Он обнимал Амелию, поглаживая ее по густым темно-русым волосам, что шелковистой рекой лежали у него на груди. – Если ты хочешь, чтобы Уин оставалась с тобой подольше, мы могли бы отправить ее в клинику весной.
– Нет, она должна ехать как можно скорее. Доктор Харроу ясно дал понять, что слишком много времени уже и так потрачено зря. Чем раньше она начнет курс лечения, тем выше ее шансы на выздоровление.
Кэм тогда улыбнулся. Тон Амелии был таким прагматичным. Жена его преуспела в умении скрывать свои эмоции, и мало кто догадывался, что за на первый взгляд непробиваемым фасадом скрывалась ранимая и чуткая душа. Кэм был единственным, перед кем она могла позволить себе не притворяться сильной.
– Мы должны вести себя разумно, – добавила тогда Амелия.
Кэм перевернул ее на спину. Он смотрел сверху вниз в ее милое, с мелкими чертами лицо, освещенное ночником. Такие круглые синие глаза, темные, как сердце полуночи.
– Да, – согласился он с ней. – Но быть разумными не всегда просто, верно?
Она покачала головой, и глаза ее сделались влажными. Он погладил ее по щеке.
– Бедная моя птичка колибри, – прошептал он. – Тебе столько пришлось пережить за последние месяцы, в том числе и брак со мной. А сейчас я отсылаю прочь твою сестру.
– Ты отправляешь ее в клинику, где ее вылечат, – сказала тогда Амелия. – Я знаю, что так будет лучше для нее. Просто… я буду скучать. Уин самая хрупкая, самая нежная в нашей семье, и она мне дороже всех. Без нее мы поубиваем друг друга. – Она нахмурилась. – Не говори никому, что я плакала, а не то я очень на тебя рассержусь. – Амелия всхлипнула.
– Нет, мониша, не скажу, – ласково успокоил ее Кэм, привлекая к себе. – Я никому не выдам твоих секретов. Ты об этом знаешь. – И он стал покрывать поцелуями ее лицо, осушая губами слезы. Он медленно снял с нее рубашку. И ласки его были такими же неторопливыми. – Малышка моя, – шептал он, когда она дрожала под ним. – Позволь мне сделать так, чтобы ты почувствовала себя лучше. – И, бережно овладевая ее телом, он на одном из самых древних языков мира говорил ей, что она приятна ему во всех смыслах, что ему нравится быть внутри ее, что он никогда ее не оставит. Хотя Амелия не понимала слов чужого языка, звуки этого языка возбуждали ее, и руки ее блуждали по его спине, лаская и царапая, и бедра ее прижимались к его бедрам. Он дарил ей наслаждение и получал сполна, и так продолжалось до тех пор, пока жена его, удовлетворенная и уставшая, не погрузилась в сон.
Еще долго после того, как она уснула, Кэм прижимал ее к себе, и голова ее приятной тяжестью лежала у него на плече. Теперь он отвечал за Амелию, отвечал за всю ее семью.
Хатауэи представляли собой странную группу, включающую четырех сестер, брата и Меррипена, который, как и Кэм, был цыганом. О Меррипене было известно лишь то, что он попал в семью Хатауэй еще ребенком. Хатауэи приютили его, когда, во время погрома он был ранен и оставлен умирать. Статус его был неопределенным: выше, чем у слуги, но ниже, чем у урожденных Хатауэев.
Невозможно было предсказать, как поведет себя Меррипен в отсутствии Уин, но Кэм подозревал, что ничего хорошего от него ждать не приходится. Они были совсем разными: светловолосая болезненная Уин и черноволосый и смуглый могучий цыган Меррипен. Уин была изящной и хрупкой, утонченно красивой, воздушной, словно фарфоровая статуэтка, тогда как Меррипен прочно стоял на земле и книгам предпочитал практический опыт. Но влечение между ними было очевидным. Так сокол всегда возвращается в один и тот же лес, следуя невидимому маршруту, который навек отпечатан у него в сердце.
Когда весь багаж был должным образом погружен и надежно закреплен кожаными ремнями, Кэм направился в апартаменты отеля, где остановилось семейство. Хатауэи собрались в гостиной, чтобы попрощаться с сестрой.
Меррипен отсутствовал, что было странно и наводило на неприятные подозрения.
Хатауэи столпились в небольшой комнате: все четыре сестры и их брат Лео, который отправлялся во Францию вместе с Уин в качестве ее компаньона и сопровождающего.
– Ну все, пора, – ворчливо сказал Лео, похлопав по спине младшую сестру Беатрикс, которой только что исполнилось шестнадцать. – Нет нужды закатывать сцену.
Она крепко его обняла.
– Тебе будет так одиноко вдали от нас, от дома. Ты не хочешь взять одного из моих любимцев, чтобы он составил тебе компанию?
– Нет, дорогая, придется мне довольствоваться компанией людей. – Он повернулся к Поппи, рыжеволосой восемнадцатилетней красавице. – До свидания, сестричка. Желаю тебе получить все возможное удовольствие от твоего первого лондонского сезона. И постарайся не принимать предложение от первого встречного юнца.
Поппи подошла к брату и обняла.
– Дорогой Лео, – сказала она, уткнувшись лицом ему в плечо, – постарайся вести себя прилично, когда будешь во Франции.
– Во Франции никто себя прилично не ведет, – сказал ей Лео. – Именно поэтому всем так нравится Франция. – И только тогда маска прожженного циника, которую так редко снимал Лео, дала трещину. Он судорожно вздохнул. Из всех отпрысков Хатауэев Лео и Амелия ссорились больше всего и наиболее ожесточенно. И тем не менее Амелия была, вне сомнений, его самой любимой сестричкой. Они через многое прошли вместе, взяв на себя заботу о младших, когда умерли родители. Амелия вот уже не один год с болью в сердце наблюдала, как Лео из перспективного молодого архитектора превращается в надломленного неудачника. Наследование титула виконта нисколько не помогло ему остановиться в своем падении. Напротив, титул и новый, более высокий общественный статус лишь ускорили скатывание Лео вниз, по наклонной. Но Амелия продолжала бороться за него, старалась спасти, пыталась удержать от падения. Что сильно его раздражало.
Амелия подошла к брату и положила голову ему на грудь.
– Лео, – всхлипнув, сказала она, – если ты допустишь, чтобы что-нибудь случилось с Уин, я тебя убью.
Он нежно погладил ее по голове.
– Ты столько лет обещаешь меня убить, а я все еще жив.
– Я жду по-настоящему серьезного повода.
С улыбкой Лео приподнял ее голову и поцеловал в лоб.
– Я привезу ее назад целой и невредимой. И здоровой.
– А себя?
– И себя.
Амелия расправила складки на своем салопе. Нижняя губа ее дрожала.
– Тогда ты должен измениться, Лео. Довольно прожигать жизнь, – сказала она.
Лео усмехнулся.
– Но я всегда верил в то, что человек должен как можно полнее раскрывать свои природные склонности. – Он опустил голову, чтобы сестра могла поцеловать его в щеку. – Кому бы меня учить жизни, сестричка, только не тебе. Особенно после того как ты вышла замуж за человека, которого едва знаешь.
– Этот поступок – лучший, что я совершила в жизни, – сказала Амелия.
– Поскольку он оплачивает мое путешествие во Францию, я не могу с тобой не согласиться. – Лео протянул руку Кэму, и мужчины обменялись крепкими рукопожатиями. Если вначале отношения между Лео и новоиспеченным мужем сестры были несколько натянутыми, то вскоре они поладили и даже привязались друг к другу. – До свидания, фрал, – сказал Лео, используя цыганское слово «брат», которому научил его Кэм. – Я не сомневаюсь, что ты отлично позаботишься о моих сестрах. Ты уже избавился от меня, так что начало – многообещающее.
– Вы вернетесь в перестроенный дом и процветающее поместье, милорд.
Лео тихо рассмеялся.
– Не могу дождаться того дня, когда увижу, чего тебе удалось добиться. Знаешь ли, не всякий пэр королевства доверил бы парочке цыган вести свои дела.
– Абсолютно с вами согласен, – ответил Кэм. – Вы такой один.
После того как Уин распрощалась с сестрами, Лео усадил ее в карету и забрался следом. Экипаж, чуть дернувшись, тронулся с места, направляясь к докам.
Лео, сидя рядом с сестрой, изучал ее профиль. Как обычно, она не показывала своих чувств. Лицо ее с правильными чертами было безмятежно спокойным. Но он видел красные пятна на ее скулах, он замечал, как руки ее, лежавшие на коленях, судорожно сминали вышитый Поппи носовой платок. От Лео не ускользнул и тот факт, что среди провожающих не было Меррипена. Лео гадал, успели ли они с Уин обменяться парой нелицеприятных слов перед отъездом.
Вздохнув, Лео обнял сестру за хрупкие плечи. Она напряглась, но не отстранилась. Прошло несколько секунд, и она поднесла платок к глазам, вытирая слезы. Она была напугана. Она выглядела больной и несчастной.
И кроме него, у нее никого не было.
Да поможет ей Бог.
Лео сделал попытку пошутить:
– Ты не позволила Беатрикс всучить тебе на дорогу одного из ее любимцев, верно? Предупреждаю: если ты где-то прячешь ежика или крысу, они отправятся за борт, как только мы ступим на палубу корабля.
Уин покачала головой и высморкалась.
– Ты знаешь, – непринужденно заметил Лео, продолжая обнимать сестру за плечи, – ты самая скучная из сестер. Не могу понять, как могло случиться так, что во Францию я еду именно с тобой.
– Поверь мне, – уныло ответила Уин, – я не была бы такой скучной, если бы мне было что тебе рассказать. Когда я выздоровею, я намерена вести себя очень и очень неприлично.
– Ну, буду ждать с нетерпением твоего выздоровления. – Он прижался щекой к ее мягким светлым волосам.
– Лео, – спросила она чуть позже, – почему ты вызвался поехать в клинику со мной? Потому что тоже хочешь излечиться?
Лео не только тронул этот невинный вопрос, но и вызвал раздражение. Уин, как все прочие члены семьи, считала его пьянство болезнью, которую можно излечить воздержанием и здоровым окружением. Но его пьянство являлось лишь симптомом более серьезной болезни – печали такой сильной, что временами она грозила убить его. Никакое лечение не могло вернуть ему Лауру. И исцелить от тоски.
– Нет, – сказал он. – Я не стремлюсь излечиться. Я всего лишь хочу сменить обстановку. – Уин ответила ему коротким смешком. – Вы с Меррипеном поссорились? Поэтому он не пришел тебя проводить? – Уин молчала, и Лео закатил глаза. – Если ты решила не раскрывать рта до самой Франции, то путешествие и в самом деле покажется очень долгим.
– Да, мы поссорились.
– Из-за чего? Из-за клиники Харроу?
– Не совсем. Из-за этого тоже, но… – Уин зябко повела плечами. – Все так запутанно. Так просто не объяснишь.
– Нам предстоит пересечь океан и половину Франции. Поверь мне, времени у нас в избытке.
После того как уехала карета, Кэм отправился на задний двор отеля, где находились конюшня и прочие хозяйственные постройки. Конюшня располагалась в опрятном двухэтажном здании, на первом этаже которого имелись стойла и каретная, а на втором – комнаты для прислуги. Как и предполагал Кэм, Меррипен был на конюшне. В отеле работали и штатные конюхи тоже, но часть работы должны были выполнять хозяева лошадей. Сейчас Меррипен занимался вороным-трехлеткой Кэма по имени Пука.
Движения Меррипена, проводящего щеткой по блестящим бокам коня, были ловкими, быстрыми и методичными.
Кэм какое-то время наблюдал за ним, любуясь цыганской сноровкой сородича. Бытующее среди гаджо мнение о том, что цыгане необычайно хорошо управляются с лошадьми, имело под собой реальные основания. Цыган считает коня своим товарищем, животным поэтичным и с героическими инстинктами. И Пука относился к Меррипену с уважением и почтением, которое выказывал немногим людям.
– Чего ты хочешь? – спросил Меррипен, не глядя на него.
Кэм не торопясь подошел к открытому стойлу и улыбнулся, когда Пука опустил голову и потерся головой о грудь хозяина.
– Нет, мальчик, нет у меня для тебя сахару. – Он похлопал коня по мускулистой шее. Рукава рубашки Кэм закатал до локтей, открыв татуировку с изображением летящего коня на предплечье. Кэм не помнил, когда у него появилась эта татуировка. Казалось, она была тут вечно, а по какому поводу была сделана, бабушка не сочла нужным ему объяснить.
Крылатый конь на его руке был в числе древних ирландских символов, изображением легендарного пуки, коня ночных кошмаров, и этот конь то приносил беду, то, наоборот, творил добро. Этот конь говорил человеческим голосом и по ночам летал, широко расправив крылья. Если верить легенде, пука приходил к дверям ни о чем не подозревающего человека, подзывал к себе и уносил далеко от дома. И после этой безумной скачки всадник менялся навсегда.
Кэм никогда ни у кого не видел такой татуировки, пока не повстречал Меррипена.
Не так давно в Гемпшире, в усадьбе Рамзи, доставшейся Лео в наследство от дальнего родственника, случился пожар. Дом сгорел, и Меррипен пострадал, спасая людей и имущество. Его рану пришлось подлечить, и тогда, обнажив его плечо, Хатауэи обнаружили татуировку – точно такую же, что была на руке у Кэма. Что, разумеется, не могло не вызвать у него ряд вопросов.
– Что ты за цыган, если носишь ирландскую татуировку? – спросил Кэм.
– В Ирландии живут цыгане. Ничего необычного.
– В этой татуировке есть кое-что необычное, – спокойно сказал Кэм. – Я никогда не видел другой такой же до тебя. И, поскольку Хатауэи были удивлены не меньше меня, ты, очевидно, очень старался, чтобы ее никто не увидел. Так с чего бы это, фрал?
– Не зови меня так.
– Ты с детства живешь с Хатауэями, – сказал Кэм. – И они считают тебя одним из них. А я вошел в эту семью, женившись на дочери отца семейства. Таким образом, мы стали братьями, не правда ли?
Ответом Кэму был лишь презрительный взгляд Меррипена.
Кэм находил извращенное удовольствие в том, что питал искренние дружеские чувства к цыгану, который столь явно его презирал. Он отчетливо понимал, что вызывало враждебность Меррипена. Когда в семейный клан входит еще один человек, почти всегда возникают конфликты, явные и неявные. Как правило, новичку отводится место в самом низу иерархии. Кэм считал такое положение вещей нормальным, но в его случае все вышло не так. Женившись на старшей сестре Хатауэй, Кэм, чужак, был вынужден сразу взять на себя роль главы семейства, и эта ноша была для него тяжела. Не помогало разрешению проблемы и то, что Кэм был пошрамом, иначе говоря – полукровкой, сыном цыганки и гаджо – ирландца.
1 2 3 4 5 6 7