– Похоже. На газонах, которые я стригу, мне в последнее время все чаще попадаются мертвые птицы, знаете ли.
Каждый день все больше. – Тут Бобби вспомнил кое о чем и сказал:
– Я собирался вам кое-что сказать, доктор Ван Хорн.
Я просто не могу вынести, что ваша лужайка приходит в такое состояние. Так что я прошу, позвольте мне приходить иногда и работать над ней бесплатно.
Теперь доктор Ван Хорн находился лишь в паре футов от Бобби, стоя на узкой дороге. Бобби увидел, как его волосы окружают голову серебряным ореолом на фоне все еще огромного лунного диска, но лицо доктора было черным пятном, на котором плавали пятна еще чернее.
– Так что вы скажете? – спросил Бобби и почувствовал чудовищную вонь помоев и чего-то еще похуже, чего-то мертвого и липкого, догнивающего в сорняках.
– Хотите на меня работать? – спросил доктор Ван Хорн.
Бобби отступил на шаг и почувствовал, как кровяные щупальца вновь цепляют его за лодыжки. Доктор Ван Хорн вытянул руку – в ней светилось маленькое изогнутое лезвие. Прежде, чем Бобби успел среагировать, оно со свистом рассекло воздух и полоснуло шею Бобби как раз под левым ухом. Доктор резким движением провел лезвием наискось, и шею Бобби залил кровавый поток.
Бобби упал на колени. Он не чувствовал боли – лишь теплую влагу, которая растекалась по груди и шее. Влагу вытекающей из него жизни! Доктор Ван Хорн ударил его снова, и на этот раз он ощутил вспышку боли, поскольку доктор отхватил большую часть его левого уха. Бобби поднял руки, почти не веря, что все это происходит именно с ним, и маленький изящный скальпель отсек ему три пальца на руке.
Затем скальпель взлетел вновь, и в ответ на удар сердце Бобби покорно выплеснуло поток крови, и он упал на колени и потерял сознание как раз перед тем, как скальпель Ван Хорна рассек ему левую щеку.
Бобби Фриц, самый лучший садовник Гринбанка, провалился в пустую тьму. Доктор Ван Хорн откатил тело в сторону, разрезал на нем рубашку и начал переделывать согласно своему вкусу то, что было под ней. Он вскрыл грудную клетку Бобби и отогнул в сторону ребра, вырезал сердце и вынул его. Затем расстегнул на Бобби ремень, стащил с него Джинсы, вырезал пенис и мошонку и вложил их в правую руку Бобби.
Он уже делал нечто в этом роде два раза и сделает еще три раза. Они не слишком обрадуются, его жертвы.
Он оттащил тело садовника, которого уже трудно было узнать, в поросший сорняками кювет за Пост-роад, вытащил из кармана листочек бумаги и вложил его в разверстую грудь Бобби. На листке были стихи, написанные столь безликим почерком, что они могли бы выйти из компьютерного принтера. Они будут обнаружены лишь через несколько часов после того, как найдут само тело, а это случится двумя днями позже, тринадцатого июня.

10

Бобби Фрица нашел почтальон. Роджер Слайк разъезжал на своем сине-белом почтовом фургончике по Гринбанку каждое утро, а потом большую часть дня проводил на центральном хэмпстедском почтамте, сортируя почту. Два или три дня Роджер чувствовал себя неважно: у него болели зубы и его преследовал постоянный шум в ушах – так что иногда он ловил себя на том, что опускает в почтовый ящик почту не по адресу. Он гадал, сколько раз он проделал это за последние два дня, сам того не замечая.
В среду утром, когда ему следовало бы свернуть на Чарльстон-роад, он обнаружил, что проехал Чарльстон-роад, даже не заметив этого.
А днем в пятницу, тринадцатого июня, Роджер Слайк проехал до конца Пур-Фокс-роад, чтобы передать проспект предвыборной кампании «Буша – в президенты!» Гарольду Фрицу, который был последовательным сторонником демократов и который больше никогда не поднимется с постели, чтобы голосовать за кого-либо. На обратном пути в голове у него помутилось, стало плохо с сердцем, и он остановил свой фургончик. Выйдя из него, Слайк почувствовал ужасный запах. На какую-то секунду ему показалось, что дневная бледная луна ухмыляется, склонившись над ним. Он схватился за голову, которая, казалось, вот-вот могла взорваться.
Но, выскочив так поспешно из грузовичка, Роджер забыл остановить его, и машина, проехав немного вперед, свалилась в кювет. Она упала на бок, и под колеса посыпались сотни писем.
Роджер поглядел на аварию налитыми кровью глазами и пробормотав: «О Боже!», побрел к грузовику и поглядел вниз, покачивая головой. Он залез в кювет, предварительно убедившись, что там нет крапивы, поскольку был одет в шорты.
Он приналег на грузовичок и слегка толкнул его. С помощью еще одного толчка почтальон смог поставить фургончик на колеса. Тогда он нагнулся и начал собирать рассыпанные в траве письма и журналы. Неожиданно запах, похожий на запах раздавленного опоссума, необычайно сильно ударил ему в нос, и Роджер обнаружил, что глядит сквозь заросли бурьяна прямо в ухмыляющееся лицо Бобби Фрица. Роджер Слайк охнул и попятился к краю кювета, перебрался через него и добежал до входа на Грейвсенд-бич. Там в будочке сторожа был телефон. Когда полиция нашла написанные печатными буквами стихи, вложенные в грудную клетку Бобби, она заодно отыскала и несколько писем, которые завалились туда же. Письма тоже воняли, но Роджер Слайк развез их на следующий день.
Ни полиция штата, ни полицейские Хэмпстеда не знали, что это за стихи и кто их автор:

Богач, не доверяй деньгам,
Они – лишь безопасный хлам,
Что не излечит от чумы
В годину бедствия и тьмы.
Нам всем недолго жить в миру –
Я заболею, я умру…
Смилуйся над нами, Господь!
Краса и юность – хрупкий цвет,
Что облетит чрез пару лет.
Напрасно тешатся они –
Ты на надгробья их взгляни,
Поскольку спят во тьме земли
Красавицы и короли.
Царить недолго на пиру –
Я заболею, я умру…
Смилуйся над нами, Господь!
Ушедших в темноту не счесть –
Падут и мужество, и честь.
Всех одолеет вечный сон,
Над всеми колокольный звон
Плывет, качаясь на ветру…
Я заболею, я умру…
Смилуйся над нами, Господь!

Так никто и не знал, что это за стихи, пока Бобо Фарнсворт не догадался позвонить своей старой учительнице английской литературы мисс Триджилл, которая сейчас возглавляла английский факультет в Милле.– Вас интересует английская поэзия, Бобо? – спросила она.
– Только это стихотворение, мисс Триджилл, – ответил он.
– То, что вы мне прочли, представляет собой вторую. третью и четвертую строфы известного стихотворения Томаса Нэша «Во времена Чумы». Нэш, вообще-то, был довольно нервным, беспокойным писателем, одним из крупнейших памфлетистов времен Елизаветы. Его привлекал гротеск.
– «Во времена Чумы», Томас Нэш, – повторил Бобо. – Спасибо, мисс Триджилл.
– Интересно знать, зачем это понадобилось полиции? – поинтересовалась мисс Триджилл, на что Бобо ответил, что она сможет прочитать об этом в газетах.

11

В понедельник стансы из стихотворения Томаса Нэша были напечатаны на первой странице «Хэмпстедской газеты». Но еще перед этим они появились в «Нью-Йорк тайме» в заметке раздела «Метрополитен» под названием «Коннектикутский потрошитель?» Рядом со статьей были напечатаны фотографии Стоуни Фрайдгуд, Эстер Гудолл и Бобби Фрица.
В длительной беседе, которая состоялась между Гремом и Пэтси Макклауд во вторник вечером, Грем заметил:
– Эти стихи, понимаешь? Это цепь. Он умышленно ссылается на Робертсона Принца Грина. Отец молодого Грина заявлял, что тот развращен поэзией. И в газете была статья о «Поэте-Потрошителе». Пэтси, он хочет, чтобы мы знали.
Он хочет, чтобы мы знали, кто он на самом деле!
Во время всего разговора в ушах у Грема Вильямса не умолкал шум от хлопанья крыльев Дракона: он слышал его, когда Пэтси рассказывала ему о своем замужестве; он слышал его в названии стихотворения Нэша, которое лежало перед ними, напечатанное на первой странице «Газеты»; и особенно отчетливо он слышал его в списке детских имен, который приводился в другой заметке «Газеты».
Ночью в пятницу, тринадцатого числа, когда Роджер Слайк случайно обнаружил тело Бобби Фрица, Ричард Альби позвонил Лауре из Провиденса; он сказал, что столкнулся по работе с большим количеством проблем, чем ожидал, и останется на Род-Айленде еще дня на четыре или пять, а может быть, и на всю следующую неделю. Лаура попросила его не волноваться о ней. С ней все будет в полном порядке, сказала она, ей страшно жаль, что появились такие сложности, но она уверена, что он справится с ними. В Хэмпстеде все спокойно, добавила она.
Лаура не могла рассказать ему о Бобби Фрице, потому что еще сама не слышала о том, что обнаружена третья жертва убийцы. Она узнала об этом на следующее утро, когда Ронни Ригли позвонила ей и сообщила новость. Но она уже могла рассказать Ричарду, хотя и не сделала этого, о том, что еще пять детей последовали примеру Томаса и Мартина О'Хара и утопились. Это произошло в ночь с одиннадцатого, в ту же ночь, когда был изуродован и убит Бобби Фриц, а его тело было сброшено в канаву на Пур-Фокс-роад. Лаура не рассказала Ричарду об этих пятерых детях, потому что он начал бы беспокоиться и волноваться о ней, а ей не хотелось доставлять ему дополнительные неприятности. Первую заметку о пятерых детях Лаура прочла в номере «Газеты» за пятницу; их имена были вновь перечислены и в следующем выпуске, в понедельник, в том самом, который лежал открытым на первой странице перед Гремом Вильямсом и Пэтси Макклауд.
Кроме некоторых известных фактов существовал еще глубинный слой непонятного и неизвестного. Никто из сотрудников «Газеты» не упоминал об этом, но город находился в шоке: кошмар случайных смертей все еще не закончился, и, похоже, предстояли еще более худшие времена. Репортеры «Газеты» не хотели сообщать ничего, кроме фактов, и печатали лишь то, что было известно.
А вот что было известно. В ночь с одиннадцатого июня или рано утром двенадцатого произошли следующие события: двенадцатилетний мальчик по имени Дилан Стрейнберг зашел в воду на Саутел-бич, оставив на песке свою одежду и туфли, и плыл до тех пор, пока не устал настолько, что больше плыть вперед уже не мог, – он ушел под воду и утонул. Трое детей: Карл Блокетт, Монти Шербурн (сын директора средней школы Милла) и Аннет Кроули (дочка одного из репортеров «Газеты»), которым было шесть, семь и двенадцать, с точно такой же безумной решимостью утопились на Грейвсенд-бич. Пятилетний мальчик в Редхилле, по имени Хэнк Хауторн (сын владельца страховой компании и внук достойного старого юриста из Милбурна, Нью-Йорк), в середине ночи поднялся с кровати, снял пижаму, бросил ее на постель, затем спустился вниз, открыв незапертую дверь, и утопился в маленьком пруду на лужайке перед домом. Вот все, что знали полиция и журналисты «Газеты». Честно говоря, не было никакой необходимости писать о том, какой эффект произвела эта информация на жителей Хэмпстеда.
Все было достаточно ясно и легко читалось на лицах тех, кто покупал овощной соус к спагетти и римский салат у Гринблата, на лицах тех, кто покупал копирку или просто глазел в огромный телевизионный экран на здании Анхальта на Мэйн-стрит.
Но все-таки неизвестного в этом деле было значительно больше. Эти люди, покупавшие овощи у Гринблата или замершие около Анхальта, прекрасно понимали, что родители погибших детей обезумели от горя и находятся в состоянии эмоционального шока. Хэмпстед был городом, искушенным в житейских делах, и покупатели могли предугадать, что некоторые родители найдут отдушину в психотерапии, а некоторым развод покажется единственным выходом. И поскольку покупатели люди болтливые и любящие посудачить, то они говорили о чувстве вины, которое должны были испытывать родители погибших детей («В конце концов, если у вас дети, то вы должны запереть их в их комнатах на ночь или забрать их в город, где они будут в безопасности!»), припоминали другие случаи массовой детской истерии – а многие объясняли происшедшее именно этим, интересовались фазами Луны и пятнами на Солнце (даже более активно, чем это делала недавно Сара Спрай). Но, наверное, никто, кроме Микки О'Хара (и, возможно, Сары Спрай), не догадывался о том, что в ночь перед самоубийством своих детей миссис Шербурн, миссис Кроули и Венди Хауторн в Редхилле видели один и тот же сон, в котором они укладывали в постель холодных и промокших сыновей и дочек, а потом, крепко обняв замерзшие тела, растирали детям спины и стряхивали песчинки с груди.

12

В разговоре с Лаурой в пятницу ночью Ричарду не нужно было говорить, что источником проблем служит его клиент, поскольку именно от клиента обычно исходят все сложности.
Лаура знала, как успешно справлялся ее муж с теми из них, кто еще не принял окончательного решения или изменил мнение в разгар работы, с теми, кто считал, что сам может сделать эту работу лучше. Ричард не становился другом всех своих клиентов, но со всеми он оставался по меньшей мере в дружеских отношениях. Лаура знала это, но она не встречалась с Моррисом Страйкером. Моррис Страйкер не оправдал ожиданий Ричарда, и в пятницу ночью Ричард начал побаиваться, что этот клиент подведет его.
Они плохо начали и, быть может, это начало легло в основу всех последующих неприятностей. Моррис производил впечатление водителя грузовика, свалившего гору булыжников посреди дороги, по которой ему же самому нужно ехать. Страйкер оказался крупным, обрюзгшим человеком, беспрерывно мусолящим во рту сигару. Он затерроризировал своего секретаря и до того запугал подрядчика, Майка Хагена, что тот соглашался со всем, что Моррис говорил. Что касается Ричарда, то Страйкер считал его просто обманщиком – Страйкер думал, что он англичанин.
Ричард обнаружил это три дня назад, когда в первый раз приехал на место работы. Он приехал в Провидено, остановился в гостинице, вымылся, переоделся и отправился на Колледж-стрит. Страйкер и Майк Хаген уже были там и ждали его, сидя на заднем сиденье страйкеровского «кадиллака». Когда Ричард припарковал машину и перешел через улицу, его взгляд остановился на симпатичном, но полуразрушенном большом особняке, который он собирался реставрировать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51