– Не знаю.
– А какое же это проклятие? Что такое случится... со мной, например?
– До проклятого доберется Ловчий, поймает в свою сеть и наденет ошейник.
После слов Зовущей мне стало холодно. А наставник только посмотрел на каждого из нас, как прикоснулся.
– Думаю, нам не стоит бояться такого проклятия. Ошейники у нас уже есть, в сетях Ловчих каждый успел побывать, а сами Ловчие прячутся сейчас в укрытиях и не скоро высунутся наружу.
Я восхищался смелостью наставника. (Его прозвище я уже слышал и даже повторил в мыслях, но для меня он все равно наставник и вожак.) Я не смог бы так разговаривать с Зовущей, и взять на себя тяжесть Проклятия, как сделал это он, я тоже не смог бы. Вот бы мне стать похожим на наставника! Ну хоть когда-нибудь...
«Когда ты точно знаешь, что сегодня умрешь, и смерть уже не за спиной, а скалится в лицо, тогда можно сделать такое, чего не делал раньше. Тогда просыпается веселая неудержимая злость, и ты творишь такое, чему сам потом удивляешься...»
Я запомнил слова прежнего наставника, но до Чаши Крови они были для меня странными и непонятными словами. А в Чаше я убивал всех, кто подходил ко мне слишком близко; смерть тогда была вокруг, она рычала и скалилась на меня, а я рычал в ответ и отвечал ударом на замах. В то утро я умер, а возле Столба Жизни родился снова.
«...а страх маленьким котенком сворачивается внутри и ждет своей поры».
Да, наставник, так оно и было. Страх дождался поры, когда я зализывал раны в плену у хостов. Тело тогда вдруг начало дрожать, а руки и ноги – трястись, как у слепого старейшины. А потом страх опять «свернулся», когда вожак убил охранников и устроил нам побег. Страх стал совсем маленьким, а веселая злость кипела в крови наполняя тело легкостью и силой, подкидывала его вверх, на стену, к протянутой руке вожака. Тогда мне было все равно, камень под ногой или ладонь воина-Медведя, которая тверже камня.
Теперь у меня под ногами древняя Дорога, что помнит еще Хранителей. Плиты мягко светятся, когда на них наступают. А еще я слышу шепот, еле слышный и непонятный. Дорога живет своей тайной жизнью, как река или болото. У дорожных плит по шесть углов, и шов между плитами похож на маленькую болотную змею. У нее тело тоньше пальца, но если она укусит, то умирают быстрее, чем успевают заметить ее. Вот я и стараюсь не наступать на эти швы, и на руну посреди плиты, похожую на свернувшуюся змею, тоже не наступаю. Не хочу дергать смерть за хвост. Мне не видно, как наставник ступает по древним плитам, между нами Зовущая и ее четырехлапый соплеменник. Он идет за ней и подергивает хвостом. Они не сразу поднялись на Дорогу, с утра они бежали рядом с ней. Но бежать по Дороге легче, песок не хватает за ноги, и после привала мы все топтали Дорогу. Все, кроме охотника-Кугара.
На привале он слишком близко подошел к Зовущей, а когда та зарычала на него, сказал, что она все равно его выберет и тогда он заставит ее рычать по-другому. И пусть она поторопится с Зовом, Карающая может ее опередить.
– Пока тебя не позвали, держись от меня подальше. Может, я захочу выбрать его. – И Зовущая посмотрела на меня. – Пойдешь за мной, воин?
Это был почти ритуальный вопрос, я знал ответ на него и ответил, как полагается:
– Если это выбор Зовущей, то я подчиняюсь ему.
Это первая Зовущая, которая заговорила со мной, и первая Карающая в моей жизни. Они обе могут стать последними, но я рад, что они есть.
– Позови тогда уж ущербного, если тебе так хочется поваляться в грязи.
Охотник оскалился, и я вспомнил тех, кто остался в Чаше Крови. Не знаю, почему его не убили там. Может, достойные воины прикончили друг друга раньше, а на этого уже некому было поднять лапу? Я не видел, как он сражается. Его шрамы показывают, что он смелый охотник, но он не воин. То, как он дышит, двигается, спит, сидит, – все говорит об этом. Ученик станет воином, когда победит охотника. Я могу убить охотника-Кугара и знаю, что останусь живым. Если мой Зверь станет драться за самку, когда «котенок страха свернется клубком»... Я не хочу этой драки и не хочу этой самки, но выбор Зовущей – это ВЫБОР Зовущей, а тот, кто противится выбору, живет очень недолго.
И я стал в позу вызова.
– Ты хочешь со мной подраться, мелкий? – Охотник и обрадовался, и удивился. – Давай подеремся. А то заскучал я что-то.
– Тогда побегай вокруг холма, – сказал мой наставник. – Думаю, десять кругов по такой жаре развеют твою скуку.
Охотник тут же стал так, чтобы видеть нас двоих.
Он быстро двигается, не так быстро, как воин, но для охотника достаточно.
Наставник сидел недалеко от нас и, кажется, дремал. Он не пошевелился и даже не открыл глаза, словно ему не интересно, сделает Охотник то, что он посоветовал, или нет. Голос и поза наставника могли разозлить очень многих, а Охотник уже давно злился на него, еще с того привала, когда Зовущая впервые заговорила с моим наставником.
Дыхание Охотника изменилось, и я понял, что он хочет напасть. Напасть, не вызывая противника, как зверь на добычу. Я приготовился помешать ему, но тут заговорил Старший Медведь:
– Давай, Охотник. Смелее. А тем, что оставит от тебя вожак, я набью брюхо. Могу даже поделиться. – Он дернул верхней губой, и у меня шерсть зашевелилась от такой улыбки. – Пока у меня хорошее настроение.
Если это хорошее, то я хочу быть за три перехода от Медведя, когда настроение у него испортится.
Охотник оглянулся на Старшего Медведя, на все еще сидящего вожака, потом на меня и... передумал нападать. Нас было много для него одного, и мы очень опасная дичь. Даже голодный зверь не нападает на стаю, он выжидает, когда кто-то отстанет и ослабеет. Охотник не похож на глупого, думаю, он дождется удобного случая, чтобы никто не помешал напасть на одного из нас. Вряд ли он нападет на Медведей, но и забывать не станет. У Кугаров хорошая память, они не прощают и не забывают обиды. А опаснее обиженного т'анга только Зовущая.
Ну что ж, поживем – увидим, как говорит наставник.
А жить нам осталось до рассвета.
Четырехлапый хромает все сильнее. На каждом привале он старательно вылизывает стертые лапы, но отдых быстро заканчивается, а привалы с каждым разом становятся короче и короче. Мы шли, потом бежали, и скоро лапы Кугара начинали опять кровоточить. Кровь на древних плитах была особенно заметна. Когда она попадала на знак или руну, те светились ярче самих плит. И потом еще светились. Несколько раз я оглядывался и видел, как над забытой Дорогой дрожит холодный свет. Дорога долго спала, а мы разбудили ее и накормили живой кровью. Не знаю, сколько еще она будет так светиться. Теперь Ловчие легко найдут нас, даже без своих нюхачей. Если кто-то пошел по нашему следу, а не спрятался в убежище. Наставник говорит, что в мире полно смелых глупцов и глупых безумцев.
Еще один замысловато свернутый знак вспыхнул под ногами, и я отпрыгнул в сторону, на ту плиту, по которой прошлась Зовущая. Я старался не топтать следы Четырехлапого. Меня научили беречь свою кровь и остерегаться чужой. Кровь связывает, дает власть над тем, кто пролил ее. Я мало слышал о ритуалах Хранителей. Только то, что шепотом рассказывают старейшины у костра. Говорят, что Хранители Мостов знали и умели больше, чем могут теперь Повелители Врат. Что из одной капли крови Хранители создавали того, кто обронил эту кровь, и даже Повелители не могли отличить, где созданный, а где обронивший кровь. Мне не хочется верить этим рассказам, уж очень страшные они. Еще говорят, что Повелители кровью привязывают к себе пленников и делают из них слуг или Ловчих. Вот этим рассказам я верю. Наш чарутти тоже берет волосы и кровь пленного. Пленный может убежать, но до него всегда можно дотянуться, ведь волосы и кровь ему никто не вернет. Это знают воины и те, кто еще не стал воином. А может, и охотники знают. Легче избавиться от ошейника, чем от проклятия чарутти. То, что нашлет один, не всегда снимет другой. Но об этом не говорят перед сном, зачем ссориться с чарутти... В них жизнь и память клана, они стоят между нами и гневом Повелителей. Для тех мы почти звери, на которых можно охотиться или напустить Ловчих, и все едино, кто попадет в сети. Говорят, что при Хранителях было по-другому: нас не всегда замечали, но и добычей не считали, а избранных т'ангов учили, и те сделались чарутти. Трудно такому поверить, но старейшины говорят, что так было.
Наставник тоже спрашивал про Хранителей. Как-то на привале перед сном он заговорил о них, стал спрашивать, что было, когда Хранителей не стало, что случилось с их Башнями и Мостами. Ему очень не понравилось, что Мосты обвалились, а Башни разрушили по приказу Повелителей. А почему не понравилось, не сказал. Ну какая польза от старых башен? Все равно никто не может там жить, даже быть рядом с ними опасно. Только чарутти ходят к развалинам, да и то в особые дни или ночи.
Зовущая и Старший Медведь сказали то же самое: в землях их кланов есть заброшенные развалины, и Хранителей вспоминают все реже, особенно те, кто родился уже после Войны. А те, кто застали их, шепотом и с оглядкой ругают Повелителей, но Хранителей не хвалят, как хвалят их чарутти. Странными и непонятными были эти Хранители, мало т'ангов видело их близко, да и тех, кто видел, становится все меньше.
Сзади тихо застонали, и думать о древних мне расхотелось. Я не стал оборачиваться, чтобы узнать, что там. Один раз, еще в самом начале, я оглянулся и наткнулся на взгляд Младшего Медведя. Больше оглядываться мне не хочется. Я и так знаю, что раненый шел, пока мог, потом еще столько же, подволакивая несгибающуюся ногу, а потом тень его Зверя сбежала от измученного болью тела. Тело без хозяина может застонать, может упасть и лежать, но, когда хозяин вернется, тело поднимется и пойдет дальше, забыв про жалобы и стоны. После ямы с тхархой Младший Медведь сильно изменился. На каждом привале он вылизывает свою рану, и я стараюсь не смотреть на него, когда он это делает. Охотник посмотрел как-то, только посмотрел, даже сказать ничего не успел, и наставнику пришлось успокаивать обоих. На прошлом привале я мельком увидел эту рану – нога стала еще толще, и опухоль доползла до колена. А рана воняла так, что мне захотелось чихать. Больше я его ногу не видел, но не верю, что Медведь стал здоровым. Он много молчит, а от его тела так и веет жаром, даже ночью. И еще этот запах... здоровые так не пахнут. Вчера наставник нашел еще один колодец, так раненый почти не отходил от колодца и выпил больше нас всех. Старший Медведь озабоченно посматривал на вожака, но тот махнут рукой: пусть пьет, сколько влезет.
Дыхание за спиной стало глубже и тяжелее – это Старший воин поднял раненого. Удивляюсь его выносливости, почти старик уже, а несет груз раза в три тяжелее меня и, даже когда мы бежим, не отстает.
Еще один привал, а потом мы опять побежали. Бегать мы стали много, а ходить мало, но ходить надо было быстро. Наставник сказал, что осталось совсем немного. А «немного» до чего – не сказал. Может, до прихода Карающей или еще до чего-то.
Раненый опять упал, молча.
– Его придется оставить.
– Что?
Старший Медведь поднял голову. Он присел возле раненого и смотрел на вожака снизу вверх, а в его тихом голосе угадывалось рычание.
– Твой сын пойдет сам, – так же тихо ответил мой наставник. – А нам придется бежать. Быстро. Со всех ног.
– Я смогу нести его.
В первый раз я услышал, как старый воин спорит с вожаком. И мне стало страшно.
– Так быстро не сможешь. – Не знаю, откуда наставник это узнал, но я поверил ему. Даже большой и сильный устает, только это не так заметно. Вот я и не сразу понял, что Медведь устал, очень сильно устал. – А времени осталось совсем мало. Не успеем – погибнем. И он тоже. Ты нужен нам.
– А он? – Медведь посмотрел на соплеменника, тряхнул его за плечо. Раненый открыл глаза, заморгал. – Он не нужен? Его можно бросить на Дороге?
Вожак промолчал, остальные тоже ничего не сказали. А о чем говорить, когда надо спасать шкуру, а раненый всех задерживает.
– Он должен жить. Его жизнь нужнее моей. – Медведь поднял соплеменника.
Тот стоял, скособочившись, не наступая на больную ногу. После слов Старшего он вздрогнул, поднял голову, но так ничего и не сказал. Вместо него заговорил Старший:
– Я никуда не пойду без него.
В его голосе было столько силы и упрямства, что я побоялся бы спорить с ним.
Но мой наставник не боялся, он и дальше хотел говорить с Медведем, только охотник-Кугар помешал ему. Он остановился в трех прыжках от нас и сказал:
– Пусть остаются. Без них обойдемся.
Потом Охотник фыркнул и махнул рукой, а наставник притворился, что не слышит его, и продолжал высматривать что-то там, куда мы бежали.
– Мерантос, ты видишь те камни? – спросил он и показал рукой. – Те, возле холма.
Т'анг прищурился. Он плохо видел ночью, но ночи больше не было, вместо ночи были сумерки, только красноватые и без звезд.
– Вижу, – ответил Медведь.
Его голос был тихим, но упрямства в нем уже не слышалось.
– Нам туда, – сказал вожак. – Сначала по Дороге, а потом...
Договаривать он не стал. Между Дорогой и камнями виднелся песок. Много песка. И камни были большие. Многие больше меня.
– До утра успеем. Даже если я понесу Игратоса, – и Медведь посмотрел на вожака.
Почему-то воины из клана Медведей очень не любят спрашивать. Будто за каждый вопрос из них клок шерсти могут выдрать. Вот и теперь Старший не понял, но молчит и ждет, когда мой наставник сам все расскажет. А ведь он мой наставник, не Медведя!
– Ты видишь, как лежат камни?
Если это объяснение, то я наставника не понял.
– Вижу. – Медведь подошел к краю дороги и прищурился еще сильнее. – Вижу. Как упали, так и валяются.
– Валяются как попало, – сказал наш вожак. – Тут ты прав. А еще они валяются неправильно. Понимаешь, неправильно. Когда-то они были аркой, и ее видели издалека.
– Зачем?..
Я даже не понял, о чем спрашиваю и зачем говорю, когда наставник рассказывает, – мой рот сам открылся и заговорил. Я сразу же замолчал, но Медведь уже смотрел на меня, как на болотную вонючку: и сбил бы в воду, но трогать не хочется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50