Эйнджел схватил чашку и стал лихорадочно пить воду, разбрызгивая ее себе на шею и грудь.
— Дай мне штаны, — это были его первые слова.
— Кто это сделал, Эйнджи?
— Дай. Мне. Мои. Чертовы. Штаны. Пожалуйста.
Его одежда кучей лежала возле ванны. Я нашел хлопковые брюки, затем помог ему натянуть их — для этого Эйнджел уселся на пол, поддерживая себя, как мог, дрожащими руками и, стараясь не прислоняться спиной к стене.
— Старик, — прохрипел он, когда мы натянули брюки до талии. Они сразу же пропитались кровью из раны на его ноге, красное пятно выступило на них. Всякий раз, когда Эйнджел совершал какое-то движение, его лицо искажалось от боли, и ему приходилось закусывать губы, чтобы не кричать. — Я слышал выстрелы снаружи, но, когда я поднял голову, он уже взошел по лестнице наверх и исчез из вида. Он оставил духовку открытой. Возможно, мне понадобится то, что лежит внутри.
Он указал пальцем куда-то позади меня. Там, у стены, стояла стальная печка с термометром на крышке. Тонкий обрывок того, что можно было бы считать бумагой, если допустить, что бумага может кровоточить, был помещен внутрь. Я выключил сушку и откинул крышку, затем захлопнул дверцу ногой.
— Ты встретил остальных двоих?
Я кивнул.
— Они его дети, Берд.
— Знаю.
— Что за гребаная семейка! — он почти улыбался. — Ты убил их?
— Надеюсь.
— Что это значит?
— Женщина застрелена. А милейшего мистера Падда я скормил его домашним животным.
Я оставил Эйнджела и вышел к тому месту, откуда лестница вела вверх из небольшой прихожей в задней части комнаты. Слева от первого лестничного марша располагалась комната с кроватью и крестом, свисающим с потолка. Стены здесь были заставлены полками, которые прогнулись под тяжестью книг. Некоторые фолианты уже были сняты с полок при подготовке к побегу, но многие еще оставались на стеллажах. Появление Эйнджела, видимо, вынудило Фолкнера пересмотреть приоритеты. Я сомневаюсь, что прежде ему удавалось экспериментировать на живых объектах, и он с особой радостью прирожденного палача отдался мучительству, забросив на время художественное творчество. У стены стоял длинный стол со скамьей, на нем в металлической подставке были размещены чернила, тушь, ручки, ножи и перья, к которым некоторое время не прикасались. В нише напротив ванной комнаты гудел генератор.
Когда я вернулся обратно в разделочный цех Фолкнера, Эйнджел уже стоял, пошатываясь, у стены, опираясь об нее руками и слегка приподняв раненую ногу. Его спина не переставала кровоточить, и сознание держалось в нем нетвердо.
— Придется потерпеть, Эйнджи.
Он кивнул. Я перебросил его левую руку через плечо, затем осторожно обнял его за талию. Медленно, испытывая мучительную боль, которая искажала черты лица, Эйнджел направился вдоль каменной стены к ступенькам. Он был уже почти наверху, когда потерял равновесие, поскользнувшись, и ударился спиной о стену — на ней остался яркий алый след. От боли Эйнджел потерял сознание, и мне пришлось тащить его всю остальную часть пути. Лестница заканчивалась чем-то наподобие алькова, стальная дверь которого была широко раскрыта. Кусок тонкого пластика валялся возле нее, и ветер шевелил его. Рядом с ним лежали что-то завернутое в рулон и обрывок рулона, испачканный изнутри кровью. Показалась часть лица Воизина: пули Эйнджела попали в него, лишив Падда ценного сообщника, — вот почему еще он был так зол на моего друга.
Эйнджел пришел в себя, когда я уложил его на пол вниз лицом. Я достал пистолет 38-го калибра и буквально вложил оружие ему в руку.
— Ты убил Воизина, перед тем как они схватили тебя?
Его взгляд с трудом сфокусировался на мне.
— Ну, да. Могу я помочиться на его могилке?
— С моими-то связями — без проблем.
— Куда ты направляешься?
— На поиски Фолкнера.
— Найдешь — передай привет, перед тем как убьешь его.
Дождь лил беспрестанно, превращая землю в болото, когда я осторожно ступил на траву. Где-то в пятидесяти футах от меня все еще лежала женщина и со стороны паучьей фермы мистера Падда не раздавалось ни единого звука. Маяк находился у меня за спиной, а передо мной зеленая лужайка спускалась по склону к лодочному сараю. Здесь, в небольшой закрытой бухте, был построен маленький причал для лодок. Дверь в лодочный сарай оказалась открыта, лодка качалась на волнах в конце бетонного пандуса. Это была небольшая моторная лодка «Кейп-Крафт» с мотором, вынесенным за борт. Фигура преподобного застыла на борту: он заливал топливо в мотор. Дождь стекал по голому черепу, по длинным седым волосам, прилипшим к лицу и плечам, черному плащу и черным кожаным ботинкам. Эта тварь, видимо, почувствовала мое приближение, потому что он взглянул вверх, заткнул пробку на канистре и прервал свое занятие.
Фолкнер осклабился:
— Привет, грешник, — и тут же схватился за пистолет, заткнутый за пояс; я выстрелил — канистра выпала у него из рук, когда он, оступившись, качнулся назад. Его простреленная правая рука безвольно повисла вдоль тела. Пистолет упал на дно лодки, но ухмылка не исчезла с его лица, лишь дрогнула от боли. Я выстрелил еще дважды, пробив дырки в борту и канистре. Топливо выливалось, образуя лужу у Фолкнера под ногами.
Он был, как мне показалось, около двух метров ростом, с тонкими, длинными белыми пальцами и бледным продолговатым лицом. В свете лодочного фонаря его глаза казались глубокими темно-синими, переходящими в черный. Нос был непомерно длинным и тонким, а очертания верхней губы — лук Купидона — такими тонкими, что рот казался безгубым, и складывалось впечатление, что он начинается там, где заканчиваются ноздри. Тощую шею покрывали складки дряблой старческой кожи.
У моих ног лежал чемодан и снабженный батарейками водоотталкивающий спасательный комплект. Я ударил по нему ногой:
— Собираетесь куда-то, преподобный отец?
Он пропустил вопрос мимо ушей.
— Как ты нашел нас, грешник?
— По следу Странника.
Старик покачал головой:
— Интересный тип. Жаль, что ты убил его.
— Да уж, вы тоже уникум еще тот! Ваша дочь ушла, преподобный, сын — тоже. Все кончено.
Старик сплюнул в воду и взглянул поверх моего плеча туда, где лежала под дождем мертвая женщина. Он не выразил никаких чувств.
— Выходите из лодки. Вам предстоит суд, на котором вы ответите за смерть своей паствы, за убийство Джека Мерсье, его жены и друзей, за убийство Кертиса и Грэйс Пелтье. Вы ответите за все.
Он отрицательно покачал головой:
— Мне не за что отвечать. Господь не посылал демонов, чтобы убить перворожденных в Египте, мистер Паркер, — он послал ангелов. Мы были ангелами, действовавшими от имени Бога и собирающими урожай из грешников.
— Убийство женщин и детей не очень богоугодное дело.
Кровь стекала с его пальцев на деревянную обшивку лодки. Осторожно он поднял свою раненую руку, якобы испугавшись боли, и показал мне кровь на своей руке.
— Бог убивает женщин и детей каждый день, — сказал он. — Он забрал твоих жену и ребенка. Если Он решит, что они достойны спасения, они пребудут у Престола Создателя во веки веков.
Моя рука крепче сжала пистолет, и я ощутил, как курок слегка сдвинулся с места.
— Не Господь убивал моих жену и ребенка — человек разорвал их на части, безумный, жестокий человек, которого вы поощрили.
— Он не нуждался в одобрении своих дел. Ему нужно было всего лишь достойное оформление для его идеалов и новые горизонты.
Некоторое время Фолкнер стоял молча, не произнося ни слова больше. Казалось, он внимательно изучает меня, склонив голову в сторону.
— Ты их видишь, не так ли? — наконец спросил он.
Я не ответил.
— Думаешь, ты один такой? — он снова улыбнулся. — Я их тоже вижу. Они говорят со мной. Они рассказывают мне обо всем. Они ждут тебя, грешник, все они. Ты думаешь, с их смертью все закончилось? Вовсе нет: они все ждут тебя.
Он наклонился вперед, заговорщически подмигнув.
— И они трахают твою девку, пока дожидаются тебя, — прошипел он. — Они трахают обеих твоих шлюх.
Мне оставалось только надавить на спусковой крючок, и я бы убил его. Но я перевел дыхание и почувствовал, что курок медленно возвращается в нейтральное положение. Старик казался почти разочарованным.
— Вы — лжец, Фолкнер, — я был абсолютно спокоен. — Где бы ни находились мои жена и ребенок, они надежно защищены от вас и таких, как вы. А теперь в последний раз говорю: выходите из лодки.
Он по-прежнему не двигался.
— Нет такого земного суда, который сможет обвинить меня, грешник. Господь будет судить меня.
— В конце концов — разумеется, — ответил я.
— Прощай, грешник, — сказал преподобный Фолкнер, и что-то сильно ударило меня в спину, свалив на колени. Коричневый ботинок тяжело наступил мне на пальцы, и пистолет выпал, послав пулю в причал, перед тем как был отброшен ногой прочь от меня в море. Потом тяжесть обрушилась на меня, и мое лицо было вдавлено в грязь. Кто-то встал коленями мне на спину, выжимая воздух из легких. Ноздри и рот заполнились грязью. Я уперся правой рукой и постарался столкнуть его назад силой корпуса и одновременно ударить правой рукой. Кажется, удар достиг цели, и нападавший слегка обмяк на моей спине. Я попытался сбросить его окончательно, повернувшись, но руки нападавшего сомкнулись у меня на горле, а колени больно сдавили мои ребра. Меня опрокинули на спину, и я увидел лицо дьявола.
Черты лица мистера Падда исказились от укусов пауков. Его губы распухли и побагровели, как будто бы их залили коллагеном. Опухоль закрыла ему ноздри, и он с трудом дышал ртом; распухший язык свисал изо рта. Один глаз был совсем закрыт, а второй, казалось, стал вдвое больше своего размера, и вот-вот лопнет — он стал бело-серым, налитым кровью там, где разорвались капилляры. Обрывки серебристой паутины запутались в его волосах, а черный паук застрял между воротничком рубашки и распухшей шеей, болтая лапками в воздухе и пытаясь укусить. Я ударил его по рукам, но он еще сильнее сжал меня. Кровь, смешиваясь со слюной, потекла у него изо рта и закапала на шею, когда я приподнялся и ударил пальцами правой руки в его лицо, пытаясь попасть в глаз.
Я слышал, как неподалеку от меня заводится мотор лодки. Падд перехватил меня по-другому и кажется, решил раздавить мне хрящи гортани. Я пытался пальцами разжать его руки, чувствуя, как темнеет в глазах и в голове бешено пульсирует кровь. Лодка издала громкий всплеск, спустившись с пандуса на воду, но мне уже было все равно. В ушах стоял звон и звук тяжелого надсадного дыхания человека, который, умирая, убивал меня. Пальцы рук онемели, тупая боль растекалась от висков к глазам. В отчаянии я пытался оцарапать его лицо, но я не чувствовал своих рук, а зрение мое затуманилось.
Вдруг голова мистера Падда взорвалась, окатив меня душем из крови и мозгов. Он замер, челюсть отвисла, из носа и ушей потекла кровь, и он завалился набок, в грязь. Руки на моем горле разжались, и я судорожно глотнул, сбрасывая с себя тело Падда. Я встал на колени и выплюнул грязь изо рта.
Наверху, на краю газона, Эйнджел лежал на животе, вытянув перед собой правую руку с пистолетом. Левой рукой он придерживал кусок пластика над изуродованным местом на спине. Я взглянул на море, откуда доносился звук удаляющейся в темноте по невысоким волнам лодки. Она была всего в семидесяти метрах от бухты, белый пенный след изгибался дугой за ней. Фолкнер стоял у руля, в нем боролись ярость и горе.
Вдруг мотор кашлянул и заглох.
Мы стояли лицом друг к другу, разделенные волнами, дождь поливал наши головы, лежащее неподалеку от меня тело, темные воды залива.
— Мы еще увидимся, мерзкий грешник.
Он поднял пистолет левой рукой и выстрелил. Первая пуля высекла искру, попав в камни передо мной. Фолкнер балансировал, стараясь приноровиться к качанию лодки под ногами, прицелился и выстрелил еще раз. На сей раз пуля прошила рукав моего пиджака, но не задела меня, оставив лишь неприятный запах паленой шерсти. Другие два выстрела со свистом рассекли воздух около моей головы, когда я опустился на колени и расстегнул спасательный пакет.
Ракетница «хелли-хенсон» удобно легла мне в руку. Я вспомнил о Грейс и Кертисе, о куске черного пластыря, закрывающем выбитый глаз Джеймса Джессопа. Я вспомнил Сьюзен, нашу первую встречу, ее красоту и запах орехов в ее дыхании. Вспомнил Дженнифер, почувствовал мягкость ее светлых младенческих волосиков, услышал ее детское сопение во сне.
Раздался еще один выстрел, он ушел далеко в сторону. Я нацелился в сторону воды и представил себе зарево, растекающееся по волнам, если ракета попадет в лодку; вспышку голубовато-розового пламени в луже разлитого топлива, поджигающего волны и приближающегося к фигуре мужчины с пистолетом; взрыв лодки и затем огонь, пожирающий палубу и увлекающий человека в пучину вод. Жар осушит кожу на моем лице, море будет гореть красным и синим пламенем, а старик отправится, охваченный огнем этого мира, в мир иной.
Мой палец впился в спусковой крючок, но я не стал стрелять.
Клик.
Вдалеке над волнами Фолкнер слегка обернулся, когда боек сухо щелкнул по пустому магазину его пистолета. Он попытался выстрелить еще раз.
Клик.
Я подошел к кромке воды и поднял ракетницу. Еще раз послышался сухой щелчок, но, казалось, старик не заметил этого, или ему уже было все равно.
Клик.
Пламя взметнулось вровень с ним, а не так, как я думал, оно охватило его фигуру, и я увидел, как на лице его появилось выражение удовлетворения: он умрет, но и я буду винить себя за то, что уничтожил его, превратившись в такого же, как он.
Клик.
Дуло ракетницы выросло до гигантских размеров и теперь находилось у меня над головой, нацеленное в небеса.
— Нет! — закричал Фолкнер. — Нет!
Я нажал на курок, и пламя взметнулось вверх, бросая отсвет на темные волны и превращая дождь в потоки золота и серебра; старик в ярости кричал что-то, когда вверху, в пустоте над ним, появилась новая звезда.
* * *
Я подошел к Эйнджелу. Пятно крови, пропечатал ось на его пластиковом прикрытии там, где оно касалось открытой раны. Я осторожно приподнял кусок пластика, чтобы он не прилип.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47