Наверное, потому у них так и клеилась работа, что она имела к нему подход и они работали в таком тесном сотрудничестве.
Сотрудничестве? Нет, это уж он хватанул. Эта работа вся принадлежала ему. Мери Джейн разве что и умела, так это выслушивать его.
Сэм знал, что ему нужно. Ему нужно расслабиться, найти какое-нибудь сексуальное приключение. Джан казалась Сэму не просто одной из хорошеньких девиц. Он много думал о ней. Джан притягивала его к себе так, будто ее тело обладало магнитными свойствами, а он был сделан из железа. Она выглядела так молодо, так свежо. И у нее был этот голос, который актерам приходится изображать и который так очаровывал его. Сэму казалось, что Джан тоже будет для него хорошей слушательницей.
Сейчас ему нужна была хорошая слушательница. Он нуждался в том, чтобы поведать кому-либо о своих замыслах, кто не преуменьшит их значение, не обесценит их. Потому что он был сейчас обременен одним замыслом, и этим замыслом была, как он уже видел, собака. Как можно возродить старый, признанный классическим фильм, сделать его современным, не утратить его классического очарования, если вы не привлечете к нему старую публику и не вызовете интереса у новой?
Сэм разлегся на диване. В этой истории было что-то, что имело до сих пор смысл: удачливый мужчина наблюдает, как его женщина превосходит его на закате его карьеры. Тема соперничества, ревности и любви. Но как, черт возьми, сделать из этого новый сценарий?
Сэм вскочил с дивана и вновь принялся расхаживать. В конце недели будет собрание по поводу начала работы, и нельзя, чтобы он пришел на это собрание с куском дерьма в руке. Со вздохом, который, казалось, поднялся откуда-то из глубины его печени, Сэм снова сел за письменный стол.
– Ну, давай. Все пойдет, – сказал он громко вслух. – Никогда ничего не бери в голову.
9
Работая до поздней ночи, съемочная группа едва поспевала за «Тремя четвертями», и все были в скверном расположении духа. Как ни странно, первоначальный успех постановки не принес ее участникам успокоения и веселья, как это обычно бывает. Напротив, они, казалось, стали еще более напряжены. Мне не приходилось слышать от них ни о чем другом, кроме как о заботах, а трое из них постоянно меня огорчали. Теперь они с трудом возились с весьма сложно устроенным кронштейном. Несколько несчастных ублюдочных операторов напрягались, работая на этом девяностофунтовом монстре, двигаясь вслед за тремя исполнительницами главных ролей по ступенькам здания, закамуфлированного под чикагский Центр собраний. Они жаловались, что до невозможности трудно было следовать за девушками, поскольку они добились в исполнении своих ролей такого прогресса, что часто импровизировали, и камера выезжала не туда, куда надо.
Это был шестой дубль. Проблема состояла в том, что Лайла по-прежнему свински вела себя по отношению к остальным. Мне напоминало это старую историю, как во время съемок «Волшебника страны Оз» Лев и Страшила без конца изводили Дороти. Бедная маленькая Джуди.
И Шарлин продолжала забывать текст. Вдобавок им постоянно не хватало света. А как только его становилось недостаточно, все до единого – от чернорабочих до представителя «Фландерс Косметикс» – выказывали желание плюнуть на все и разъехаться по домам. Но Марти должен был сделать постановку как надо – эту огромную, растекающуюся во все стороны постановку.
– О'кей, давай спустим все сверху, – сказал Марти, пытаясь улыбнуться и указывая на верхние ступени.
Парень снова полез на кронштейн, медленно, с тяжелым вздохом, ни на что не жалуясь. Как ни крути, он был специалистом с почасовой оплатой. О чем ему было волноваться? Марти уже бухнул тридцать пять тысяч долларов на съемку этого эпизода – ему нужно было снять их лица, их волосы и груди, самих девушек, спокойно спускающихся вниз по лестнице, а сзади них – озлобленную толпу. Мягкость против ожесточенности. Две минуты. Может быть, даже девяносто секунд. И уже тридцать пять тысяч баксов.
Теперь, перед началом съемки, Марти следовало приструнить Лайлу. С измотанным видом он поднялся по ступенькам.
– Ты стоишь в самом центре, – сказал он Лайле. – Ты стоишь впереди остальных. Но ты не должна оставаться в кадре одна. Ты в центре всей группы, старайся не отрываться, чтобы девочки тоже попадали в кадр.
Лайла поправила прическу. После неудавшегося ужина она все время держалась с Марти холодно.
– Вовсе я не отрываюсь от них, – фыркнула она в ответ. – Я что, виновата, что они не успевают за мной?
Марти вздохнул. Иногда Лайла становилась просто невыносимой, но здесь – в интерьере, весьма приблизительно изображающем библиотеку Пасадены, она была невыносимо прекрасна.
Марти посмотрел на Джан и Шарлин. Их припудривали.
– Вы готовы? – спросил он.
Шарлин кивнула, но Марти видел, что она не в своей тарелке. Он снова вздохнул. Марти нужно было сегодня закончить эпизод – он уже вышел из бюджета и больше не мог нанимать на следующий день безбожно дорогую подвижную съемочную установку.
– Ты выглядишь великолепно, Шарлин. Теперь просто спустись по ступеням, а когда окажешься внизу, повернись в мою сторону и скажи свой текст. О'кей?
Шарлин молча кивнула.
Лайла с недовольством посмотрела на постановщика. Зачем он так цацкается с Шарлин? Марти целиком принадлежал Лайле, и странно, что время от времени он уделял слишком много внимания и кадров Шарлин и Джан. Лайла понимала, что после того ужина ей необходимо наладить обычный порядок вещей. Пригрозить чем-то Марти или, напротив, пообещать что-то – короче, дернуть его за поводок. Марти слишком терпеливо относился к тому, что Шарлин постоянно не так, как надо, произносила свой текст. Лайла должна была показать Марти, что с ней нужно считаться. Напомнить ему, какое вознаграждение он может получить, если целиком посвятит себя ей. Если хотя бы постоянно будет уделять ей внимание.
– Когда же наконец эта деревенщина перестанет путать текст? Из-за нее мы не можем пойти домой! – громко сказала Лайла. – У меня, например, назначена встреча.
Она посмотрела, как Марти проглотит ее слова, но он словно не слышал ее замечания и терпеливо обратился к Шарлин:
– Помни обо всех ремарках, о'кей?
– И все из-за того, что Шарлин блондинка, – сказала Лайла, все больше наглея. – Перекрасить ее в шатенку, и тогда все увидят, что это такое.
Всем уже до чертиков надоели бесконечные придирки Лайлы к Шарлин. Но лишь оператор подвижной съемочной установки, новичок в съемочной группе, как-то отреагировал, очень выразительно посмотрев на Лайлу.
– Довольно искусно изображаешь наличие ума, – сказала ему Лайла и расхохоталась.
Наконец, когда сегодняшняя съемка была закончена, Лайла нетерпеливо направилась к своему автомобилю. Как и следовало ожидать, Шарлин один раз перепутала текст, один раз случились неполадки со светом, и конец эпизода нужно было переносить на завтра. Лайла улыбалась. Она не думала о том, как ей придется ехать из Пасадены в Малибу, не думала о предстоящей встрече. Но ей следовало бы подумать об этом. Ведь тот, с кем она сегодня назначила свидание, должен был раззадорить Марти. В конце концов, Лайла полагала, что именно так нужно воздействовать на мужчин.
Лайла не любила задумываться о том, что все мужчины, среди которых она выросла, были гомосексуалистами. Гомосексуалистом был и ее отец, или бисексуалом… или даже омнисексуалом, если только можно так выразиться. Его правилом было: трахни все, что движется. Лайла знала о его связи с тринадцатилетней девочкой. Правда, это было до того, как она появилась на свет. К тому же Лайла очень мало общалась с отцом, он развелся с Терезой, когда она только-только появилась на свет. В конце концов, Лайла даже не знала точно, был он гомо или нет.
Зато она знала Робби, знала многих других, таких, как он, знала парикмахера Джери, знала бизнес-менеджера Терезы, Сэмми Брадкина, ее второго бизнес-менеджера Бобби Мейзера, и третьего бизнес-менеджера Рона Вудроу, и Алена по кличке Ни-то-ни-се – совершенно беспомощного кинооператора, и еще одного фотографа, которого она уже не помнила по имени, и конечно же, еще она знала Кэвина. Как все они были омерзительны!
Один из них достался ей в наследство – Робби ушел к ней от Терезы. Он просто был не чем иным, как отъявленным наркоманом, и Лайла знала об этом. Но она с трудом удерживала его от вмешательства в ее дела. Робби уже взял себе за привычку всюду говорить «мы», рассказывая об участии Лайлы в постановке. Как будто это он всего добился для нее. Кроме, как затащив ее к себе в постель, как иначе он повлиял на ее карьеру? Может быть тем, что отправил ее к Джорджу? Или тем, что унижал перед Арой? Что, черт побери, он сделал для нее? Да ничего. Ровным счетом. Лайла всего добилась сама. Робби запутался и сделался для Лайлы огромной обузой. Но она знала, что стоит ей бросить его, как он тотчас вернется к Терезе, и не могла доставить мамаше этого удовольствия.
Итак, Лайла пришла к выводу, что выросла в целом кусте гомосексуалистов. И все они были «дядей» Джери, «дядей» Бобби, «дядей» Ни-то-ни-се, кроме, разумеется «тетушки» Робби, который в большей степени был «она», чтобы позволять называть себя «дядей». Не удивительно, что это были люди, с которыми она лучше всего себя чувствовала. Она полагала, это из-за того, что она ответила согласием Кэвину: на том уровне, о котором только она знала.
Этого она не одобряла. Все эти педики только и думали, только и говорили, что о сексе. Господи Боже, как это было утомительно! Она не любила думать о сексе и еще меньше любила говорить о нем. Лайла считала, что это одинаково отвратительно и смешно. Неужто и впрямь можно думать о том, как столбик одной плоти вкладывается в канал другой плоти?! Она содрогнулась. Лайла знала, что единственное, о чем ей мечталось, это то, чтобы выглядеть сексуальной, но меньше всего ей мечталось о занятии сексом. А у педиков секс был главным смыслом жизни.
Все это она знала уже с одиннадцатилетнего возраста. Лайла надеялась, что все кончится, как только она вырастет и у нее появится свое жилье. Но теперь, оказавшись в составе съемочной группы, среди гетеросексуальных мужчин, она не видела большой разницы между ними и педиками. Конечно, они по-другому предавались сексу, но они тоже только и думали, что о трахании. Единственная разница, что эти хотели спать только с ней.
Лайла все время видела это в их глазах. Она делила гетеросексуальных мужчин на две категории. К первой относились такие, как Марти и Майкл Маклейн, которые очень любили женщин, хотели женщин и замечали все, что касается женщин: как они одеваются, как улыбаются, как двигаются, даже как они думают. Насколько она знала, мужчины, относящиеся к этому типу, тоже могли быть гомо. Ее тошнило от них. Но был и другой тип – парни, похожие на Сая Ортиса и этого жирного червя Пола Грассо, которые тоже любили рассуждать о сосках и прочих интимных женских местах, но на самом деле больше предпочитали дела и выпивку в мужской компании. Если честно, то и они бывали гомо. Все мужчины в Голливуде были гомо.
Если Лайла подолгу об этом раздумывала, у нее начинала раскалываться голова от жуткой мигрени. И она не задумывалась, потому что знала одну истину: по большому счету мужчины бесполезны и их нужно ненавидеть. Она ненавидела педиков и нормальных, ненавидела, как они разговаривают, как ходят. Она ненавидела их волосатые тела, их самомнение, их приставания, она ненавидела их за то, что они так ее хотели, а она при этом оставалась равнодушна. Лайла не верила им. Она боялась их. И ненавидела их всех, даже Робби, даже Марти. Особенно Марти. Ни тени сомнения не оставалось в ее душе: она ненавидела мужчин.
Но это еще полбеды. Независимо от того, насколько Лайла ненавидела мужчин, гораздо больше она ненавидела женщин.
Конечно, больше всех – свою мать. Трудно выразить эту ненависть! Но сейчас, участвуя в постановке, фокус ее ненависти значительно сместился. Ежедневная практика работы с Джан и Шарлин была практикой ненависти к женщинам. До этой постановки у Лайлы и не было-то особых взаимоотношений с женщинами. Тереза, если можно так выразиться, не была женщиной для женщин и не имела подруг. Но если рассмотреть самцов, которыми она себя окружала, то Тереза не была и женщиной для мужчин.
Так что не трудно понять, кем была Лайла – одиночкой, вечно никем не понятой. Да и как могло быть иначе? Лайла до сих пор ненавидела Кенди и Скинни. Эстрелла была единственной настоящей женщиной, которую Лайла знала в детстве, живя в доме Терезы, но она не в счет – мексиканка, служанка.
Теперь у Лайлы были две близко знакомые женщины ее возраста. Она на дух не выносила женщин, каждый день пялящихся на ее красоту. Это выводило ее из себя. Это злило ее. Джан и Шарлин стали ее действительностью; действительностью, которую все видели, принимали во внимание, оценивали. А если кто и был в счет, так это Марти, при том, что и он ерунда. Не говоря уж об остальных.
Слава Богу, Марти уделял Лайле достаточно внимания. Да, но по-другому и быть не могло. Насколько она понимала, две другие дурехи должны были вообще быть предоставлены самим себе.
Во время съемки эпизодов, в которых участвовала только Лайла, она знала, что все глаза вокруг были обращены на нее. Но во время групповых эпизодов, когда все три женщины находились в кадре, Лайла чувствовала, даже слышала, как перемещается пространство, переводя внимание с Лайлы то на Шарлин, то на Джан, как будто камере было недостаточно одной Лайлы.
Итак, Марти, как постановщик, был основой всего. Лайла была не в состоянии уследить за глазами всех присутствующих, но могла проследить за линзой камеры, внимательно наблюдая за Марти.
Это было не слишком трудно. Лайла знала с той ночи, когда она встретилась с ним и Полом Грассо, что двигало Марти. Разумеется, красота. И талант, но не в такой степени, как красота. Что имело значение для Марти, что подчиняло себе Марти и на чем играла Лайла – это неутолимость: всегда быть немного недотрогой, обещай, но не подпадай под власть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119