– Пожалуйста, подготовьте счет.
Ричард забросил вещи в чемодан, захлопнул его, вышел из комнаты и нажал кнопку лифта. Он стоял в темном фиолетовом холле и слышал скрип тросов за большими металлическими дверями. Наконец над дверью загорелась лампочка, прозвенел звонок и перед ним распахнулись двери в просторный гроб. Запах, словно удар грузовика, чуть не придавил Ричарда к полу. В углу лифта, скрестив ноги, сидел Билли Бентли, на коленях у него лежала гитара. Он улыбнулся Ричарду светлой, грустной улыбкой. Казалось, что мясо буквально отваливается с его костей, но вид и поза Билли были такими естественными, что труп, сидящий на ковре лифта со скрещенными ногами, выглядел почти элегантно.
Ричард не мог зайти в этот двигающийся гроб. Если двери закроются, запах убьет его. Он поднял чемодан и подождал, пока двери вновь не закроются, что они послушно и сделали.
Затем он пошел к лестнице, спустился с десятого этажа и оказался в вестибюле.
***
В одиннадцать тридцать он сидел в машине на Колледж-стрит и ждал уже двадцать минут. Двери в машине были заперты, а на окнах подняты стекла. По радио выступал Рики Ли Джонс. Страйкер отсутствовал, и «кадиллака» поблизости не было видно. Из окна верхнего этажа выглядывал, опершись на локти, Билли Бентли. В двенадцать часов и Ричард, и Билли все еще находились на своих местах, но радиостанция уже передавала «Человека поэзии» Феба Сноу.
К часу дня Ричард невероятно проголодался и наполовину сошел с ума от напряжения; он должен ехать обратно в Коннектикут, но он не мог себе позволить уехать, не поговорив со Страйкером. Он выглянул в окно; в ответ Билли покачал головой.
В час тридцать на улице показался «кадиллак», открылась задняя дверь, Тоби Чамберс обежал машину и открыл дверь Страйкеру. На Страйкере были темные очки, сверкающие черные ботинки, серый костюм из изысканного мягкого материала и темно-серая рубашка с воротничком-стойкой. На этот раз во рту не торчала сигара. Он выглядел спокойным и располагающим к себе – Ричард понял, что он только что с ленча. Страйкер направился к машине Ричарда.
– Ну, поехали, – сказал он. – Теперь у меня есть время для ваших планов. Пошли внутрь и посмотрим, что вы там придумали.
– Я здесь уже больше двух часов, – ответил Ричард. – «Ну, поехали» – это все, что вы собирались мне сказать относительно этого?
Страйкер склонил голову и холодно взглянул на Ричарда.
– У меня появились неотложные дела. Я собирался только на одну встречу в ресторан, но вместо этого произошло пять или шесть. Так иногда бывает. Вы хотите, чтобы я поцеловал вам руку?
– Я хочу, чтобы вы поцеловали меня в задницу, Моррис, – произнес Ричард. – Я не могу более оставаться в Провиденсе. Я выхожу из этого дела прямо сейчас и уезжаю домой. Вы бы все равно не поняли почему, так что не буду обременять вас объяснениями.
Ричард открыл дверь машины, и в этот момент Страйкер произнес:
– Вы, видно, тронулись или что-то в этом роде. Тоби!
Тоби!
Тоби, прекратив беседу с Майком Хагеном, побежал через улицу. Страйкер отошел на середину мостовой и стоял со скучающим выражением лица.
– Я уезжаю, Тоби, и выхожу из дела, – пояснил Ричард. – Я беспокоюсь о жене и должен вернуться в Коннектикут.
Кроме того, я не могу больше выносить моего клиента. Он один из самых неприятных людей, которых я когда-либо встречал, и, как бы я ни хотел, я просто не могу работать для него. Я не выдержу еще одну неделю сидения в этих ресторанах и дым его сигары. До свидания.
– Мистер Страйкер может сделать так, что вы никогда не получите другую работу, – очень медленно проговорил Тоби. – Мистер Страйкер может даже решить, что вас стоит немного проучить. Смотрите. Я пытаюсь помочь вам, мистер Альби.
– Я намного более дисциплинированный, чем мистер Страйкер, – отрезал Ричард, – а теперь уйдите с дороги, Тоби.
Ричард сел в машину и захлопнул дверцу.
Это был вторник, семнадцатое июня, и около двух часов дня Ричард Альби выехал на шоссе, которое вело в соседний штат.

16

Поздно вечером Пэтси Макклауд сидела в старом кожаном кресле в гостиной Грема Вильямса. В руках она держала стакан, наполовину заполненный коктейлем, на поверхности которого плавали три кусочка тающего льда. Грем Вильямс в рубашке-хаки с погончиками и в янки-кепи расположился на тахте. Так же как и Пэтси, он немного вспотел. На столике между ними стояла бутылка бомбейского джина, рядом с которой выстроилась батарея пустых банок из-под тоника и пластиковое ведерко для льда, на четверть заполненное холодной водой.
Пэтси, сама не осознавая этого, оплакивала Леса более искренне, чем при его родителях или наедине с собой.
– Я никогда не говорила его родителям, что он избивал меня, – говорила она. – У меня был один, последний, большой, жирный шанс, но я не смогла использовать его.., не важно, насколько мерзко Ди повела себя со мной.., я не смогла рассказать ей. Почему, как ты думаешь, так получилось?
– Потому что ты – порядочный человек, – ответил Вильямс. Он отпил из стакана. – Может быть, потому, что это не имело бы никакого значения. Его мать подумала бы, что ты или врешь, или это заслужила. В любом случае совершенно очевидно, что родителям не очень-то приятно узнавать такие вещи про своих детей. Они предпочитают держаться того, что им известно.
– Это бы не имело значения, ты прав, – подтвердила Пэтси. – Она никогда не понимала кем был Лес.., я имею в виду, что она никогда не понимала, что произошло с ним после того, как он покинул родительский дом. Она не понимала его успеха, и она бы даже не заметила, как это изменило его личность. У тебя когда-нибудь были дети, Грем?
– Никогда. – Он улыбнулся.
– Почему ты так улыбаешься? О, я знаю. Потому что я забыла. Ты говорил мне раньше. Мы – последние в наших семьях. По крайней мере, пока не родится ребенок Ричарда.
Пэтси оглядела комнату.
– У тебя нет магнитофона или плеера, Грем? Я бы с удовольствием послушала музыку. Разве тебе не нравится слушать музыку?
– У меня есть радио. – Он встал, пересек комнату и включил его. Он нашел танцевальную музыку, биг-бэнд наигрывал что-то похожее на «Комнату роз» или «Там есть маленький отель»; мелодия звучала мягко и нежно.
– – О, как мило! – Она постукивала одетыми в колготки ногами. – Еще немного, и я попрошу тебя потанцевать со мной, Грем. Тебе лучше быть готовым к этому.
– Почту за честь.
– Знаешь, когда я решила, что ты хороший парень? Это было в ту ужасную ночь, когда Лес размахивал пистолетом.
Я увидела, как ты заслонил Табби. Господи, подумала я, это так прекрасно. Он мог бы убить тебя.
– Большинство людей поступили бы так же. – Грем подошел к столику, налил немного джина и немного тоника в ее стакан. Он погрузил руку в ведерко для льда и, вытащив три полурастаявших кубика, бросил их в стакан Пэтси.
– Вот как ты думаешь? – улыбнулась она. – Здесь, дорогой, ты ошибаешься. Ты так считаешь, потому что ты один из хороших парней. Знаешь, о чем я потом подумала? Я подумала о том, что там были трое мужиков, и мой оказался самым плохим.
– Он просто был пьяницей, – сказал Грем.
– Грем, старина, давай смотреть фактам в лицо: он был наихудшим. Но когда рядом были его родители, я вспомнила некоторые мелочи о нем, и знаешь, иногда мне интересно: мог ли у нас появиться шанс и могло ли все сложиться иначе, понимаешь?
Пэтси рассказывала о Лесе эмоционально, иногда с грустью, иногда раздраженно, иногда с негодованием и обидой. Она продолжала пить, и Грем периодически наполнял ее стакан бомбейским джином. Один или два раза она чуть было не расплакалась. Грем Вильямс был не против этого, он хотел, чтобы она рассказывала обо всем, что приходит ей в голову. Он бы выслушал все с такой же серьезностью и добрым юмором. Он понимал, что очень часто женщины, особенно такие женщины, как Пэтси, тяжело переносят то, что их не воспринимают серьезно. И, может быть, в этом крылась основная ошибка ее брака: Лес Макклауд настолько серьезно воспринимал себя, что на долю его жены не оставалось никакой серьезности.


ГЛАВА III
ЦИВИЛИЗАЦИЯ И ЕЕ НЕУДОБСТВА

1

Шесть недель спустя после того, как произошла утечка ДРК-16 с секретного завода «Телпро» в Вудвилле, город Хэмпстед отличался от того города, каким он был до семнадцатого мая, – появившиеся изменения еще не были настолько огромными, насколько могли бы уже быть, но все-таки ничто не оставалось прежним. В кошмарах Ричарда Альби Билли Бентли находился уже внутри дома, он разбил несколько окон и собирался поломать кое-какую мебель, прежде чем перейти к большим разрушениям. В Хэмпстеде дела обстояли по-разному. Отдыхающие все еще приходили и на Грейвсенд-бич и на Саутел-бич, все еще проводились теннисные матчи, и игроки потели, бегая вдоль частных кортов и кортов Рэкет клуба. Люди все еще шумели и толпились на платформах станции Риверфронт, и поезда в 7.54 и в 8.24 уносили их в Нью-Йорк; в одиннадцать утра по воскресеньям хэмпстедские завсегдатаи сидели на палубе саутвильского Загородного. клуба и, потягивая любимую «Кровавую Мэри», глядели на плывущие вдалеке яхты и на кувыркающихся в прибое серфингистов. Но многие родители уже запирали детей на ночь в их комнатах – за те пять дней, что Ричард Альби провел в Провиденсе, в Лонг-Айленд-Саунд утопились четырнадцатилетний мальчик из Хэмпстеда, семилетний мальчик из Хиллхэвена и двенадцатилетняя девочка из Олд-Сарума.
К этому времени произошло четыре убийства, одно – уже после убийства Бобби Фрица. Женщины, остающиеся одни в доме, стали очень осторожно открывать двери, спрашивая, кто пришел; шоферы, развозящие молоко, и разносчики почты теперь часто даже не звонили в двери хэмпстедских домов – они просовывали продукты и газеты в квадратное отверстие во входных дверях, громко стучали и уходили. Никто теперь даже не отваживался в одиночку гулять, предпочитали прохаживаться вдвоем или группками по три человека. Иногда посреди Мэйн-стрит можно было увидеть стройную, элегантную женщину, которая внезапно начинала рыдать; и вы не могли понять, то ли она находится в разгаре бракоразводного процесса, то ли кто-то из ее детей отправился в плавание, из которого уже не возвращаются, то ли просто ей уже не под силу выносить все хэмпстедские волнения.
Да, все еще проходили теннисные матчи и собирались по воскресеньям в Загородном клубе на ленч завсегдатаи; и люди ходили к Гринблату и в Гранд-Юнион и покупали пиво, запасные шпангоуты и брикеты древесного угля так, словно шло самое обыкновенное лето. Но теперь разговоры на теннисных кортах и в клубе были скорее посвящены смертям и самоубийствам, нежели Уимблдонскому турниру, рынку ценных бумаг и колледжам, в которые должны были отправиться дети, – близилась осень. Теперь разговоры велись о том, насколько быстро вы сможете выбраться из Хэмпстеда и сможете ли вы продать ваш особняк с тремя акрами леса, отстроенный шестьдесят пять лет назад в колониальном стиле и заложенный более двадцати лет назад. Но иногда беседа перескакивала на совершенно загадочные вещи, которые никто не понимал и, более того, не хотел понимать. Арчи Монаген пытался намекнуть своему адвокату и одновременно партнеру по гольфу Тому Флину, что вскоре после аварии Леса Макклауда на шоссе 1-95 ему показалось, что он чувствует странный запах, исходящий от тех самых кустов, которые так беспокоили Леса.
Ронни Ригли могла бы ответить на вопросы о продаже этих домов с тремя акрами земли: если быть до конца откровенной, то стоимость дома в Хэмпстеде не превышала сейчас цены коробки крекеров, но продать любой из них совершенно невозможно. С тех пор как было обнаружено четвертое тело и произошли самоубийства всех этих детей, их даже нельзя сдать в аренду.
Грем Вильямс заметил объявление «Продается» на лужайке Эвелин Хугхарт, но он ни разу не видел ни Ронни, ни другого агента по продаже недвижимости, демонстрирующих панораму около хугхартовского дома; вместо этого в один прекрасный день он увидел на Бич-трэйл грузовой фургон и Эвелин, наблюдающую за рабочими, которые выносили мебель из ее дома.
– Ты нашла покупателя, Эви? – спросил он.
Она отрицательно покачала головой:
– Нет, тем не менее я уезжаю в Виргинию. Я больше не чувствую себя спокойно в Хэмпстеде, – она, обернувшись, посмотрела на дом, где было видно, как за входной дверью рабочий укладывает картины в рамах. – Вы понимаете меня, мистер Вильямс?
– Прекрасно понимаю, – подтвердил Грем.
Он знал, что так поступает не она одна. Как и Черным Летом 1873 года, многие просто уезжали отсюда. Одни вдруг решали пораньше отправиться в отпуск, другие неожиданно вспоминали, что давно хотели показать детям Дымные Горы или что те же дети уже полтора года не видели своих дедушек и бабушек. Теперь в каждом из кварталов уже был пустующий дом, иногда на нем было помещено объявление о продаже, иногда – нет. Грем был готов поспорить, что к августу в каждом квартале будет три или четыре пустых дома, и людей не будет волновать, купят их или нет, – они просто захотят убраться подальше от этого места.
Эвелин Хугхарт внимательно смотрела на него, золотисто-медовая загорелая кожа казалась бледной, в глазах застыло странное выражение, которого не должно быть у такой красивой женщины, как Эвелин Хугхарт.
– Хотелось бы знать, что вы обо всем этом думаете, – сказала она.
– Я думаю, что это дело рук только одного убийцы, – ответил он, считая, что ее интересует именно это. В Хэмпстеде многие люди предполагали, что Гарри Старбек совершил первые два преступления, а две следующие жертвы убиты каким-то «подражателем».
– Я не это имею в виду, мистер Вильямс. Вы заметили, что в Хэмпстеде не видно больше птиц, во всяком случае живых птиц? Они все похожи на этих, – носком ноги она показала на кучку перьев, валяющуюся в канаве на другой стороне улицы. В десяти метрах от нее лежала другая мертвая птица. – И знаете, кого еще вы больше никогда не увидите в этом городе? Кошек и собак. Их больше нет. Все собаки убежали, кошки просто исчезли.., может, они все тоже убежали отсюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51