Потом повернулся к ванночке, сдвинул пальцем вьюнок, чтобы видеть останки Мики. Это было странно успокаивающее для него зрелище: он увидел, что все ее молочные зубы на месте, – одно из ужасных видений, так преследовавшее его, теперь исчезло. Он вытащил из ванночки лавровый лист и отбросил его в сторону.
Из драгоценностей, лежавших на плите, он выбрал брошь, которую помнил на груди мамы, – лента бриллиантов, свернутая в петлю Мебиуса. Он снял ленточку с камеи и прикрепил брошь там, где Мика носила ленту в волосах.
В красивом месте на обращенном на восток склоне холма позади охотничьего домика он вырыл могилу и выстелил ее полевыми цветами, какие только сумел нарвать. Поставил ванночку в могилу и закрыл ее сверху черепицами с крыши.
И встал в головах могилы. При звуке голоса Ганнибала Цезарь поднял голову, перестав щипать траву.
– Мика, мы находим утешение в том, что Бога нет. В том, что ты не стала рабой на небесах, которую вечно будут заставлять целовать Божью задницу. То, что ты получила, лучше, чем рай. У тебя есть благословенное забытье. Я все время скучаю по тебе.
Ганнибал засыпал могилу и прибил землю ладонями. Потом засыпал холмик сосновыми иглами, палыми листьями и ветками, чтобы он выглядел так же, как вся земля вокруг.
На небольшой полянке на некотором расстоянии от могилы сидел Дортлих – привязанный к дереву и с кляпом во рту. Ганнибал и Цезарь приблизились к нему.
Усевшись на землю, Ганнибал осмотрел содержимое сумки Дортлиха. Карта, ключи от машины, армейский консервный нож, пара бутербродов в клеенке, яблоко, запасные носки, бумажник. Из бумажника он извлек служебное удостоверение и сравнил его с личным медальоном, который нашел в доме.
– Герр... Дортлих. От собственного имени и от имени моей погибшей семьи я хотел бы поблагодарить вас за то, что вы сегодня сюда явились. Это очень много значит для нас, для меня лично, то, что вы здесь. Я рад, что получил возможность серьезно поговорить с вами о том, как съели мою сестру.
Он выдернул кляп изо рта Дортлиха, и тот тут же заговорил.
– Я из милиции, из города. Нам сообщили о краже лошади, – затараторил он. – Это все, за чем я сюда приехал. Если вы заявите, что вернете лошадь, то мы можем про все это забыть.
Ганнибал покачал головой:
– Я помню ваше лицо. Я его много раз видел. И вашу руку помню, с этими перепонками между пальцами, – вы щупали нас, кто пожирнее. Вы помните, как на плите кипела вода в ванночке?
– Нет! Все, что я помню о войне, – это что мне всегда было холодно!
– А вы не планировали сегодня съесть меня, герр Дортлих? У вас тут с собой завтрак, я вижу. – Ганнибал рассмотрел бутерброды. – Слишком много майонеза, герр Дортлих.
– За мной скоро сюда приедут, – сказал Дортлих.
– Вы нам руки ощупывали. – Ганнибал пощупал руку Дортлиха. – Вы нам и щеки щупали, герр Дортлих, – продолжал он, щипая Дортлиха за щеку. – Я зову вас «герр», но вы ведь не немец, не так ли? Вы не литовец и не русский, правда? Вы сам по себе гражданин – гражданин страны «Дортлих». Знаете, где теперь остальные? Поддерживаете с ними связь?
– Все погибли, все погибли на войне!
Ганнибал улыбнулся ему и развязал собственный носовой платок. В узелке было полно грибов.
– Сморчки нынче в Париже идут по сотне франков за сто граммов, а эти выросли на обычном пеньке! – Он встал и пошел к коню.
Дортлих забился, пытаясь освободиться, пока Ганнибал отвлекся.
На широкой спине Цезаря висел моток веревки. Ганнибал привязал свободный ее конец к шлее упряжи. На другом ее конце была завязана петля-удавка. Ганнибал вытравил веревку и подтянул петлю к голове Дортлиха. Разлепил слипшиеся бутерброды и намазал петлю майонезом, а потом наложил толстый слой майонеза на шею Дортлиха.
Отдергиваясь от его прикосновений, Дортлих торопливо говорил:
– Один остался в живых! Он в Канаде – это Гренц! – посмотрите, там есть его медальон! Мне придется выступить свидетелем!
– Свидетелем чего, герр Дортлих?
– Того, о чем вы говорили. Я этого не делал, но я скажу, что все видел.
Ганнибал надел петлю Дортлиху на шею и заглянул ему в лицо.
– А разве я вас об этом просил?
И вернулся к коню.
– Остался только один – Гренц! Он удрал на корабле с беженцами из Бремерхафена Бремерхафен – аванпорт Бремена в устье реки Везер.

– я могу дать письменные показания...
– Очень хорошо, значит, вы желаете петь?
– Да, я буду петь.
– Тогда давайте споем для Мики, герр Дортлих. Вы ведь знаете эту песенку. Мика ее очень любила. – Он развернул Цезаря крупом к Дортлиху. – Я не хочу, чтобы ты это видел, – сказал он коню на ухо и сразу же запел: – Ein Mannlein steht im Walde ganz still und stumm... – Он щелкнул языком на ухо Цезарю и повел его вперед. – Пойте, чтоб веревка не натягивалась, герр Дортлих. Es hat von lauter Purpur ein Mantlein um.
Дортлих вертел шеей из стороны в сторону в намазанной майонезом петле, видя, как веревка разворачивается в траве и натягивается.
– Вы не поете, герр Дортлих!
Дортлих открыл рот и запел – немелодично заорал: «Sagt, wer mag das Mannlein sein».
И они запели вместе: «Das da steht im Walde allein...» Веревка натянулась и поднялась над травой, чуть провисая. Дортлих завизжал:
– Порвик! Его зовут Порвик! Мы его звали Кухарь! Он погиб в домике! Вы его там нашли!
Ганнибал остановил коня и подошел к Дортлиху, наклонился и заглянул ему в лицо.
– Привяжи его, привяжи коня, а то вдруг его пчела укусит! – заторопился Дортлих.
– Точно, в траве их полно, – ответил Ганнибал, перебирая солдатские медальоны. – А как насчет Милко?
– Не знаю! Клянусь, не знаю!
– А теперь мы добрались до Грутаса.
– Я не знаю, не знаю! Отпустите меня, я выступлю свидетелем против Гренца! Мы найдем его в Канаде.
– Еще несколько строк песни, герр Дортлих.
Ганнибал снова пустил коня вперед. На веревке, теперь совершенно натянувшейся, блестела роса.
– Das da steht im Walde allein...
Полузадушенный вопль Дортлиха:
– Это Кольнас! Кольнас с ним связан!
Ганнибал погладил коня и опять вернулся к Дортлиху и склонился над ним:
– А где Кольнас?
– В Фонтенбло, возле площади Фонтенбло! Во Франции! У него там кафе. Я оставляю там сообщения. Это единственный способ с ним связаться. – Дортлих смотрел Ганнибалу прямо в глаза. – Богом клянусь, она уже была мертва! Она в любом случае уже была мертва, клянусь вам!
Глядя Дортлиху прямо в лицо, Ганнибал еще раз щелкнул языком. Веревка натянулась, и роса слетела с нее, а редкие оборванные волокна встали дыбом. Задушенный вопль Дортлиха оборвался, а Ганнибал все пел прямо ему в лицо:
Das da steht im Walde allein
Mit dem purporroten Mantelein.
Мокрый хруст и брызги пульсирующей артериальной крови. Голова Дортлиха проследовала за петлей еще метров шесть и упала, глядя в небо.
Ганнибал свистнул, и конь остановился, повернув уши назад.
– И в самом деле, dem purporroten Mantelein.
Ганнибал высыпал на землю все содержимое сумки Дортлиха, взял себе ключи от машины и служебное удостоверение. Потом срезал зеленую ветку и стал выстругивать нечто вроде грубого шампура. Охлопал карманы, ища спички.
Когда костерок прогорел, оставив кучку углей, Ганнибал отнес яблоко Дортлиха Цезарю. Он снял с коня всю упряжь, чтобы тот не запутался в кустах, и повел его по тропе в сторону замка. Погладил его по шее и хлопнул по крупу:
– Домой, Цезарь! Домой!
Цезарь отлично знал дорогу домой.

44

Туман сгустился над землей на просеке под ЛЭП, и сержант Свенка велел водителю грузовика сбросить скорость, чтобы не налететь на пенек. Он взглянул на карту и проверил номер на столбе, держащем тяжелые провода.
– Здесь.
Следы шин машины Дортлиха уходили дальше, но здесь машина стояла – с двигателя на землю натекла лужица масла.
Из кузова высыпались собаки и милиционеры – две огромные черные немецкие овчарки, возбужденные предстоящей вылазкой в лес, и более серьезно настроенная гончая. Сержант Свенка дал им понюхать верх от фланелевой пижамы Дортлиха, и их спустили с поводков. Под закрытым тучами небом деревья казались серыми, погруженными в мягкие, расплывчатые тени; на полянках собирался туман.
Собаки носились вокруг охотничьего домика, гончая все обегала его по периметру, они бросались то в лес, то обратно, а потом один из милиционеров позвал остальных из глубины зарослей. Его не услышали, и он засвистел в свой свисток.
Голова Дортлиха стояла на пеньке, а на ней сидел ворон. Когда милиционеры приблизились, ворон взлетел, унося с собой все, что сумел прихватить.
Сержант Свенка глубоко вздохнул и, подавая пример остальным, пошел к голове Дортлиха. Щеки отсутствовали, срезанные начисто, и зубы были все видны с боков. Рот держался открытым при помощи солдатского медальона, вставленного между передними зубами.
Они нашли остатки костра. Сержант Свенка прощупал все угли и пепел до земли. Все холодное.
– Шампур, щеки и сморчки, – сказал он.

45

Инспектор Попиль вышел из здания управления полиции на набережной Орфевр и направился в сторону площади Вогезов, неся в руке тонкий портфель. Зайдя по дороге в бар, чтобы быстренько выпить кофе, он уловил запах кальвадоса и пожалел, что вечер еще не наступил.
Попиль расхаживал взад-вперед до гравию, то и дело поднимая взгляд к окнам леди Мурасаки. Прозрачные занавеси были задернуты. Тонкую ткань то и дело шевелил сквозняк.
Дневная консьержка, старая гречанка, узнала его.
– Мадам ожидает меня, – сказал Попиль. – А молодой человек появлялся?
Консьержка тут же уловила сигнал опасности своими консьержскими антеннами и ответила самым невинным образом:
– Я его не видела, месье, но у меня были выходные.
И нажала на кнопку звонка, впуская Попиля.
Леди Мурасаки полулежала в душистой ванне. В воде плавали четыре гардении и несколько апельсинов. Любимое кимоно ее матери было расшито гардениями. Теперь все это обращено в пепел. Вспомнив об этом, она пустила по воде волну, чтобы изменить рисунок, образованный плавающими цветами. Только мать понимала ее, когда она выходила замуж за Роберта Лектера. Редкие письма отца из Японии" все еще несли в себе лед. И вместо засушенных цветов или душистых трав последнее его письмо принесло ей почерневший прутик из Хиросимы.
Это что, дверной звонок? Она улыбнулась, решив, что это Ганнибал, и потянулась за кимоно. Но он всегда звонил по телефону или присылал записку, предупреждая, что придет, и звонил в дверь, прежде чем воспользоваться ключом. Никакого ключа в замке, только снова звенит дверной звонок.
Она вышла из ванны и торопливо накинула хлопчатобумажный халат. Глянула в дверной глазок. Попиль! В глазке был Попиль.
Леди Мурасаки радовали редкие ленчи с Попилем. Первый, в «Каталонском лугу» в Булонском лесу, прошел довольно скованно, но в остальные разы, в ресторане «У Поля» недалеко от его работы, они оба чувствовали себя более свободно и раскованно. Он посылал ей и приглашения на ужин, всегда в письменном виде, а одно даже сопроводил хокку со слишком изысканными ссылками на время года. Она отклоняла приглашения на ужин, тоже в письменном виде.
Леди Мурасаки отперла дверь. Волосы ее были убраны наверх, она была восхитительно босая.
– Здравствуйте, инспектор.
– Простите, что явился без предупреждения. Я пытался вам дозвониться.
– Да, я слышала телефонный звонок.
– Из ванной, надо полагать.
– Входите.
Следуя за его взглядом, она отметила, что он сразу же обратил внимание, на месте ли оружие, навешанное на самурайские доспехи: кинжал танго, малый меч, большой меч, боевой топор.
– Ганнибал?
– Его здесь нет.
Будучи женщиной весьма привлекательной, леди Мурасаки предпочитала осторожную охоту и засадную тактику. Стоя спиной к каминной полке и спрятав руки в рукава, она ждала, когда инспектор сам начнет игру. Попилю нужно было пустить в ход все свои инстинкты, чтобы вспугнуть и поднять дичь.
Он стоял за диваном, касаясь рукой обивки.
– Мне нужно его найти. Когда вы его в последний раз видели?
– Сколько дней назад? А что случилось?
Попиль передвинулся к доспехам. Погладил лакированную поверхность нагрудника.
– Вы знаете, где он?
– Нет.
– Он не указывал, куда может отправиться?
Указывал. Леди Мурасаки наблюдала за Попилем. Вот кончики его ушей покраснели. Он двигается, задает вопросы, прикасается к разным предметам. Он любит прикасаться по очереди к разным материям, то к гладким, то к ворсистым. Она и за столом это замечала. Гладкое, потом ворсистое. Как верхняя и нижняя поверхности языка. Она знала, что легко может с помощью этого образа зарядить его мощным зарядом электричества, заставить кровь его отхлынуть от мозга.
Попиль обошел цветок в горшке. Когда он посмотрел на нее сквозь листья цветка, она улыбнулась ему и сбила его с ритма.
– Он отправился за город, не знаю точно куда.
– Ага, за город, – сказал Попиль. – На охоту за военными преступниками, надо полагать.
Он посмотрел ей прямо в глаза:
– Извините, но мне придется показать вам вот это.
Попиль положил на чайный столик листок со смазанным изображением – еще мокрый и сворачивающийся в трубку термофакс из советского посольства. На нем была изображена голова Дортлиха на пеньке со стоящими вокруг милиционерами и двумя немецкими овчарками и гончей. Второе фото Дортлиха было взято с его служебного удостоверения.
– Его обнаружили в лесу, который до войны принадлежал семье Ганнибала. Я знаю, что Ганнибал был там – он пересек польскую границу за день до того.
– Да почему это должен быть Ганнибал? У этого человека, наверное, было много врагов, вы же сами говорили, что он военный преступник.
Попиль подвинул к ней фото с удостоверения.
– Вот так он выглядел при жизни. – Попиль достал рисунок из своего портфеля, первый из подборки. – А вот так изобразил его Ганнибал. И повесил рисунок на стене у себя в комнате. – Половина лица на рисунке была анатомирована, вторая явно принадлежала Дортлиху.
– И в его комнату вы попали отнюдь не по его приглашению.
Попиля внезапно охватила ярость.
– Ваша ручная змея убила человека. Вероятно, не первого, вам это лучше известно, чем мне. А вот и другие, – добавил он и выложил на стол остальные рисунки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31