– У меня чахотка? – спросил он.
– Ничего похожего, господин граф. У вас невроз околосердечной сумки и бронхов, и кашель ваш чисто спазматический.
Больной покачал головой и пробормотал:
– Это мне непонятно. Вы догадались, о чем я вам не смог сказать, господин Ленуар? – с сомнением в голосе прошептал граф дю Бреу.
– Разумеется, – ответил доктор.
Жулу с живостью здорового человека приподнялся на постели, широко раскрыв глаза.
– Вот как? – удивился он. – Разумеется? Вы сказали «разумеется»!?
– Господин граф, – произнес доктор, – вы отравлены.
Кровь отхлынула от щек Жулу, и он пробормотал:
– Но кто же вам сказал? Кто вам это сказал?
– Смею вас уверить, господин граф, мне об этом никто не говорил, но вот уже двадцать лет я занимаюсь тем, что лечу тело, изучая душу больного.
– Если б вы знали, как я ее люблю! – пробормотал Жулу, судорожно сжимая руки под одеялом.
– Я знаю, как вы ее любите, – выразительно произнес Ленуар.
В глазах больного внезапно появился страх.
– Что бы ни случилось, не вините ее, – пробормотал он. – Я исповедовался, как положено христианину; и примирился с Богом, который все прощает… все! Я готов к смерти! Я даже рад, что умру!
– Вы больше ничего не желаете мне сказать? – спросил доктор Ленуар.
– Узнать бы, чем она меня отравила… – пробормотал несчастный, натягивая одеяло на покрывшееся испариной лицо.
– В таком случае, граф, вы должны мне помочь. Попробуем разобраться вместе.
– Разобраться! – повторил Жулу. – Разве медицина не сможет распознать следы яда?
– В вашем случае следов не останется.
– Доктор, она хороша, как ангел, и хитра, как дьявол. Она придумала какой-нибудь новый яд…
– Возможно, – сказал Ленуар с ласковой улыбкой, словно ребенку.
Эта неожиданная улыбка сразу прибавила графу сил.
– Вы думаете, у нее есть сообщники? – спросил доктор.
– Нет… В этом деле нет.
– А в другом?..
Доктор замолк.
– Обещайте, что не причините ей зла, – умоляюще произнес Жулу. – Мысль, что хоть один волосок упадет с ее головы, доставляет мне невыразимые страдания.
– Однако мысль убить ее не раз приходила вам в голову? – еле слышно промолвил доктор.
– О да! Много раз! – воскликнул больной, прижимая ладонь ко лбу. – Она превратила меня в ничтожество.
– Господин граф, – строго заговорил Ленуар, – я врач; все, что я слышу, остается между больным и мной.
Граф протянул ему дрожащую холодную руку.
– Чтобы вас отравить, – продолжал доктор, – надо было подмешивать нечто в вашу еду или питье, и какие-то движения могли вызвать у вас подозрения. Было такое?
– Да… И я видел эти движения.
– При каких обстоятельствах?
– Вечером, когда пили чай… У нас были гости, наши общие знакомые…
– Возможно, и мои тоже, – со странным выражением сказал доктор.
Жулу промолчал.
Ленуар улыбался по-прежнему.
– И чай показался вам горьким? – снова спросил он.
– Я решил, что сошел с ума, – пробормотал Жулу. – Ведь в иные минуты она тоже меня любит – пылко, самозабвенно!
– Будем считать это бредовыми подозрениями, – сказал доктор, – но что их вызвало? Какой привкус был у чая?
– Никакого.
Доктор придвинулся еще ближе к больному.
– Сударь, – сказал он, принизив голос, – я очень давно знаю вас и вашу жену.
Жулу насторожился.
– Не бойтесь меня, – продолжал доктор. – Мое дело – исправлять зло, причиненное дурными или заблудшими людьми, а вовсе не карать виновных. А удивляться нечему, господин граф, ведь на свете тысяча дорог, которые сходятся, но так и не пересекаются. Мы даже не подозреваем, сколько внимательных глаз наблюдает за каждым нашим поступком. Если бы меня к вам не позвали, я бы не пришел, хоть играю не последнюю роль в судьбе этого дома. Ваше счастье, граф, что вы сейчас лежите в постели. Повторяю: не надо меня бояться, я не желаю вам зла.
Бедный Жулу вовсе не боялся, но был в полном недоумении. Тайный смысл слов врача ускользал от него.
– У вашего чая, – произнес вдруг доктор, – потому не было никакого привкуса, что туда ничего не подсыпали. И все ж, не случись меня, вы бы умерли от отравления.
Больной не мигая уставился на него.
– Вы же знаете, что она хочет стать герцогиней де Клар, так ведь? – тихо, но проникновенно произнес Ленуар.
На висках Жулу выступили крупные капли пота.
– Вас беспрестанно тревожит одна дикая мысль, доводящая вас до безумия, – продолжал доктор. – Я же сказал: жизненные пути нередко сходятся, да еще как. В ночь, когда вы пьянствовали в доме Корней, я сидел у постели бедного студента, который дорого заплатил за некие невинные шалости. И из комнаты несчастной женщины, сына которой вы закололи, выходил тогда тоже я.
Страшный крик вырвался из груди Жулу.
– Клянусь честью и Господом нашим, – вставая, сказал Ленуар, – я пришел лишь затем, чтобы вылечить вас. Других намерений у меня нет.
Но выражение страха не исчезло с лица Жулу.
– Вот тогда-то она и отравила вас, граф, – вздохнул Ленуар, коснувшись рукой его лба и не сводя отныне с графа пристальных глаз.
Больной бессильно откинулся на подушку, и черты его внезапно прояснились, словно он неожиданно испытал большое облегчение.
– Спасибо, – прошептал он. – О да, вы не желаете мне зла!
– Стоя у постели несчастного студента, – продолжал доктор, – я услышал странные, поразившие меня слова. Вы тогда сказали: я «первый муж» Маргариты…
Из груди Жулу вырвался стон. Доктор же продолжил:
– Ваш чай, господин граф, ничем не был отравлен, кроме этих слов. Маргарита Садула отравительница не простая; она убивает оружием невидимым, метким, испытанным, не оставляющим следов. Вскрытие трупа не в силах обнаружить мысли или слова, а ведь мысли и слова могут убить даже самого здорового человека.
Жулу задумался. Он был мрачен и изнурен напряженной работой мозга.
– Вы назвали ее Маргаритой Садула, – пробормотал он.
– Я вам сказал, – с горькой усмешкой произнес доктор, – что очень давно знаю вашу жену. Тринадцать лет назад в Париж прибыл совсем юный лихой морской офицер по имени Жюльен Ленуар…
– Жюльен! – задохнулся Жулу. – Жюльен Ленуар! Это был ваш брат?!
– Маргарита Садула была тогда сущей красавицей, вы, конечно, помните, – сказал доктор, – и между двумя молодцами произошел поединок. Они дрались в кафе на углу улицы Кампань-Премьер и бульвара Монпарнас, на столе, где у каждого было места ровно столько, чтобы убить иль быть убитым. Вы угадали, господин граф, Жюльен был мне братом, и его смерть – величайшая утрата всей моей жизни.
– И вам ведомо, кто был его соперник? – срывающимся голосом спросил больной.
Доктор наклонился к нему, дружески погладил по плечу и сказал:
– А лежавший одиннадцать лет назад в крови на углу Кампань-Премьер и бульвара Монпарнас в последнюю ночь карнавала, он разве вас не простил?
– О! – только и смог выговорить Жулу. – Вам все известно! Маргарита погибла!
– Я уже говорил и повторю снова, – спокойно и медленно произнес Ленуар, – карать не мое дело. Если эта женщина не будет становиться на моем пути, и не будет мешать делать добро, пусть живет без опасений и пусть у нее будет достаточно времени для покаяния!
– Она раскается! – воскликнул Жулу. – Она уже раскаивается! Мы говорили об этом. Знали бы вы, какие бездны нежности скрывает эта мятущаяся душа, хотя временами кажется, что ею движет сам черт. Чтобы ее узнать, надо прожить с ней рядом долгие годы. А вы видели одну кровавую сторону ее жизни…
– Я вижу вас на этой кровати, похожего в ваши тридцать четыре года на изможденного, умирающего старика. И это вы, Жулу, граф дю Бреу! А ведь в вашем роду живут чуть ли не до ста лет!
– Клянусь, – сказал больной, умоляюще сложив руки, – она очень добра ко мне последние дни. Спросите у принцессы Эпстейн! Я не подозреваю ту, что вернула мне совесть. И никогда – слышите! – никогда она не причинила зла Ните де Клар. Знаете, что она решила? Она так великодушна, она хочет соединить Ниту и Ролана, который имеет право владеть всем… Она сама мне сказала…
– А вы и поверили! – задумчиво пробормотал доктор.
– Как же мне ей не верить? – простодушно спросил Жулу. – Она видит, что проиграла, она испугалась, хочет искупить вину.
– Не в характере Маргариты Садула признавать себя побежденной, – словно размышляя вслух, сказал доктор.
– Вы ее враг, господин Ленуар, – сказал Жулу, – вам есть за что осуждать ее, но клянусь вам, она очень переменилась!
– Только что я слышал, – сказал доктор, как вы говорили: «Она сейчас сама принесет микстуру», и голос ваш при этом дрожал.
– Да, конечно, у меня с головой неладно… Вы тоже поддались этому глупому страху? Я считал, что отравлен, а это не так!
– Это так и есть!
– Но не в том смысле!
– В том самом! – отрезал доктор.
– Хорошо же, – воскликнул больной. Щеки его пылали, глаза блестели. – Я буду ее защищать, господин Ленуар, защищать от вас. Она снова со мной, делится своими секретами, она доверяет мне…
– Последние три дня!
– Разве во времени дело?
– От времени многое зависит, господин граф, – перебил Ленуар, жестом повелевая ему молчать. – Весьма многое, а у меня его нет. Вы отравлены. Напрасно я пытался подсластить горечь противоядия, которое вам предстоит испить. Маргарита Садула хочет стать герцогиней де Клар. Сегодня она желает этого больше, чем вчера. Только что Маргарита Садула спросила меня, доживете ли вы до завтрашнего полудня. Она спешит. Уходя из этой комнаты, она показала степень доверенности, которую она к вам последние дни питала: она так боялась, что вы что-нибудь мне разболтаете, что шепнула мне на ухо с той интонацией, с какой предупреждают о ямах на дороге: «Не слушайте несчастного, он не в себе».
«ПОДОБНОЕ ИСЦЕЛЯЕТСЯ ПОДОБНЫМ»
Так прошел час. Порой доктору Ленуару казалось, что в коридоре, ведущем в глубь дома, слышатся чьи-то крадущиеся шаги. Теперь они с графом беседовали совсем тихо. За этот час закончились последние приготовления к балу. Умолкли молотки, их сменила разноголосица настраиваемых инструментов. Несколько сельских экипажей, громыхая, катились по камням двора.
Обитатели загородных поместий имеют обыкновение приезжать загодя, до полуночи, когда зажигают свечи. Иные всезнайки предрекают, что паровой тяге, которая соединяет народы и позволяет найти применение запасам каменного угля, суждено вытеснить провинциальные колымаги. Сделаем вид, что согласны.
Доктор по-прежнему сидел у изголовья графа. Граф был очень бледен, но глаза его, оставаясь печальными, смотрели ясно и решительно.
– Я узнал его сразу, – сказал он. – Вы были совершенно правы. Именно в ту ночь она влила яд в мою кровь. И вместе с ядом – огонь. Когда я спускался вслед за ним с лестницы, в висках у меня стучало. В тот вечер мы с ней поссорились, надавали друг другу пощечин. Вы знаете, меня прозвали Дураком; я и впрямь был драчун и дурак. Когда доходило до рукоприкладства, я любил ее как никогда! Я ревновал ее к этому юноше и, хоть ни разу его не встречал, знал, что он часто у нее бывает. Маргарита говорила, как он красив. В тот вечер было видно, что она готова влюбиться, впервые в жизни влюбиться по-настоящему. Двадцать тысяч франков были для меня ничто, я и не думал об этих деньгах… Как сейчас вижу место, где он поскользнулся. Я навалился на него, увидел страдальческое, прекрасное лицо. Спустя одиннадцать лет, представляете, я узнал его с первого взгляда!
– И я тогда же снова нашел его, – пробормотал доктор.
– Согласитесь, это судьба, – вслух подумал больной, – что Ролан и Нита встретились именно там, меж богатой усыпальницей де Клар и скромной могилкой той несчастной женщины. Последнее время, когда остаюсь один, меня очень часто навещает мать; отец еще ни разу не приходил. Думаю, он так и не простил мне. Послушайте, доктор, до меня ни один дю Бреу не замарал этого имени, которым отец дорожил так, будто был королем. Перед смертью я должен совершить нечто, чем смогу заслужить прощение отца.
Во время этой длинной тирады мысли графа часто перескакивали с одного на другое, всякий раз возвращаясь к тому, что снедало его; доктор Абель Ленуар внимательно слушал.
– Однажды мне пришла странная мысль и с тех пор все преследует меня, – сказал больной, отведя взгляд. – Хоть я еще в своем уме. Когда он протянул мне руку, я полюбил его как сына, как брата… его самого, их союз с Нитой, прелестным ребенком, воскресившим мою душу… Господин Ленуар, загляните сюда под перину, прошу вас.
Доктор приподнял перину и увидел карнавальный костюм Буридана: фуфайку с разрезами, штаны в обтяжку, колпак и башмаки с загнутыми носами. Граф заговорил снова:
– Я не безумец; Я храню этот хлам, потому что, увидя его в решающий момент, Маргарита должна образумиться. Я написал Господину Сердце, ибо не мог пойти к нему, и просил быть нынче ночью в таком же костюме. На то есть две причины, думаю, хоть с одной вы согласитесь. Начну с первой. Да, это лишь наивная блажь: хочу увидеть этого юношу таким, каким он был в тот вечер, и вспомнить, каким был я сам; попрошу обнять меня и повторить еще раз слова прощения. Не спешите осуждать меня, есть и другая причина: люди, о которых мы с вами сейчас говорили, Черные Мантии, что-то затевают. В точности не знаю, но сердцем чую, готовится насилие, хотя дом де Клар не лучшее место для этого. Правда, постановщик этой драмы столь дерзок, что ему все нипочем. Мой костюм должен помочь мне охранять юношу, а то и заслонить его от опасности или даже при случае подменить.
Доктор Ленуар нахмурился.
– Но о какой опасности вы говорите?
Больной только собрался ответить, как в дверь, ведущую во внутренние покои, тихонько постучали. Вошла камеристка графини с микстурой.
– Госпожа графиня, – сказала она, – просит господина графа ее извинить. Она переодевается к балу, но хочет, чтобы господин граф принял лекарство вовремя. Она поднимется к вам узнать, как дела, лишь только будет готова.
Ленуар взял микстуру у камеристки. Когда та ушла, больной потребовал:
– Покажите!
Ленуар протянул ему пузырек, обычный аптечный пузырек, распространявший тот тяжкий запах, которым разит из дверей любой аптеки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64