре, нередко добиваясь успеха и извлекая выгоду для себя за счет современников и потомков. Так что о заговорах, как и о вкусах, лучше не спорить.
Однако наша великолепная Маргарита вовсе не была заговорщицей, по крайней мере в общепринятом смысле этого слова. Она не старалась ни для свергнутого государя, ни для томящегося в ссылке республиканца. Она была практичной женщиной, и высшим идеалом для нее была она сама.
Маргарита Садула, миллионерша или герцогиня, а лучше то и другое вместе; Маргарита, королева во дворце; Маргарита, хозяйка замка где-нибудь в Шанонсо или Шамборе; Маргарита на подмостках вселенной, окруженная воздыхателями, оглушенная криками «браво!». Та самая Маргарита, что однажды вечером с покрасневшими глазами и тяжелым сердцем вышла из захудалого гасконского театрика, где ее освистали какие-то болваны.
Для достижения великой цели у нее было два основных средства – русский князь и «первый муж». Раскачивать основы государства было не ее призванием. Тем не менее она бы без колебаний повторила девяносто третий год, если бы переворот принес ей вожделенные замок и состояние.
Мысль о заговоре пришлась Маргарите по вкусу. Она чувствовала, что чересчур далеко зашла в разговоре с этим честным и отважным юношей. С безоглядной пылкостью молодости он готов был горы свернуть ради нее, но кое-какие слова и выражения могли бы его насторожить и отрезвить в одно мгновение. Догадка Ролана о заговоре открывала Маргарите путь к отступлению, на который она не преминула свернуть.
– Для таких вещей вы слишком молоды и неопытны, Ролан, – сказала она, опуская глаза и понижая голос. – Бог свидетель, я не хотела, чтобы вы присоединялись ко мне на этом трудном пути, в конце которого неизвестность… власть или эшафот!
– Я не честолюбив, – с рыцарской простотой отвечал Ролан, – и я не боюсь умереть. Я буду следовать за вами всегда и всюду, вознесет ли вас судьба на вершину славы или низвергнет в пропасть бесчестья.
Маргарита размышляла. Тема заговора была необъятна, что весьма облегчало ей дело.
– Заговорщикам, – начала она, – иногда приходится совершать такие вещи, что…
– Вы не можете совершить ничего дурного, – перебил Ролан и добавил важным тоном: – Не надо мне говорить, что мораль заговоров отличается от общепринятой.
– Воля к победе… – продолжала красавица.
– Деньги! – перебил Ролан с многозначительным видом.
Кто хотя бы раз в жизни не хотел показаться Талейраном?
Маргарита чуть было не погасила свой фонарь, она решила, что уже нашла того, кто был ей нужен.
– Послушайте! – вдруг начал Ролан. – Я даже не спрашиваю, против кого вы боретесь. Я ничего не смыслю в политике. Песни свободы заставляют сильнее биться мое сердце, и я могу слушать часами, как моя бедная дорогая мать рассказывает о славных временах Империи. Но мне кажется, что вы должны принадлежать к знатной фамилии, иногда мне чудится, что и мои предки были выдающимися людьми. Обмолвки в разговоре моей матери свидетельствуют о том же… Существует связь между мной и теми, что сражались за Бога и короля на полях Вандеи, я уверен в этом. Дело не в знамени – вы станете моим знаменем. Я уже сказал и хочу повторить: куда вы, туда и я… Но сжальтесь надо мной, Маргарита, я пришел сюда измученный сомнениями. Я хотел задать вам вопрос, но, увидев вас, покорился вашему очарованию, как всегда. Слова замерли у меня на губах. И однако завтра я буду драться из-за вас на дуэли.
Последние слова вырвали Маргариту из задумчивости. Она уже некоторое время не слушала Ролана, возводя в мечтах очередной замок.
– Вы деретесь… из-за меня! – повторила она, и взор ее оживился.
– Мой противник вас оклеветал, – сказал Ролан.
В глубине души Маргарита, должно быть, смеялась, но лицо ее приняло надменное выражение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
– Но если этот мужчина – ваш раб! – перебил Ролан. Его голос дрожал от едва сдерживаемой страсти.
– Вы замечательный, – ласково проговорила Маргарита, словно очнувшись от тяжелых раздумий. – Я никогда не встречала такого красивого молодого человека, а для меня красота – все то, что привлекательно. В ваших бархатистых глазах угадывается мужество кавалеров прежних веков, милое безумство поэта. Глядя на вашу стройную фигуру, нельзя не думать о радостях любви, которые я не знаю, которые отвергаю, но о которых догадываюсь. Порою, при воспоминании о вас, мысль о любви смущает мой покой.
– Это правда, Маргарита, это правда? – пролепетал Ролан, в волнении сжимая руки.
– Я тверда, как сталь, – продолжала Маргарита совсем другим тоном, теперь ее голос звучал, как торжественный гимн. – И я всегда оставалась твердой, чистой, беспорочной среди окружавшего меня разврата. Я свободна, поэтому разврат не может запятнать меня. Свобода дает мне силу. Я не устаю благодарить Бога за то, что Он сотворил меня такой, какова я есть. Слышите ли вы меня, Ролан, понимаете ли?
– О, если бы я понимал! – вздохнул наш бедный Буридан, грудь его сжимала сладостная мука.
Маргарита в упор глянула на Ролана. Холодность ее взора граничила с презрением.
– Нет, вы не понимаете меня, – объявила она.
– Но что же мне делать?!.. – в отчаянии воскликнул юноша.
Маргарита протянула ему руку и, когда он схватился за нее своей горячей рукой, мягко сжала ее, привлекая молодого человека к себе.
Ролан трепетал каждой жилкой. Маргарита поцеловала его в лоб. Он пошатнулся.
– Я намного старше вас, – прошептала она. А затем, опустив глаза, в которых горел огонь, добавила: – Вы почувствовали? Мои губы холодны.
– Да, – отозвался Ролан, – ваши губы холодны.
– Это оттого, что вся кровь у меня собралась здесь! – медленно проговорила Маргарита и прижала его руку к своей груди.
– Что я слышу, Маргарита, любимая!.. – воскликнул Ролан и заключил ее в объятия.
– Оставьте меня, – тихо приказала Маргарита.
И Ролан отпрянул, словно невидимая рука дернула его сзади за волосы.
– Я говорила, что никого не люблю и не хочу любить, – продолжала Маргарита ледяным тоном. – Я говорила о моем сердце из стали и о бесстрастной душе, которой я горжусь. Настанет время, когда женщина-философ перестанет быть предметом непристойных шуток. О чем я еще говорила? О том, что благодарю Бога за то, что Он создал меня сильной и бесстрашной… О чем еще? Я говорила, что на свете нет никого прекраснее вас, Ролан. И это правда. По крайней мере, я никого красивее вас не знаю, если не считать меня саму.
Медленным горделивым движением она откинула назад голову, выставив напоказ точеную шею. Ролану казалось, что он видит сияние над ее головой.
– Вы не понимаете, – отведя глаза в сторону, продолжала Маргарита усталым, разочарованным тоном. – Никто не понимает тех, что осмеливаются идти непроторенной дорогой. Их оскорбляют, называя либо сумасшедшими, либо порочными. И никто не желает вдуматься в то, что они говорят. Если они вдруг, отбросив стыдливость, шепнут своим поклонникам, которые восхищаются ими не более чем тенором в Опере-Буфф или жонглером в цирке, если они скажут: «У меня есть своя великая цель, свое божественное предназначение», – люди степенные станут потешаться, а безумцы, вроде вас, Ролан, примутся перебирать в памяти книжных романтических героинь, глупых и напыщенных, решая, с кем из них сравнить Маргариту… Но учтите, Ролан, Маргариту нельзя сравнивать ни с кем, она ни на кого не похожа. Вы прекрасны, как она, но она еще и сильная. А вы сильный?
– Черт побери! – ворчал на кухне виконт Жулу. – Она говорит, что не голодна. Ну и пусть! Цыпленок мне дороже, чем она. Бьюсь об заклад, что ни в Париже, ни в Плоермеле, ни даже в Риме не сыщется другой такой шельмы. Коли я уж выпил обе бутылки, то имею право доесть последнее крылышко.
Действительно, вторая бутылка вина была пуста, как и рюмка Жулу. Он положил себе на тарелку последнее крылышко и встал, чтобы принести кувшин с пивом.
«Вот уж правду говорят, – подумал он, – то разом густо, то разом пусто… Однако как же мне надоели эти клерки Дебана!
– Нальем! Глотнем! Споем! Допьем!
Вот уже битый час они распевают этот куплет. Скучно… Если бы я не боялся потерять это теплое местечко, я бы показал им, как надо веселиться».
Он поставил кувшин на стол и двинулся на цыпочках по коридору. Когда Жулу вернулся в кухню, щеки его горели огнем.
– Это мне не нравится! – пробормотал он. – Она закрыла обе двери. Мне совсем не слышно, о чем они говорят. Если кто-то хочет занять мое место, тем хуже для него!.. Да что я, ведь он – не русский князь!.. А что, если он был ее первым мужем!..
Жулу подмигнул куриному крылышку, лежавшему на тарелке. Что и говорить, оно выглядело чрезвычайно соблазнительно. Однако выражение беспокойства не сходило с туповатого лица виконта, и даже добрый глоток пива не смог развеять его мрачности.
Теперь Ролан сидел на диване рядом с Маргаритой. Они и в самом деле были великолепной парой. Невозможно было бы найти более подходящих актеров для «Нельской башни», никто бы лучше них не сыграл начальную сцену в тюрьме, когда Маргарите двадцать лет, а Лионнету де Бурновилю – восемнадцать – принцесса и паж.
Не так уж глуп был этот Жулу! Ролан вполне мог бы оказаться ее «первым мужем».
Маргарита взирала на молодого человека со снисходительной доброжелательностью. Так, должно быть, другая тигрица, Елизавета Тюдор, смотрела на юного Дадли, графа Лейсестера. Что до Ролана, то его физиономия выражала простодушную благоговейную почтительность.
Все, что наговорила Маргарита, было ложью. Такова уж была ее натура: она не могла слова сказать, чтобы не солгать. Она любила сочинять о себе небылицы, выдавая их за истинную историю своей жизни.
– Что вы думаете обо мне? – спросила она.
– Я думаю, – ответил бедный паж, – что вы ангел.
Горькая улыбка мелькнула на губах Маргариты. «Падший ангел, обретающийся на задворках мира!
Опозоренный ангел, которого бы твоя мать на порог не пустила!»
– Ах! – вдруг воскликнул Ролан, словно почувствовав укол в сердце. – Моя мать!
Маргарита заметила, как он страшно побледнел.
– Где вы танцуете сегодня? – спросила она, желая переменить тему разговора.
– Я надеялся сопровождать вас, – ответил осмелевший паж.
– А ваша матушка отпустила вас? – допытывалась королева.
«Матушка!» Как нежно, как тепло звучало это слово, когда оно срывалось с любящих губ Ролана. Но сейчас, услышав его, он вдруг неожиданно для себя смутился, словно при нем сказали грубость.
– Прошу вас, Маргарита, – пробормотал он, – не будем говорить о моей матери.
Настал черед Маргариты бледнеть.
– Она больна, – пояснил Ролан, – очень больна.
– Замолчи! – резко перебила Маргарита, а затем, притворившись, будто поддалась сердечному порыву в ущерб доводам рассудка, прибавила: – Ты прав, не будем говорить о том, что может нас разлучить!
Ролан взглянул на нее затуманенным взором. На мгновение их взгляды встретились, глаза Маргариты сверкали.
– Если бы я мог надеяться… – с юношеским пылом начал Ролан.
– Оставь надежду! – сурово оборвала его Маргарита. – Мне нужен иной человек. Если я полюблю тебя, ты станешь препятствием на моем пути. Я чувствую, что могла бы любить тебя до безумия!
– Боже мой! Боже мой! – молитвенно проговорил паж. – Быть любимым ею!.. Но знаешь ли ты, Маргарита, – лихорадочно продолжал он, – что значит для меня надежда? Знаешь ли ты, что я способен на все, если услышу от тебя: «Сделай это и ты будешь любим»?
– И ты был бы всецело предан мне? – спросила Маргарита, и в ее взгляде появилось нечто, похожее на любовь.
– Тебе одной!
– И ты повиновался бы мне?
– Как раб.
– Ты стал бы сильным?
– Как лев.
– Храбрым?
– Безрассудно!
– Ты пошел бы ради меня на все?
– Не сомневайся!
– Даже на смерть?
– Ты требуешь от меня слишком мало! – воскликнул Ролан, сияя от счастья.
Маргарита положила ему на лоб свою холодную руку и медленно произнесла:
– Даже на преступление!
Под тяжестью руки и ужасных слов Ролан на мгновение сник. Но вера юных сердец безгранична, и он быстро оправился.
– Маргарита, – тихо сказал он, – прекрати это допрос. Я догадался: ты участвуешь в заговоре.
Страсть часто выкидывает нелепые коленца. Наивность, присущая глубоким порывам, чуть ли не каждое мгновение граничит со смешным. Современный театр, измучив до полусмерти великую комедию и более не желающий ее воскрешать, обрел в пародии на чувства неиссякаемый источник комического. В прежние времена не догадывались о том, что грустное может быть смешным. Возможно, тот, кто впервые прицепил к шляпам восторженных молодых людей ослиные уши, был изрядным прохиндеем, однако под истощенной алмазной трубкой он открыл залежи черного угля, весьма ходкого товара. Посему он заслуживает если не памятника, то диплома изобретателя.
Конечно, слова, произнесенные нашим славным юношей, пытавшимся разгадать либо бессмысленную, либо порочную загадку Маргариты, этого новоявленного сфинкса – с перепутья неведомых дорог – конечно, повторим мы, эти слова были забавны сами по себе.
«Ты участвуешь в заговоре!» Совсем в духе господина Прудона, умевшего как никто своими неожиданными остроумными замечаниями разряжать самую натянутую обстановку. Маргарита – заговорщица! Маргарита – недоучившаяся пансионерка, сбежавшая с учителем музыки! Да против кого, скажите на милость, она может готовить заговор и в чью пользу?
Позвольте! Я кое-что слыхал о серьезных исторических заговорах (впрочем, серьезными или смехотворными они становятся по воле случая) и знаю, что подобные Маргариты и даже менее красивые, отважные и хитроумные, нежели наша героиня, могли участвовать в заговоре, нередко добиваясь успеха и извлекая выгоду для себя за счет современников и потомков. Так что о заговорах, как и о вкусах, лучше не спорить.
Однако наша великолепная Маргарита вовсе не была заговорщицей, по крайней мере в общепринятом смысле этого слова. Она не старалась ни для свергнутого государя, ни для томящегося в ссылке республиканца. Она была практичной женщиной, и высшим идеалом для нее была она сама.
Маргарита Садула, миллионерша или герцогиня, а лучше то и другое вместе; Маргарита, королева во дворце; Маргарита, хозяйка замка где-нибудь в Шанонсо или Шамборе; Маргарита на подмостках вселенной, окруженная воздыхателями, оглушенная криками «браво!». Та самая Маргарита, что однажды вечером с покрасневшими глазами и тяжелым сердцем вышла из захудалого гасконского театрика, где ее освистали какие-то болваны.
Для достижения великой цели у нее было два основных средства – русский князь и «первый муж». Раскачивать основы государства было не ее призванием. Тем не менее она бы без колебаний повторила девяносто третий год, если бы переворот принес ей вожделенные замок и состояние.
Мысль о заговоре пришлась Маргарите по вкусу. Она чувствовала, что чересчур далеко зашла в разговоре с этим честным и отважным юношей. С безоглядной пылкостью молодости он готов был горы свернуть ради нее, но кое-какие слова и выражения могли бы его насторожить и отрезвить в одно мгновение. Догадка Ролана о заговоре открывала Маргарите путь к отступлению, на который она не преминула свернуть.
– Для таких вещей вы слишком молоды и неопытны, Ролан, – сказала она, опуская глаза и понижая голос. – Бог свидетель, я не хотела, чтобы вы присоединялись ко мне на этом трудном пути, в конце которого неизвестность… власть или эшафот!
– Я не честолюбив, – с рыцарской простотой отвечал Ролан, – и я не боюсь умереть. Я буду следовать за вами всегда и всюду, вознесет ли вас судьба на вершину славы или низвергнет в пропасть бесчестья.
Маргарита размышляла. Тема заговора была необъятна, что весьма облегчало ей дело.
– Заговорщикам, – начала она, – иногда приходится совершать такие вещи, что…
– Вы не можете совершить ничего дурного, – перебил Ролан и добавил важным тоном: – Не надо мне говорить, что мораль заговоров отличается от общепринятой.
– Воля к победе… – продолжала красавица.
– Деньги! – перебил Ролан с многозначительным видом.
Кто хотя бы раз в жизни не хотел показаться Талейраном?
Маргарита чуть было не погасила свой фонарь, она решила, что уже нашла того, кто был ей нужен.
– Послушайте! – вдруг начал Ролан. – Я даже не спрашиваю, против кого вы боретесь. Я ничего не смыслю в политике. Песни свободы заставляют сильнее биться мое сердце, и я могу слушать часами, как моя бедная дорогая мать рассказывает о славных временах Империи. Но мне кажется, что вы должны принадлежать к знатной фамилии, иногда мне чудится, что и мои предки были выдающимися людьми. Обмолвки в разговоре моей матери свидетельствуют о том же… Существует связь между мной и теми, что сражались за Бога и короля на полях Вандеи, я уверен в этом. Дело не в знамени – вы станете моим знаменем. Я уже сказал и хочу повторить: куда вы, туда и я… Но сжальтесь надо мной, Маргарита, я пришел сюда измученный сомнениями. Я хотел задать вам вопрос, но, увидев вас, покорился вашему очарованию, как всегда. Слова замерли у меня на губах. И однако завтра я буду драться из-за вас на дуэли.
Последние слова вырвали Маргариту из задумчивости. Она уже некоторое время не слушала Ролана, возводя в мечтах очередной замок.
– Вы деретесь… из-за меня! – повторила она, и взор ее оживился.
– Мой противник вас оклеветал, – сказал Ролан.
В глубине души Маргарита, должно быть, смеялась, но лицо ее приняло надменное выражение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64