Но победили князья половцев, взяли их городки и многое в них порушили. Кузнецов же и седельщиков отыскали всего с десяток… Однако по-прежнему были легки в беге половецкие кони, и понукать их было не нужно. Как и раньше, половецкие всадники крепко держались в седлах. Только заметно меньше их стало – многих погубил Мономах…За разговором Эйрик и Берест не забывали о деле. Иногда надолго смолкали. Поглядят вокруг – ничего, кроме трав, не видно. Тогда закроют глаза, послушают – ветер тихонько шелестит травами, и больше ни звука! Сменят место, как Рагнар им говорил, замрут на время. Со стороны – будто два камня на пригорке.А игрец все поглядывал на лесок, что виднелся клином за степью. Не давал ему покоя тот лесок, потому что был точь-в-точь как в недавнем чудесном явлении и так же манил к себе. И казалось игрецу, войди он сейчас в этот лес – и вновь предстанет перед ним деревянная церковка и Насткин могильник, и волшебная березка, и сам Николай Угодник. Но не поднимался Берест и не шел, боялся, что все окажется правдой и не останется надежды. Нет, не тот это был лесок!.. Новые тучи заслонили свет, новые ветры всколыхнули травы.Игрец рассказал Эйрику о своем видении. А тот не долго думал, разгадал все непонятное:– Сон твой принесет тебе удачу. Настке – нет.Берест и сам так думал, и было ему очень жаль Настку и обидно оттого, что не мог он ничем помочь ей. Может, только молитвой. Но молитвы игрец знал слабо. Он рассказал Эйрику про Настку – какая она. Рассказал про колоски в ее руках, про ее ожидание и гадание по венку, про смех, про тревогу в глазах… И очень захотелось Бересту сыграть на дудке свою музыку – ту, какую играл Настке.Но и этого он не мог, его раздавленные пальцы были крепко стянуты узлами. И тогда игрец решил пересказать свою музыку. И сделал это. А Эйрик, выслушав все внимательно, здесь же сложил стихи. В них были такие слова:
О, листок! Соединившись с ветром,Ты уносишься далеко…
Еще там была виса:
Скажу о ветре,Обрывающем листья!Струн властитель,Ты – ветер для струн.Музыка твояТрогает сердце:Листву обрываешьИ сам трепещешь.
Игрец согласно кивал головой.Они сидели на пригорке, как будто пасли коней. Но не было вокруг ни живой души, только неторопливые волны прокатывались по высоким травам.Пальцы у Береста сами по себе шевелились под тугими узлами тряпиц. Игрец не думал о пальцах, они уже переставали болеть. Или произнесенные слова тревожили его больше, чем боль в поврежденных руках. Пальцы играли на дудке, пальцы ходили по струнам…Опять накрапывал дождь. И было темнее, чем прежде. Ветер шумел громче. А до утра было еще далеко.В коротком затишье услышали топот копыт. Осторожный топот, крадущаяся поступь. Замерли. Всматривались в темноту. И разглядели – шел табунчик полудиких коней. Осторожный, чуткий вожак впереди. Ступит несколько шагов и замрет, поводит по ветру широко раскрытыми ноздрями, потом еще сделает несколько шагов. Чуял вожак присутствие человека. В последний раз остановился и стоял долго. Будто табунчика здесь не было вовсе. Вот послышался плач кобылицы. Негодующе фыркнул вожак, и наступила тишина. Но вскоре кобылица опять заплакала, теперь уже плачем человеческого младенца. И было в этом плаче столько тоски, что у игреца сжалось сердце.Когда лошади ушли, Берест вновь заговорил о половцах и о половецких хитростях. Рассказывал, что подкрадываются они к спящим, спрятавшись под брюхом коня. Посмотришь со стороны – табун табуном. А половцы выберут время и накинут на шею аркан. Или еще такое бывало: подгоняли половцы к ладейной стоянке табунок лошадей, а купцы, думая, что лошади одичавшие, ничьи, да обрадовавшись легкой добыче, кидались их ловить. И не замечали в радости, как сами становились добычей. Ладьи их, разграбив, сжигали половцы, а самих купцов уводили в плен.
К утру потеплело, ветер стих. Небо очистилось от туч. А свет уходящей луны поблек. От реки отдельными клочьями наползал низовой туман. С пригорка, на котором сидели Эйрик и Берест, было хорошо видно, как туман постепенно покрывал равнину, как он приостановился у опушки леса-островка и подтягивался к дальнему лесу.Эйрик сказал:
Дорога зла пролегла через сердце.Ее проторил старейшина Рудбранд.И мудрый бывает не прав.Одна только дева знает всю меру зла.Мне весть недобрую принесла она,Когда передала насмешку Гудбранда.И теперь не предвижу конца пути,А под моими ногами туман.
И после этого Эйрик поделился с игрецом своей обидой.Ингунн, дочь Гудбранда, не была такой уж красавицей, чтобы Эйрик от нее потерял голову. Поглядывали на него девушки и получше, и не такие стыдливые, как она. И будь он с девушками посмелее – многое позволили бы ему, и не дали бы на морозе замерзнуть его рукам, пустили бы под юбку, и не побоялись бы отойти с ним туда, где потемнее. Но однажды во время сильного солнцепека, когда многие, желая охладиться, оставили работу и кинулись в море, Эйрик по случайности оказался рядом с Ингунн. И, как обычно, обратил на нее мало внимания. Зато когда он нырнул и открыл под водой глаза, то увидел, какая она! И сердце у Эйрика заколотилось чаще. Тогда Эйрик, чтобы не выдать себя и своего внезапного смущения, под водою же отплыл подальше от Ингунн. Но с тех пор на суше он старался быть поближе к ней.Конечно, Бирка теперь совсем не та, что была раньше, поуменьшилась ее слава. Но Гудбранд в этой Бирке очень большой человек, один из самых богатых купцов, к тому же – старейшина на тинге. И если Гудбранд скажет слово, то уже никто не скажет ему поперек, если Гудбранд подарит на свадьбу бочонок вина, то никто не осмелится после него подарить вина лучшего. А если же Гудбранду не понравится кто-то, то лучше уж тому человеку поскорее уехать из Бирки.И вот однажды Гудбранд озлобился на Эйрика. Это произошло, когда Гудбранд заметил, что Эйрик с Ингунн частенько бывают вместе. Но недолго злился старейшина. Сначала он перестал различать Эйрика среди других юношей, потом будто бы начал спрашивать у людей, кто у Эйрика отец, а когда узнал, то очень посмеялся и во всеуслышание произнес: «Если Олав – отец, значит, сын – безотцовщина». И потом еще: «У бродяги-отца сын – нищий; что же из этого получится дальше?» Ингунн слушала все эти насмешки от отца, но от Эйрика не отступалась, хотя была тиха и стыдлива. Какая-нибудь другая – из тех, нестыдливых, давно бы уже обходила Эйрика стороной, лишь бы не попасть в нелюбовь к отцу. Да такому, как Гудбранд! Ингунн оказалась упрямой. Эйрик был терпелив. Но у них ничего не получалось. Все, кто уважал или боялся Гудбранда, были настроены против них, хотя, может быть, втайне и осуждали гнев Гудбранда. Как бы то ни было, Ингунн и Эйрик не могли показаться вместе ни в церкви, ни на языческом святилище, ни на праздничном гулянии у друзей – об их встречах тут же становилось известно старейшине. И тогда они спрятались в холодной расщелине среди скал, и там Ингунн стала женщиной.Тем временем родственник Ингунн, брат матери – Рагнар, собрался со своими людьми и некоторыми домочадцами в поход через Восточный путь к Миклагарду. Здесь к месту сказать, что даже среди своих людей в Бирке Рагнар пользовался не слишком доброй славой. С молодости драчун и забияка, сильный телом, с большими твердыми кулачищами, он никак не хотел остепениться и успел насолить многим. Так, что почти на каждом тинге старейшине Гудбранду приходилось разбирать жалобы на Рагнара Крепыша. И Гудбранд недолюбливал его. Тем более, что Гудбранд был ревностным христианином, а Рагнар – отпетым язычником. Если Рагнару где-то представлялся случай поколотить христиан, то он колотил их и уж совсем открыто ненавидел христианских миссионеров. Обо всем этом Гудбранд, конечно, знал и с Рагнаром Крепышом общался редко, хотя жили они почти двор в двор.Вот так и получилось, что Эйрику больше не к кому было обратиться за помощью, только к Рагнару, по совету Ингунн – потому что между Рагнаром и ее отцом уже много раз пробежала бешеная собака. Вышло, как и ожидали: Рагнар не побоялся помочь Эйрику и обещал взять его с собой, чтобы через два-три года вернуть в Бирку богачом.Эйрик сказал:
Напрасно, Гудбранд,Родственников своих,Олава и Эйрика, чернишь –Бродягой зовешь, нищим зовешь.И мудрый ошибается.Вернутся однажды, поверь,Бросят к ногам солнце волн!Одна только дева знает.
Игрец опять подумал про Настку. Или не переставал думать о ней. Когда Эйрик рассказывал про Ингунн, Берест видел перед собой только Настку. Он подумал, что всюду дуют схожие ветры. Недобрые силы! Срывают листья, путают траву.Посветлело. Но утренний туман покрывал и реку, и лес. Только малый клинышек степи был доступен взгляду.Там в высокой траве, скрытый до пояса, шел человек. Он то и дело озирался, потом вдруг менял направление и внимательно смотрел себе под ноги – искал следы.– Это Ингольф! – узнал Эйрик.Берсерк поднялся на пригорок, сказал:– Рагнар зовет. Все уже на веслах.При этом один глаз у Ингольфа сильно косил.Возвращаясь, обнаружили в траве мертвого жеребенка. И рассказали Ингольфу про плач кобылицы. Берсерк пощупал труп ладонью и объяснил:– Это знак нам: тиун Ярицлейв отыскал Атая и Будука и избил. Уже остыли их тела. Глава 4 Киев – город городов, город между небом и землей, между севером и югом. Ключ ко всем дорогам – Киев. Гостям в киевских воротах приготовлены хлебы. Врагам высокий Киев – как высокий порог. О него спотыкаются враги.Теперь, впервые попав в стольный город, Берест мог убедиться в правдивости всего того, что ему доводилось слышать о Киеве. Игрец стоял в ладье под парусом в толпе восхищенных варяжских купцов и видел перед собой городской посад – это бесконечное Подолие, огороженное деревянным столпием. Хоромы на хоромах, кузни с дымами, гончарни, амбары, винокурни, церкви, торговые ряды… И над всем этим круто поднимается Гора. А на ней великий Ярославов город, сплошь заставленный теремами и храмами, окруженный невиданным земляным валом и стенами, да с тремя воротами. Слушать про этот вал, не видя его прежде, – значит, наживать себе врагов. Ни одному слову не поверишь. Высотой этот вал, как семь человек, составленных друг другу на плечи, шириной – человек двенадцать. Насыпан вал, как на основу, на огромные дубовые клети. А чтобы те клети собрать, дуб свозился не один год со всех сторон; бывало, очень издалека. И вырубили при князе Ярославе для одного только киевского вала тридцать три огромных дубравы. Дубы же там были не кряжистые, а все больше прямые, как сосны, и очень высокие. Строили вал четыре года. Тысяча человек работала на нем изо дня в день.– Богоизбранный город! – сказал отец Торольв.Киев был застроен так тесно, что могло показаться с реки, не оставалось в нем места ни для улиц, ни для площадей. Но едва только ступишь на землю, увидишь, что здесь достаточно широки улицы и часты площади. И место есть всему, что заслуживает места.В этом городе все торговали, все менялись – от босоногого мальчишки с хитрым лицом до глубокого старца с лицом бесстрастным. Город вырос на торговле и мене. Здесь был обычай прибыли свои прятать в «лисьей норе» под домом. От того обычая, говорят, насыщена золотом и серебром, тяжела киевская земля. От купца до купца, как в круговой поруке, дотянешься рукой. И так, дотрагиваясь, сможешь обойти весь город. И еще правда то, что парод в Киеве многоязычен, как в Вавилоне в первый день после смешения языков. Однако здесь все понимают друг друга, потому что хотят либо купить, либо продать. И это неудивительно: как не понять человеку человека, если у них одно на уме? Да и в языках киевляне были сильны. Игрец еще в Смоленске знавал одного купца, который, как присказку, часто повторял: «Мой дед – славянин, бабка – гречанка, другой дед – варяг, другая бабка – торчанка. А я, выходит – киевлянин!» И всюду этому человеку был ход, и покупали у него больше, чем у других, потому что он был мил людям и везде оказывался своим.
Скейд вошел в узкое русло реки Почайны. Гёде правил к пристани. Кто из людей не сидел на веслах, тот глазел на город. Снизу обратили лица к высоким и крутым днепровским кручам. Шапки придерживали руками. Всего-то видели от верхнего города – вал на горе и высокие стены, видели рядок крыш и куполов. И только…Но увидели бы Весь! Как видели птицы, как отражали небеса – звездами. На холмах – как на столбах. Как на ножках стол – город стольный. Пестрой покрыт желто-зеленой скатертью с золотыми блестками. А дороги от Киева, как лучи от солнца, разбегаются на все стороны. И ручьи-речушки – из конца в конец. Внизу же Подолие, словно подножие. Ступенька! Был человек малым человеком, ремеслу обучился, на ступеньку встал – стал хозяином. Поднялся. Его милости просили с княжьего двора. Приласкали бояре. И хозяином вошел человек в Ярославов город. И от малой толики хозяйских богатств был им на Горе воздвигнут новый храм. Многие так поднимались, особенно из купцов. А ростовщикам славный Мономах прижал хвост…Гёде сказал:– Киэнугард – мировое гнездо. В нем от лета до лета находят приют перелетные птицы.Дважды прошли вдоль пристани. Не могли найти свободного места, чтобы причалить. Тогда Рагнар, раздраженный, скрипнул зубами и сам взялся за руль. Он направил скейд в самую гущу мелких лодок-однодеревок и, причаливая, несколько из них помял или опрокинул. Хозяева лодок, оказавшиеся поблизости, начали было браниться, но, убедившись, что на их брань даже не обращают внимания, кинулись куда-то с жалобой. Тем временем Рагнар приказал сбросить на пристань мостки, а гребцам сделал знак быть настороже и держать руки под скамьями, где у них были припрятаны боевые секиры.Но все было тихо. Только несколько перекупщиков один за другим подходили к мосткам и спрашивали про товар. Рагнар отвечал им, что ничего продавать не будет. Еще приходили другие продающие и спрашивали, не желает ли уважаемый хозяин что-нибудь купить. Рагнар ответил, что не желает. Потом он подумал и предложил купцам:– Если кто-нибудь из этих честных господ захочет перевезти свой товар в другой город, то я имею им помочь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50