– Да.
– Мне бы надо сказать, что я тебе не верю… Но я теперь верю во все.
– Так что насчет работы?
– Не волнуйся, у меня есть постоянный источник дохода. Хотя, по сути дела, настоящей работы у меня нет.
– Как так?
– Я старший сын в семье, я унаследовал состояние отца и неплохо им распорядился. У меня есть недвижимость, с которой я получаю доходы. Проще говоря, сейчас я живу на проценты с того, что заработали мои предки, и с того, что заработал я сам лет пять-десять назад. Моя работа – следить за тем, чтобы деньги были пристроены и приносили прибыль. Это не так сложно, и это не занимает много времени.
– Если это не занимает много времени, что же тогда занимает твое время?
– Этот дом… Я разбираю семейные архивы… И еще я хочу, чтобы мое время занимала ты. Что? Ты как-то странно на меня смотришь…
– Я думала, что такие люди остались в позапрошлом веке. Я не думала, что мне повезет встретить хотя бы одного такого…
Позже, расслабившись в широкой ванне с кранами в виде золотых львиных голов, слушая внутри себя мелодию струнного квартета громкостью не сильнее комариного писка, Настя вспоминала прошедший день и воспринимала его как роскошную сказку, в которую ее занесло по недоразумению.
Но стоило ей завести руку за спину и убедиться, что небольшое утолщение под кожей у основания шеи никуда не исчезло, как гармония нарушалась, будто в бокал с родниковой водой кто-то капнул черных чернил.

6

Через несколько дней Михаил устроил что-то вроде представления Насти узкому кругу друзей. Там были и те трое его компаньонов, с которыми Гарджели заезжал в «Хитроумный Одиссей» памятным вечером шестого декабря, но были и новые лица. Приехали пятеро других мужчин, и среди них тонкий бледный юноша, который был красив не человеческой, а картинной красотой. Было странно видеть, что он может ходить, сидеть, смеяться, есть. Насте казалось, что ему впору застыть рядом с античными статуями в изысканной статичной позе, но юноша так не думал и двигался весьма живо.
– Это мой младший брат, Давид, – сказал Михаил. – Он специально приехал в город, чтобы посмотреть на тебя.
– Нет, – поправила Настя. – Он приехал посмотреть на девушку старшего брата.
– Он опять меня опередил, – грустно сказал Давид. – Но если надумаете сбежать от этого зануды, то запишите мой номер телефона. Если бы я встретил вас раньше Михаила! – Он покачал головой, и в грусти его лицо стало даже более прекрасным.
«Если бы я встретила тебя год… даже полгода назад… – подумала Настя, – я бы вцепилась в тебя руками и ногами, но… А почему полгода назад? Что такого случилось полгода назад?»
Пульсирующая боль вдруг поползла от шеи к затылку. Настя извинилась и вышла из комнаты.
– Когда я первый раз ее увидел, – негромко говорил тем временем Михаил, – я окаменел! Сходство с Еленой было потрясающее, просто как сестра-близнец! Наверное, дело было в освещении, потому что утром все было немножко не так…
– Да, – вздохнул пожилой лысый грузин. – Так оно обычно и бывает. Утром все по-другому.
– Но дело не во внешнем сходстве, – обернулся к нему Михаил. – Дело в другом…
– А ты не оправдывайся, – сказал лысый грузин. – Это твой выбор, а значит, в случае чего тебе мучиться и тебе же радоваться. Твои риски, твои прибыли. Ты только не торопись…
– Я не тороплюсь. И она не торопится. Я думаю, к весне мы примем окончательное решение.
– Миша, какая весна? Ты уже принял решение, если сейчас говоришь «мы»…
В комнату вернулась Настя, и лысый грузин моментально сменил направление разговора:
– …так что, Миша, мужчина – это крепость, но женщина – ключ от крепости. Мне кажется, с Настей тебе очень повезло, и…
При слове «ключ» боль снова выбралась из укрытия и вцепилась Насте в шею. С ключами все было не так просто.
Можете верить или не верить, но чувство зависти проснулось во мне не при виде особняка Гарджели, не при виде его автомобильной коллекции и не от осознания факта, что этот человек никогда не был бедным и никогда им не будет. Горячие пузырьки зависти забулькали во мне, когда я увидела двух братьев – Михаила и Давида – вместе, увидела, как они улыбаются друг другу, как они разговаривают, касаются друг друга… Я кожей почувствовала, что между братьями есть такая неразрывная связь, такое понимание и такая нежность, каких мне еще не приходилось видеть. И каких в моей жизни не было никогда ни с одним человеком.
И когда Давид поцеловал мне руку, он показал, что готов полюбить меня, кто бы я ни была, просто потому, что меня выбрал его брат.
А мне хотелось плакать от тоски по таким чувствам, мне хотелось плакать потому, что где-то внутри меня было ощущение, что я ничего хорошего не принесу этому дому, что я как вирус, который разрушит все здесь, оставив лишь хаос и боль.
Нужно представить всю любовь Давида к брату, чтобы понять всю его ненависть ко мне.

7

Идиллия в снежных тонах и в струнном сопровождении не дотянула до весны трех недель.
Это был день, начавшийся неторопливой и нежной любовью. Это был день, продолжившийся поездкой за город, где лошади косились на гостей большими красивыми глазами и встряхивали гривами. Этот такой обычный и такой замечательный день должен был закончиться тремя часами музыки Верди в оперном театре, но день ею не закончился, он судорожно впился в ничего не подозревающую ночь, а утром…
Утром все уже было совсем по-другому.
Но сейчас еще нет и полуночи, музыка Верди стихла, лимузин привез Михаила Гарджели и Настю в особняк, и вот дрова приятно трещат в камине. На антикварном столике неподалеку – начатая бутылка красного вина и один бокал. Михаил сидит в большом уютном кресле с раскрытой газетой. На столике рядом с бутылкой почта – несколько конвертов разного формата, газеты. Михаил погружен в чтение и не слышит, как сзади к нему подходит Настя, босиком, в халате. Она облокачивается о спинку кресла и заглядывает в газету не потому, что ее заинтересовала динамика цен на недвижимость и котировки акций нефтяных компаний, а потому, что ей нужно внимание Михаила.
– Ты еще долго? – спрашивает Настя.
– М-м-м… Пожалуй.
– А в другое время нельзя этим заняться?
– У меня нет другого времени. У меня есть только это время.
– Ты такой нудный.
– Да, я в курсе.
– Я уйду от тебя.
– Надеюсь, недалеко?
– Очень далеко. Я пойду наверх и стану оплакивать свою несчастную женскую долю.
– Договорились.
Настя перегибается через спинку кресла, целует Михаила в висок, потом разворачивается и уходит. Возле лестницы, ведущей на второй этаж, она встречает охранника и игриво машет ему рукой. Охранник сдержанно кивает и продолжает неспешно обходить этаж. Настя поднимается по лестнице, охранник искоса поглядывает ей вслед.
Пока Настя поднимается по лестнице, выражение её лица начинает меняться – и вскоре на нем нет ни следа игривости, нет ни скуки, ни беспечной радости. Это сосредоточенное лицо человека, у которого есть какое-то важное дело.
На втором этаже Настя подходит к двери спальни, заходит, зажигает лампу на прикроватном столике, откидывает оделяло на кровати, взбивает подушку, кладет поверх одеяла раскрытую книгу. Встав у двери, Настя осматривает пристальным взглядом спалню. На первый взгляд кажется, что хозяйка читала перед сном, но затем отложила книгу и вышла на минутку в ванную комнату. Так и должно казаться, а Настя тем временем выскальзывает из спальни, торопливо шагает в сторону ванной комнаты, но минует ее, идет дальше и дальше, пока коридор не начинает сужаться.
Наконец Настя оказывается в небольшой темной комнатке, похожей на кладовку или подсобное помещение. Здесь составлены какие-то картонные коробки, доски, мешки с цементом – то ли остатки после ремонта, то ли заготовки к нему. Освещения в комнате нет, и может показаться, что дальше из комнаты прохода нет. Но Настя была здесь днем, и поэтому сначала она нагибается и вытаскивает из укромного места фонарик, а потом осторожно переступает через ведра и мешки, снова нагибается и проходит под стремянкой, после чего оказывается в узком проходе. Фонарик она не зажигает, потому что не знает, насколько еще хватит батареек. Настя двигается на ощупь, и через несколько метров проход заканчивается дверью.
Настя останавливается, прислушивается и, не уловив ничего подозрительного, достает из кармана халата ключ, старомодный массивный ключ с двойной бородкой.
Пальцем она нащупывает в темноте замочную скважину, вставляет ключ, с усилием поворачивает…
Сухой щелчок кажется ужасающе громким, похожим на выстрел. Настя с дрожью в коленках выжидает, но не слышно ни воя сигнализации, ни тревожных воплей охраны. Она толкает дверь, и та мягко подается вперед.
За дверью – площадка металлической винтовой лестницы. Сама лестница идет отсюда и вверх, и вниз. Настя закрывает за собой дверь и некоторое время размышляет, покусывая большой палец.
Потом она решается и идет вниз, считая ступени под ногами. Пройдя уже ступеней тридцать, Настя вдруг понимает, что ей нужно было запереть за собой дверь.
Она растерянно смотрит вверх, в темную бездну над собой. Слишком поздно. Слишком поздно – Настя так часто повторяла эти два слова в последнее время, что будь ее жизнь песней, то «слишком поздно» стало бы припевом.
Настя шагает вниз, и вроде бы ее сейчас должен беспокоить холод, царящий внутри каменного колодца, но куда больше ее заботит пульсация в том самом уплотнении в основании шеи. Это отчасти похоже на зубную боль, а вдобавок кожа вокруг болезненной точки становится горячей и сухой.
Подарок майора Покровского.

8

Вероятно, майор Покровский думал, что офицерская столовая для Насти сейчас все равно что парижский ресторан, но он заблуждался. Тем более что в чашке чая плавал обычный пакетик «Липтон», да и ровно выложенные квадратики печенья не годились на роль деликатеса. Но Покровский старался, это приходилось признавать.
И вот он опять смотрел на Настю полными сочувствия глазами и произносил слова, в которых сочувствия было чуть меньше. А за этими словами, наверное, прятались мысли, в которых сочувствия не было совсем, но Покровский прикрывал эти мысли внешностью здоровяка-недотепы, который бы и мухи не обидел в этой жизни, если бы не приказ начальства.
– Ты должна выполнить задание, эффект от которого компенсирует ущерб от твоих преступлений. Понятно?
Настя не помнила своих преступлений, но раз Родина в облике майора Покровского требует компенсации… Это же не урод Сахнович, можно и попробовать.
– Кое-что произойдет. И когда это произойдет, ты должна будешь забыть о плане Б, об убийствах, обо мне… Забыть об этом и вести себя совершенно свободно, раскованно. Ты должна подчиниться событиям, дать им нести тебя… Ты должна полностью погрузиться в эту новую ситуацию. С того момента, как ты войдешь в ресторан, ты будешь действовать одна. Никто из наших не будет тебя пасти.
Настя хотела спросить, когда же, собственно, случится эта компенсация, однако Покровский заговорил про другое:
– Но нам нужны гарантии, что ты никуда не сбежишь.
– Я могу дать честное слово.
– У нас есть идея получше. И мы эту идею уже воплотили в жизнь. Я поясню… Тебе в организм имплантировали микроскопическое взрывное устройство. Если ты попытаешься сбежать или тем более предать нас, оно сработает. То есть кто-то из нас нажмет кнопку, устройство получит радиосигнал и взорвется. Мощность у этой штучки небольшая, но ее хватит, чтобы повредить центральную нервную систему. И ты останешься неподвижным инвалидом на всю оставшуюся жизнь. Это в лучшем случае.
Все это Покровский говорил, глядя не на Настю, а на клетчатую скатерть.
– Что значит – имплантировали? – тихо спросила Настя.
– Имплантировали? Ну, это значит вживили в организм.
– Доктор?
– Ну кто же.
– Давно?
– Какая разница…
– Где эта…
– Я не знаю, – решительно замотал головой майор. Даже слишком решительно, Настя испугалась, что у него голова отвалится. Это, наверное, должно было означать, что он, Покровский, такими грязными делишками не занимается и знать о них не хочет, это все начальство…
– Зато я знаю. – Настя положила себе руку сзади на шею, стала прощупывать кожу…
– Ты там осторожнее, – предупредил Покровский, снова потупив взор. – В этой штуке есть защита от несанкционированного удаления, так что ты ее особо не тискай, а то сработает…
Настя медленно отвела руку.
– Извини, но другого выхода не было, – сказал Покровский.
– Да как вы?.. Да кто вам?.. Сволочи, – тихо сказала Настя, и слеза скатилась по ее щеке. – Какие же вы сволочи.
– Извини, – повторил Покровский. – Когда все закончится, мы обязательно удалим эту дрянь. Пойми, это вынужденная мера. Мы ее удалим, и ты все забудешь… То есть не почувствуешь. Я имел в виду, что ты даже не почувствуешь, как мы ее вытащим.
– Еще бы, – всхлипнула Настя. – Я же не почувствовала, как вы мне ее вставили. Тут у вас талант… Талант использовать других людей…
– Но так надо, – задушевным голосом проговорил Покровский. – Так надо, Настя. Ты поможешь многим-многим людям…
– Ну да, конечно. Тебе, Лизе, Сахновичу… Кому еще? Это не «многим людям», это совсем не «многим людям»!
– Ты ошибаешься. Когда ты узнаешь про свое задание больше, ты поймешь.
Два месяца спустя в женском туалете оперного театра Настя получила дополнительную информацию. В зеркале над умывальниками вдруг возникло рыжее облако. Лиза улыбнулась своему отражению и прошептала:
– Ты должна достать ключ от крайней комнаты второго этажа левого крыла. Твой будущий муж, наверное, держит его в своем кабинете, отдельно от всех других ключей. Это особенный ключ, ты поймешь, когда его увидишь…
– Я его видела.
– Ты уверена?
– У него в кабинете есть старинные часы в форме рыцарского замка. И на вершине одной из башен лежит большой пыльный ключ. Как будто его сто лет не трогали.
– На часах? – Лиза улыбнулась.
– Ну да, конечно… Скорее всего, это он. И что мне делать с этим ключом?
– Открыть дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50