Спускаясь по лестнице, он размышлял: «И все-таки я не понял, вела ли эту игру сама старая чертовка? И какую вообще она ведет игру? Временами мне кажется, что полковника она держит у себя в шкафу, а полицию в кармане!
Отпустив Ноэля, госпожа Жафрэ принялась большими шагами мерить свой кабинет. На ее хищном ястребином лице застыла напряженная усмешка. Наконец она открыла стенной шкаф, что виднелся слева от камина, чуть позади письменного стола; оказалось, что весь он забит бумагами. Она, впрочем, ими не заинтересовалась, а извлекла из шкафа бутылку и внушительных размеров стакан. Стакан она аккуратнейшим образом наполнила до краев и одним махом опрокинула его содержимое в рот. Кажется, это называется «выпить залпом».
В бутылке была водка.
Конечно, любой человек может позволить себе стопочку, но вот целый стакан… Да для этого нужно быть просто выдающейся натурой!
– Все уладится! Уладится, – бормотала госпожа Жафрэ, закрывая шкаф. – Лишь бы они не догадались, что я и сама тут ни черта не понимаю. Хорошо, что у меня есть запасная норка: если все пойдет из рук вон плохо, я забьюсь в нее и пожелаю прочим доброй ночи! А теперь пойдем поглядим, как там обстоят дела со свадьбой.
Она взяла свой веер, расправила складки платья и вновь отворила дверь в гостиную, где расположилась «семья».
Но это была вовсе не та гостиная, которую мы навещали несколько часов назад и откуда виднелась тюрьма де ла Форс, возвышавшаяся позади развалин.
Гостиная, куда мы ступили сейчас, была куда просторнее, и обветшалая старинная мебель только добавляла ей величия.
В квартале Марэ, где дома, потеряв дворянские гордые гербы, перешли к мастеровым и ремесленникам, и сейчас можно найти настоящие жемчужины среди вещей, которые именовались когда-то «безделушками».
Меблировка гостиной в четыре окна, куда мы с вами вошли, отнюдь не отличалась кричащей роскошью, однако подобные жемчужины имелись и здесь. Впрочем, «безделушками» они могли бы называться лишь условно. Ведь главная особенность этого рода вещиц состоит в том, что они продаются и покупаются, частенько меняя хозяев. Тут же полноправными хозяевами были солидные кресла, обитые прекрасными, хоть и выцветшими гобеленами, а также картины и бронза. Они жили здесь и здесь же состарились.
Комната эта в доме Жафрэ напоминала домашнюю часовню, что хранит семейные реликвии.
Главной реликвией были стенные часы; наверху их красовался фамильный гербовый щит, поддерживаемый с двух сторон дикарями, вооруженными дубинками; циферблат был алой эмали с золотом – в общем, истинное сокровище немалого вкуса и большой цены. Щит делился на четыре части: первая и четвертая – цветов Англии, вторая – Шотландии, третья – Ирландии, и каждая перечеркнута полосой, что обозначало бастарда, ибо родоначальник Фиц-Роев был незаконнорожденным, а в центре щита, на лазури, сияло солнце, обозначая герцогов де Клар.
Два девиза английской короны один под другим венчали герб: «Бог и мое право» и «Стыд тому, кто дурно помыслит». Вокруг солнца вился девиз Фиц-Роев де Клар: «Свет прежде света».
Гербы эти повторялись повсюду, они были выложены над дверями и вышиты на креслах.

XVIII
ГОСТИНАЯ ЖАФРЭ

По правде сказать, почтенное общество, к которому присоединилась, помахивая огромным веером, госпожа Жафрэ в муаровом платье, не диссонировало с этой горделивой геральдикой. Гербу бастардов последнего католического короля Англии нечего было стыдиться собравшихся здесь аристократов и буржуа.
Чужаком казался лишь жалкий добряк Жафрэ, хозяин дома. Все остальные были будто у себя.
Всем известно, как украшает общество строгий сюртук нотариуса, облагораживая и лачугу, и дворец, даже если в его петлице не расцвела еще розетка Почетного Легиона – знак почтенного возраста или весомых заслуг.
Вот и у мэтра Изидора Суэфа благородства было хоть отбавляй. Узел его галстука соперничал в пышности с алым бантом ордена Почетного Легиона, а выражение лица сочетало невинность и доброту ребенка, поющего в церковном хоре, с таинственным величием жреца-друида. Белоснежные его волосы составили бы честь и самому Карлу Великому, что покоится в Экс-Шапель, но сорочка его была еще белее – словом, все в нем, включая даже вату в ушах, будило у окружающих любовь и почтительное любопытство.
Заметьте еще, что такие нотариусы у нас вовсе не редкость. Среди моих собратьев-романистов есть и любители оскорблять это почтенное сословие. Я выражаю им свое неодобрение, ибо питаю нежную любовь к талантам сих служителей закона и разделяю убежденность многих в том, что именно нотариус является символом благоприличия, чистоты и сдержанности; кстати, я вовсе не согласен с клеветниками, заявляющими, будто он (нотариус) как раз и отправляет людей на каторгу.
Впрочем, сейчас и каторги-то нет.
Я поместил мэтра Суэфа на первое место, потому что он был наиболее импозантен, но и остальные гости дома Жафрэ имели свои неоспоримые достоинства. Был здесь, например, доктор Самюэль: смесь строжайшей элегантности с изумительной уродливостью, которую, впрочем, тысячеустая молва приравняла к красоте. Сейчас он как раз достиг апогея своей славы, и к нему прямо-таки толпами ломились на прием богатые и знатные больные.
Никто не знал (да и вряд ли кто узнает), как именно распоряжался он своими колоссальными прибылями. Жил он аскетом, хотя гонорары его равнялись жалованью четырех министров и биржа не знала игрока счастливее, что, однако, не мешало этому игроку дорожить каждым су, словно мальчику на посылках при судебном исполнителе.
Рядом с ним сидела королева парижского высшего света, пациентка и давний друг доктора Самюэля, графиня Маргарита дю Бреу де Клар, чье имя мы не раз уже здесь упоминали.
Понадобился бы целый том, чтобы хотя бы вкратце поведать историю ее жизни, которая могла бы составить конкуренцию любому из интереснейших романов. Скажем только, что, пройдя через множество поразительных авантюр, где мужество и талант помогали ей больше, чем случайности, она, родившаяся где-то в низах и, похоже, в бедности, медленно и упорно поднималась вверх, торя себе дорогу сильной и безжалостной рукой и умело пользуясь как своим аналитическим умом, так и замечательной красотой. В королевский дом де Кларов она попала благодаря браку с Бретоном Кретьеном Жулу дю Бреу.
Но притязания ее опережали свершения.
Оказавшись на самом верху, она увидела куда больше, чем раньше, и пожелала всего, что увидела.
Она занимала почетное место в этой гостиной, где в изобилии теснились напоминания об аристократическом прошлом, но где и достопочтенной городской буржуазии был отведен свой уголок, как, это принято даже в самых высокомерных дворянских домах на улице Варенн. Маргарита была светской дамой Божьей милостью, как вопреки всему на свете Божьей милостью становятся поэтами: значит, так хочет Бог. Пути Господа неисповедимы, сказал еще Вергилий, правда, вовсе не имея в виду Сен-Жерменское предместье.
К чему отрицать могучие чары богинь? Все мы видели в величественных каретах с пританцовывающими по улице дю Бак лошадьми герцогинь, которые бы только выиграли, обменявшись местом со своими кухарками. Глядя на них, мы, покачивая головой, говорили: «Порода – пустое слово, вот оно как!»
Но это неправда. Просто слово это обозначает явление ослепительное и крайне редкое.
Конечно, и вы, и я частенько видали жен герцогов, которые были совершеннейшими уродинами – от своих косолапых ног до грубых жестких волос; они не умели ни ходить, ни говорить, ни улыбаться, обращение их обескураживало, а манера носить прелестные платья приводила на память лондонские фарсы, где грубый английский юмор разнаряжает в шелка и бархат обыкновенную хавронью.
Так что я все это отлично знаю, однако же, посмотрите: рядом с подобной дамой стоит другая – исполненная достоинства, с ясной улыбкой, настоящая французская аристократка, горделивая и веселая, и при одном только взгляде на нее расцветает душа. Я не знаю ее титула, но сразу назову королевой. Все ее обожают, сами не зная почему. Она властвует, чарует, привлекает. От нее веет всеми ароматами, какими и должны благоухать истинные женщины, да вдобавок еще одним, божественным – амброзией.
Вот что значит Порода.
Я не лучше вашего могу определить словами суть этого явления, но, немало поломав голову, я отыскал одну, как мне кажется, существенную особенность подобных обаятельных характеров: у них нет необходимости дерзать.
И хотя они тоже по временам дерзают, любое их безумство никого не шокирует.
У них словно бы есть божественный талисман. На что бы они ни посягнули, окружающие твердят: «Только-то? Да они достойны куда большего!»
Маргарита, герцогиня де Клар, была из этой когорты избранных, и дерзновения ее никогда не казались слишком дерзкими. Ее генеалогия? Я не слишком-то держусь за родословную, мы же не о лошадях толкуем, в конце концов. В Сен-Жерменском предместье в ее лице я встретил одно из лучших творений Природы – и на этом я настаивал и настаиваю. Впрочем, я полагаю, что обязан сообщить: ни в каком из крестовых походов предки Маргариты не участвовали.
Она обладала всем, что обычно лишь приписывается светским дамам: непринужденностью, не переходящей рамок приличия, естественностью, которую не заменит никакое искусство, простотой, матерью любой славы, красотой, которая была способна вдохновить любого поэта, и молодостью, которую ничуть не ущемляла цветущая юность мадемуазель Клотильды, коя сидела рядом с ней в парадном платье.
Клотильда тоже была хороша собой, но красота ее была иная: ослепительный наряд невесты лишь подчеркивал ее диковатую грацию. Под облаком золотисто-каштановых волос сиял белизной безупречный лоб, а глаза, затененные густыми ресницами, поражали прямотой взгляда. Сейчас, однако, глаза ее были опущены и позволяли любоваться шелком загибающихся ресниц. Губы свежее лепестков слегка улыбались, несколько удивляясь, возможно, тому, что улыбаются они только слегка.
Обеих красавиц Бог наделил притягательной силой обаяния. Маргарита свою уже доказала, а Клотильде скоро должна была представиться такая возможность.
Когда госпожа Жафрэ вернулась из кабинета мужа в гостиную, женщины сидели, занятые беседой. Вернее, очень живо и очень тихо что-то говорила графиня Маргарита, а Клотильда с глубочайшим внимание слушала ее.
Остальные достопочтенные гости, многие из которых имели в обществе весьма солидный вес, окружали графа Комейроля: он объяснял вынужденное отсутствие господина Бюэна и в подробностях рассказывал о дерзком побеге, имевшем место не далее как сегодня вечером.
Мэтр Суэф сидел в одиночестве у столика, на котором давно уже ждал своего часа брачный контракт, и каждые две минуты посматривал на великолепный хронометр – нотариус всегда брал его с собой в дни помолвок, поощряя клиентов на щедрые подарки; сидел, как воплощенные упрек и укоризна.
Адель подошла к нему и сухо сказала:
– Причины опоздания вам известны, милостивый государь, не будьте так нетерпеливы.
Господин Суэф покраснел, как благовоспитанный мальчик, которого вдруг застали за неприличным поступком.
– Дело не во мне, – забормотал он, – но я думал, что для благородного семейства…
Но Адель уже выпустила коготок, чтобы зацепить им группку, центром которой был господин Комейроль.
– Бедняга Бюэн, – сказала она, – такой славный человек. И всегда на своем посту. Представьте себе, он как раз сидел у нас перед всеми этими происшествиями и рассказывал, что заключенному кто-то оказывает неслыханное покровительство…
– Администрация? – предположил граф.
– А может, и кто повыше, – ответила Адель.
– Скорее всего, верно и то и другое, – решительно высказался господин Комейроль.
– Сейчас я как раз беседовала с одним из его служащих и надеюсь, это послужит достаточным извинением моему отсутствию. Как-никак Бюэн – наш близкий друг, и если бы не события, которые нас всех собрали, господин Жафрэ был бы сейчас у него – утешал и предлагал посильную помощь.
– Вне всякого сомнения, – подтвердил добрейший Жафрэ с застенчивым видом, искательно глядя в глаза своей супруге и пытаясь в них прочитать, что именно ей угодно.
Адель продолжала:
– Тюремщик все мне рассказал… Трудно вообразить, до чего доходит дерзость людей подобного сорта! У ворот толпилось около сотни зевак, десять тюремщиков, жандармы и еще кто-то. И что же? Переодели голубчика посреди всей этой толпы – и он прошел, куда хотел, громко оповещая о своем собственном осуждении!
– Ловко! – одобрил Комейроль.
Господин Суэф, который любой ценой хотел обелить себя перед хозяйкой, подошел к беседующим и сказал:
– Узнаю французов! Убийца вырвался из рук закона, а мы любуемся его отвагой, говоря: «Ловко!»
Адель одобрительно закивала ему и направилась к графине Маргарите. Но по дороге ее остановил доктор Самюэль, который сидел в сторонке и листал альбом.
– Все идет прекрасно, – сказала ему Адель, – я очень довольна.
Доктор Самюэль вновь принялся за альбом, а Адель, подойдя к графине, шепнула и ей на ухо:
– Все идет прекрасно, моя красавица, я очень довольна.
Графиня де Клар ответила ей вопросительным пронизывающим взглядом, который Адель стоически выдержала, добавив:
– Нити от марионеток у меня в руках. Я сама за всем прослежу. Скоро убедитесь. – И, усевшись на краешек стула, спросила: – Вы уже поговорили с нашей милой девочкой?
– Конечно, – отвечала графиня Маргарита, привлекая к себе Клотильду и целуя ее в щеку, – мы ведь не с сегодняшнего дня любим друг друга, не так ли, милая моя красавица?
Клотильда нежно улыбнулась.
– Разве можно вас не любить? – прошептала она.
– Но всего я ей еще не сказала, – подхватила Маргарита. – Прежде чем произнести главное, я должна быть совершенно уверена.
– В чем? – спросила Клотильда, и самое искреннее любопытство засветилось у нее в глазах.
Маргарита улыбнулась и на вопрос ответила другим вопросом:
– А вы знаете, что по возрасту я гожусь вам в матери, дитя мое?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47