Закрыл глаза и ждал, пока не отворилась дверь в его комнату.
– Вы спите, герр Дортлих? Надеюсь, я вам не помешал, – произнес сержант Свенка. Он был в гражданском, волосы прилизаны.
– А-а, это ты. – Выражение на лице старика было таким же яростным, как обычно, но выглядел он очень слабым.
– Я пришел по поручению Союза милиционеров и таможенников. Мы разбирали старые завалы и нашли кое-какие вещи вашего сына.
– Мне они не нужны. Оставьте их себе, – сказал старик. – Ты что, взломал замок?
– Никто мне не открыл, так что пришлось войти самому. Я думал просто оставить здесь коробку, если никого нет дома. У меня есть ключ вашего сына.
– У него никогда не было своего ключа.
– Это отмычка.
– Тогда запри за собой дверь, когда будешь уходить.
– Лейтенант Дортлих сообщил мне некоторые подробности касательно вашего... положения и ваших пожеланий. Вы их не записали? У вас есть все нужные документы? Мы в Союзе считаем своим долгом, чтобы все ваши пожелания были исполнены в точности.
– Ну да, – сказал отец Дортлиха. – Записаны и засвидетельствованы. Копия отправлена в Клайпеду. Вам не нужно ничего делать.
– Нет, нужно. Осталось одно дело. – И сержант Свенка опустил коробку на пол.
Он улыбнулся, направляясь к постели. Схватил с кресла подушку, боком, по-паучьи кинулся к изголовью, прижал ее к лицу старика и, сев верхом на его тело и упираясь коленями ему в плечи, навалился на него, прижав ему локти, всем весом налегая на подушку. Сколько времени это займет? Старик даже не брыкался.
Тут Свенка почувствовал, что в промежность ему воткнулось что-то твердое, простыня под ним поднялась горбом, и «люгер» выстрелил. Свенка ощутил ожог на коже и сильное жжение где-то глубоко внутри себя, упал назад, а старик поднял пистолет и все продолжал стрелять сквозь простыню, посылая пулю за пулей ему в грудь, в щеку, потом ствол опустился, последняя пуля попала в ногу ему самому. Висевшие над кроватью часы пробили семь, и он успел услышать первые четыре удара.

59

По всей пятидесятой параллели шел снег, заметая верхушку Северного полушария – Восточную Канаду, Исландию, Шотландию и Скандинавию. Мело и в Грисслхамне, в Швеции, – снег падал в море, когда паром, на котором приплыл гроб, подошел к берегу.
Агент судоходной компании предоставил сотрудникам похоронного бюро четырехколесную тележку и помог им погрузить на нее гроб, она покатилась по палубе и ударилась о край аппарели, ведущей на набережную, где уже ждал грузовик.
После смерти у отца Дортлиха не осталось никаких близких родственников, а его последняя воля была выражена совершенно четко. Клайпедский профсоюз моряков и речников проследил за тем, чтобы все они были исполнены.
Небольшая процессия, направлявшаяся к кладбищу, состояла из катафалка, фургона с шестью служащими похоронного бюро и легкового автомобиля, в котором ехали двое престарелых родственников.
Дело было вовсе не в том, что отца Дортлиха совершенно забыли. Просто друзья его детства по большей части уже умерли, да и из родни живы были немногие. Он был паршивой овцой в семье, средний сын, склонный к бродячему образу жизни, а его энтузиазм по поводу Октябрьской революции отдалил его от семьи и привел в Россию. Сын владельцев судостроительной компании, он всю жизнь был обычным моряком. Ирония судьбы, пришли к выводу двое престарелых родственников, едущие позади катафалка под падающим в предвечерних сумерках снегом.

* * *

Склеп семейства Дортлихов был из серого гранита с вырубленным над дверями крестом и вполне приличным количеством витражей под крышей – просто цветных стекол, без всяких изображений и фигур.
Кладбищенский сторож, человек совестливый, подмел ведущую к склепу дорожку и ступени перед его дверями. Огромный железный ключ леденил ему пальцы даже сквозь перчатки, и ему пришлось поворачивать его обеими руками. Замок заскрипел. Служащие похоронного бюро распахнули широкие двойные двери и внесли гроб внутрь. Со стороны родственников донеслось неясное бормотание по поводу эмблем коммунистического профсоюза на крышке гроба, которые теперь тоже будут украшать склеп.
– Считайте это братским прощальным приветом от тех, кто его лучше всего знал, – предложил им директор похоронного бюро и кашлянул в перчатку. Для коммуниста гроб выглядел слишком роскошно, подумалось ему, и он попробовал прикинуть, какова же была наценка.
У сторожа в кармане был тюбик с техническим вазелином. Он намазал им две дорожки по каменному постаменту, чтобы основание гроба скользило по ним, пока его устанавливали в предназначенную для него нишу сбоку, и носильщики порадовались этому обстоятельству, когда им пришлось задвигать фоб на место, толкая его с одной стороны и не имея возможности его поднять.
Все огляделись по сторонам, переглянулись друг с другом. Никто не выразил желания прочесть молитву, так что они заперли склеп и быстро пошли к своим машинам под бьющим в лицо снегом.
Отец Дортлиха лежит на своем ложе из произведений искусства, неподвижный и маленький, и в сердце его образуется лед.
Годы придут, и годы уйдут. Голоса будут доноситься сюда с гравийных дорожек снаружи. Изредка внутрь просунется свежий побег вьюнка. Цвета витражных стекол поблекнут по мерс оседания на них пыли. Полетят осенние листья, потом снег, и вновь то же самое, снова и снова. Живописные полотна, лица, столь памятные Ганнибалу Лектеру, лежат, свернутые рулоном, во тьме, словно свитки памяти.

60

Огромные мягкие хлопья снега падают в недвижимом утреннем воздухе на берега реки Льевр в провинции Квебек в Канаде и ложатся пухом на порог магазина под вывеской «Карибу. Уголок охотника и таксидермиста».
Огромные хлопья, как перья, падают на волосы Ганнибала Лектера, когда он пробирается по лесной дорожке к бревенчатому дому. Магазин открыт. Из него слышна мелодия «О, Канада!», доносящаяся из радиоприемника, установленного в его заднем помещении, за которым вот-вот начнется хоккейный матч школьных команд. На стенах развешаны чучела – охотничьи трофеи. Выше всех висит голова американского лося, ниже, как святые ниже мадонны в Сикстинской капелле, располагаются песец и куропатка, потом олень с грустными глазами, серая рысь и рыжая рысь.
На прилавке стоит поднос со множеством отделений – в нем лежат глаза для будущих чучел. Ганнибал опускает на пол свою сумку и перебирает пальцем эти глаза. Подбирает пару самых бледно-голубых, предназначенных для чучела оленя или почившей в бозе лайки. Ганнибал поднимает их с подноса и кладет рядышком на прилавок.
К нему выходит владелец магазина. Борода Бронюса Гренца теперь почти седая, на висках тоже седина.
– Да? Чем могу служить?
Ганнибал смотрит на него, перебирает глаза на подносе и находит пару, соответствующую ярким карим глазам Гренца.
– Так что вам угодно? – спрашивает Гренц.
– Я приехал забрать голову, – отвечает Ганнибал.
– Которую? Где ваша квитанция?
– Я ее здесь не вижу, на стене.
– Она, видимо, в задней комнате.
У Ганнибала наготове предложение:
– Можно мне туда пройти? Я вам покажу которая.
Ганнибал берет с собой свою сумку. В ней сложены кое-какая одежда, большой мясницкий нож и резиновый фартук с клеймом «Медцентр Джонса Хопкинса».

* * *

Интересно было бы сравнить почтовые поступления Гренца и его адресную книгу со списками разыскиваемых преступников из дивизии СС «Мертвая голова», который британские власти рассылали после войны. У Гренца много корреспондентов в Канаде и Парагвае, есть несколько в Соединенных Штатах. Ганнибал внимательно изучил все доставшиеся ему документы, пока ехал обратно на поезде, наслаждаясь одиночеством в отдельном купе, оплаченном из кассы Гренца.
На обратном пути в Балтимор, где он учился в интернатуре, он сделал остановку в Монреале, откуда отправил голову Гренца почтовой посылкой на адрес одного из корреспондентов таксидермиста, а в качестве обратного адреса указал место жительства другого такого же корреспондента.
Его отнюдь не терзала ярость по отношению к Гренцу. Его теперь больше не терзали такие чувства, как ярость, как не тревожили и былые сновидения. Просто у него выдался свободный день, и убить Гренца было предпочтительнее, нежели кататься на лыжах.
Поезд, покачиваясь, несется на юг, по направлению к Америке, в нем так тепло и удобно на прекрасных рессорах. Это так отличается от его поездки на поезде в Литву, когда он был еще мальчишкой.
Он сделает остановку в Нью-Йорке – в отеле «Карлайл», также за счет Гренца – и сходит в театр. У него уже куплены билеты на "Наберите "М" в случае убийства" и на «Пикник». Он решил, что пойдет на «Пикник», поскольку считает, что на сцене убийство выглядит неубедительно.
Америка поражает его. Такое изобилие тепла и электричества! Такие странные, широкие машины. Лица американцев, открытые, но не невинные, легко читаемые. В свое время – в качестве достойного покровителя искусств и мецената – он воспользуется полученным доступом за сцену, чтобы из-за кулис изучать зрителей, их восторженные лица, сияющие в свете огней рампы, и читать, читать, читать их.

* * *

Упала ночь, и официант вагона-ресторана принес на его столик свечу. Кроваво-красный кларет чуть подрагивал в его бокале в такт движению поезда. Ночью он вдруг проснулся на остановке и услышал, как железнодорожные рабочие сбивают наледи с колес, обдавая их паром из шланга, – пар огромными клубами летел мимо его окна, гонимый ветром. Поезд снова тронулся с легким толчком, а потом мягко скользнул прочь от огней станции, в ночь, пыхтя и покачиваясь, в сторону Америки. Окно очистилось от пара, и он снова мог видеть звезды.




1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31