Он был в коротких отношениях со многими известными людьми в Голливуде и с теми, кто крутился возле них. Был вхож в дома продюсеров, звезд и дельцов разных уровней. И если у издателя возникла проблема, требующая вмешательства детектива, то это наверняка интересная проблема.
Я спросил:
– А вы можете хотя бы намекнуть мне, что это за проблема, мистер Уэверли?
– Я предпочел бы рассказать вам об этом при личной встрече. Ну, если то, о чем только что рассказала мне мисс Антуанетт, правда, то мы находимся на грани величайшего скандала в Голливуде. Чудовищного скандала. Я просил бы вас встретиться со мной здесь, сэр, если это возможно. – Он немного помолчал, а потом добавил: – О, я охотно заплачу вам ваш обычный гонорар. А сейчас гарантирую вам оплату в одну тысячу долларов – только за то, что вы выслушаете мой рассказ и проведете предварительное расследование. При условии, что приедете ко мне в офис немедленно. Сможете, мистер Скотт?
Я посмотрел на так и не зажженную жаровню. И на невыпитый коктейль с мартини. И на девочку на моем шоколадно-коричневом диване.
Между тем моя рыжеволосая гостья повторила свою просьбу.
– Поспеши. Я голодна, – сказала она.
И это все решило.
– Ты, – сурово заметил я, – скоро будешь еще более голодна.
– Конечно, мистер Уэверли, – любезно сказал я в телефонную трубку. Мне тут надо позаботиться кое о чем. Но обещаю быть у вас в пределах получаса.
– Меня это устраивает, сэр. Я подготовлю чек к моменту вашего появления, – с удовольствием откликнулся Уэверли.
И мы повесили трубки.
Девушка нахмурилась. Надула губки, скроила на лице недовольную гримаску.
– Какого черта, – буркнул я, – ведь ты сама хотела, чтобы я взял трубку.

Глава 3

Офис журнала «Инсайд» располагался на бульваре Голливуд, к востоку от Вайна, в квартале от большого здания театра «Парамаунт». Я отыскал место для парковки на противоположной стороне улицы, вылез из своего небесно-голубого «кадиллака» с откидывающимся верхом и стоял возле него, ожидая перерыва в движении.
Готовясь перебежать улицу, я разглядывал розовый фасад здания «Инсайда». Оно выглядело так, будто покраснело от стыда. Я стоял и смотрел через шикарный бульвар Голливуд на этот красно-розовый фасад «Инсайда» и удивлялся. Как это со мной бывает, поражался тому, что происходит в Голливуде. И должен признаться, испытывал чувство какого-то смутного ожидания.
Может, что-то случится, а может быть, и нет.
Вообще, в Голливуде происходят странные вещи. Раздражения, постоянные стрессы переходят в сильные расстройства и, наконец, в манию. Мы, местные жители, пребываем в состоянии контролируемого помешательства, и только тонкая грань отделяет нас от полного безумия. И едва ли могло быть иначе. Люди, которые торгуют мечтами, сами не в силах избежать галлюцинаций.
Больше того. Голливуд часто представляют как состояние рассудка, хотя с этим в стране не все согласны. Это мир грез с воображаемыми границами, фантастических идей, аура всех цветов радуги, невидимое облако мыслей – миллиарды старых и новых замыслов, так и роящихся вокруг этого города. Это город «обыкновенных людей» и в то же время центр притяжения для всевозможных проходимцев, которые стремились добиться успеха. Место, где можно, содрав косметику, увидеть настоящее лицо каждого, и в этом заключен истинный парадокс. Вот и сейчас, стоя на краю шикарного бульвара Голливуд, как раз напротив «Инсайда», я думал, что страна, где так любят говорить слово «всегда», ничем не отличается от страны, где чаще говорят «никогда».
«Я буду любить тебя всегда...»
«Ты всегда будешь желанной, моя куколка...»
«Я всегда говорила, что ты более великий, чем сам Валентинов дорогой...»
И все эти «всегда» означали только «по крайней мере до завтра, беби».
Это была насквозь фальшивая страна, как снаружи, так и изнутри. Здесь вы можете постучать в дверь, открыть ее и увидеть, как премии «Оскар» делаются буквально из ничего. Страна великолепия, высоких талантов и достойных людей. И в то же время страна мошенников и жуликов, нытиков и подлиз. Это такая страна, где с ножа может капать мед и за сладкой улыбкой часто скрывается гильотина. Может быть, она ненамного отличалась от Чикаго, или от Нью-Йорка, или от Филадельфии. Но эти города прошли долгий-долгий путь, там тоже кусались. Но в Голливуде зубы куда острее.
Однако самые острые зубы во всех Соединенных Штатах торчали из розовых десен «Инсайда».
И не потому, что журналисты, которые поставляли свои новости и статьи в этот еженедельник, были так уж злобны и жестоки. Вовсе не поэтому. Все они – великолепные мастера своего дела, толковые и правдивые люди. Но правда сама по себе острее, чем ножи и иглы, она может ранить очень глубоко. Особенно тех, кто имел к этой правде хоть какое-то отношение.
Нечего и говорить, что в эту категорию попадают многие обитатели Голливуда. А почему бы нет? Многие из тех, чья карьера состоит в том, чтобы выдавать себя за кого-то другого – на сцене, в кино, или на телевидении, – продолжают притворяться и в нерабочее время. Они могут быть Казановой или Марией-Антуанеттой на какой-то месяц, а потом на полгода – Распутиным или Дон Жуаном. Многие из них так и не знали, что за людей они представляют, а другим было вообще все равно. Некоторые из них так вживались в свои роли, что становились импотентами, если играли евнуха, или фригидными женщинами, если представляли монахинь. И наоборот, были одержимы необузданной страстью, если получали роли распутников или проституток. Причиной многих голливудских скандалов были не столько эти людские слабости, сколько слова, написанные профессиональным писакой и напечатанные на желтой бумаге журнала об этих профессиональных притворщиках.
И нужно сказать, немало людей каждый понедельник буквально проглатывали «Инсайд», а иногда бывало, что и журнал проглатывал их.
Поглощенный этими мыслями, я пересек бульвар Голливуд, и при этом мне не сломали шею. Мне иногда казалось, что кто-то оберегает меня. Может быть, моя добрая фея. Но как бы там ни было, я теперь стоял перед зданием, которое выглядело так, будто о нем заботилось много добрых фей. Это здание, Гаррисон-Билдинг, со стенами из розоватого стекла и отделкой из камня того же цвета, занимало добрую половину квартала. Изнутри стеклянные стены закрывали легкие драпри, достаточно плотные, однако, для того, чтобы любопытные не могли подсмотреть, как сотрудники «Инсайда» прилежно работают, словно кроты.
Ваше воображение рисует благостную картину: что люди в этом доме, под вуалями, в беретах и широких юбках, танцуют вокруг разукрашенного цветами и сладостями праздничного шеста. Все выглядит так невинно. Это просто вынуждало меня представить миссис Диллинджер, которая говорит о своем сыне: "Джон Диллинджер Джон (1902 – 1934) – известный преступник, убийца и грабитель, застрелен агентом ФБР в Чикаго.

такое милое дитя". Или увидеть Джека-потрошителя в коротких, до колен, штанишках.
Было уже девять тридцать пять вечера. Я успевал вовремя, даже с учетом тех десяти минут, которые потратил на то, чтобы объяснить своей подружке, что на первом месте должен стоять бизнес, а потом уже – удовольствия. Сначала дело, а потом уж легкомысленные развлечения, сначала добродетель, а уж потом порок. Мне нужно было втолковать ей, что род моих занятий заставляет меня откликаться на призыв людей, которые попали в беду, днем или ночью. Я ведь как добрый старый деревенский доктор. К тому же, черт побери, она сама попросила меня именно об этом.
И все же, когда я уходил, на ее хорошеньком личике было такое выражение, будто то, что она раньше ела с удовольствием, теперь тяжелым комом лежало в ее прелестном животике и никак не хотело перевариваться. Но я понимал, что не мог поступить иначе, и, хотя чувствовал за собой некоторую вину, представляя, как она сидит там, строит недовольные гримасы и прислушивается к бурчанию у себя в животе, решительно оставил все это позади и ринулся вперед. В будущее. В «Инсайд».
Там были автоматические двери. Не те, что закрываются со свистом сжатым воздухом, а другие, которые бесшумно затворились за мной, сопровождаемые только легким дуновением.
Справа от меня за хрупким розовым столиком восседала красотка блондинка с грудью, которая достойно представляла это здание и все, что в нем могло бы произойти. Перед ней был пустой стол, а за ее спиной направо и налево шел коридор, в котором располагались невидимые мне офисы. Стены были отделаны чем-то блестящим, с неяркими изображениями резвящихся в необузданной радости газелей и единорогов. Скрытое освещение наполняло все кругом приятным сиянием. Вот если бы разжечь здесь огонь и повесить в углу большой медный гонг, это было бы самое подходящее место для оргий.
Я мельком окинул все это взглядом и обратил все свое внимание на блондинку. Секретарши и дамы для приема гостей часто бывают очень эффектными или очень полезными, но редко совмещают оба эти качества. Я про себя старался угадать, к какому роду относится эта девушка, но она не дала мне времени подумать.
– Хэлло-о, – проворковала она. – Вы – мистер Скотт?
– Держу пари, что это я, – игриво ответил я.
– Вот. – Она подала мне листок бумаги.
Это был чек на тысячу долларов. Уэверли явно не шутил, когда говорил, что чек будет «ожидать меня». Я сунул его в карман с каким-то недобрым предчувствием. Мне не нравилось, когда мне заранее связывают руки договором, пока я не узнал, в чем состоит дело. И до этого я никогда не брал таких задатков. Но я надеялся, что скоро смогу все решить с самим Гордоном Уэверли.
Блондинка сидела, не спуская с меня глаз, и поэтому я сказал ей:
– У меня назначена встреча с мистером Уэверли.
– Его здесь нет. Он... – она заколебалась, – он уехал. Неожиданно и очень спешно.
– Но он просил, чтобы я его подождал? Или сказал еще что-нибудь? – недовольно спросил я.
– Ничего не сказал. Сразу после девяти он позвонил сюда и сообщил, что в течение получаса приедет мистер Скотт. И чтобы этот чек был готов для вас. А потом через несколько минут хозяин вышел из офиса и пробежал мимо меня. Кричал, – добавила блондинка. – Очень быстро.
– Кричал очень быстро? – не понял я.
– Нет, – улыбнулась девушка. – Выбежал очень быстро.
– Угу. Отлично. И что же он кричал?
– "Финли Пайк! Я достану этого Финли Пайка!" Он просто перепугал меня, – пожаловалась секретарша.
– Уверен, что так и было. А что это такое – финлипайк?
– Мистер Пайк. Мистер Финли Пайк. Один из наших вице-президентов, – пояснила блондинка. – Работает в «Инсайде».
– Ага. Так мистер Уэверли собирался добраться до него.
– Кричал. Он прокричал это. И выскочил вон.
Ну вот, кое-что прояснилось. Выходит, и здесь тоже беспорядок. Теперь я вроде понимаю, почему «Инсайд» не ежедневное издание.
– А можете ли добавить что-нибудь полезное, мадам? Например, не кричал ли он что-нибудь еще? Был ли у него в руке обнаженный меч, гаечный ключ или еще что-нибудь? Сказал ли ваш шеф, где, как и почему собирается достать мистера Финли Пайка? Был ли он один или в толпе?
– Было так, как я сказала, – отрезала секретарша. – И конечно, он был один.
– А женщина тут была? Например, Наташа Антуанетт? – не унимался я.
– Нет, он был один, – повторила блондинка. – По крайней мере, когда выбегал отсюда. А почему вы упомянули о Наташе Антуанетт?
– Я думаю, что она была с мистером Уэверли, когда он звонил вам, – уверенно сказал я.
– Об этом я ничего не знаю. Я только сидела здесь. Когда мистер Уэверли работает допоздна, он держит меня под рукой, на тот случай, если захочет... что-то продиктовать мне, или найти какие-то бумаги, или еще что-то. А если кто-то и мог быть с ним, то он вошел сюда не через главный вход.
– Ну ладно, так как мистер Уэверли не оставил для меня инструкций, – вслух размышлял я, – то я предприму самостоятельные шаги. Например, постараюсь отыскать его. Не дадите ли мне адрес мистера Пайка?
Девушка нажала кнопку на небольшом ящике, что-то щелкнуло, и она ответила:
– Двадцать два-семнадцать, Тейбл-авеню. Это к северу от Голливуда, немного вверх по холмам.
«А она к тому же еще и умеет работать», – подумал я.
– Я найду, благодарю вас, мадам.
– Мисс, а не мадам, – поправила блондинка. – Буду рада вас видеть.
Я поблагодарил.
Казалось, что мы сделали что-то не так, но в этой спешке все было возможно. Я вышел. И дверь тихо вздохнула за моей спиной.

Глава 4

До места, где жил Финли Пайк, было отсюда не очень далеко. Вниз по бульвару Голливуд до Гейбл, а потом по трехполосной автодороге до квартала 22-100. Но задолго до того, как я подъехал к месту, я понял, что меня опередил не только Гордон Уэверли.
У края тротуара стояла патрульная полицейская машина, красный сигнал пульсировал над ее ветровым стеклом. Другая полицейская машина с радиосвязью была припаркована на бетонной подъездной дороге, ведущей к коричневому каркасному дому. Я пока не мог разглядеть номера дома, но подозревал, что это и есть тот самый, номер 2217. И это не было беспочвенное подозрение. Во всех входных дверях соседних домов виднелся свет, и группы людей толпились на тротуарах.
Мне это не нравилось. Люди редко собираются вместе, чтобы посмотреть на молодых любовников, или на радужные переливы крыльев бабочек, или как птички разбивают клювами маленькие белые яички, или на какие-нибудь столь же приятные вещи. Они собираются, чтобы поглазеть на пожар, катастрофу, с вожделением глядят на отвратительные сцены, и особенно на те, где наносятся увечья и умирают люди. Нет, мне совсем это не нравилось. Я просто нюхом почувствовал запах крови. А затылок у меня стал чуть похолоднее, на самую малость.
Поскольку я был целиком поглощен этими невеселыми мыслями, в меня чуть не врезался другой автомобиль. Это был большой черный седан «империал», который на полной скорости летел на меня с левой стороны. Я как раз сворачивал в перекресток, когда лучи его фар ослепили меня.
Интуитивно глянув налево, я вывернул руль и ударил по тормозам. Меня занесло, и заднее колесо чуть не налетело на ограждение тротуара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25