— Да. Я обещал это Флоризе. Пусть я должен из-за этого умереть, пусть даже из-за этого сорвется мой поединок с королем, я должен напасть на Шатле. Я не король, я держу свое слово!
Сухой смешок отозвался на его гордые слова. Боревер в гневе обернулся и увидел, как Джино, посмеиваясь, потирает руки.
— Освободить великого прево! — смеялся старичок. — Ха-ха! Это невозможно, клянусь всеми святыми! Невозможно!
— Почему? — нахмурившись спросил Нострадамус.
— Потому что он уже на свободе! — ответил Джино. — Это первое, что сделал король только что, вернувшись из Пьерфона. Он отправился прямо в Шатле, спустился в темницу, где томился заключенный, то есть господин де Роншероль, и сказал ему: «Мой славный великий прево, прости, что я заставил тебя испытать радости „Рая“… Но представь себе: воспользовавшись твоим отсутствием, один негодяй осмелился похитить твою дочь! Но я, король, не могу допустить, чтобы так обращались с девушкой столь знатного происхождения, с дочерью моего придворного! И потом, это же ужасно, Роншероль, это недостойно тебя: твоя дочь в руках разбойника, бандита! И какого разбойника! Руаяля де Боревера! И я подумал, что единственный, кто способен найти этого проклятого негодяя и схватить его, это ты, мой великий прево! Вот почему я освобождаю тебя. И возвращаю тебе мое расположение. Ты по-прежнему остаешься на своем месте. Иди, мой храбрец! Обыщи Париж дом за домом, камень за камнем, но добудь мне твою… Нет! Добудь мне этого мерзавца, чтобы я мог разорвать его на части! А пока…»
Старичок замолчал и, казалось, прислушался.
— Что — пока? — переспросил Нострадамус.
— Вот вам и ответ. Он на пороге, — сказал старичок, исчезая.
Издалека послышался звук рога.
— Спрячьтесь! — быстро сказал Нострадамус и подтолкнул молодого человека к двери потайной комнаты. — Спрячьтесь и слушайте!
Прошло две минуты. Затем входная дверь открылась. Вошел человек в сопровождении двух пажей и дюжины гвардейцев охраны. Этот человек был одет с чисто театральным великолепием, а на его небесно-голубом шелковом камзоле сияли вышитые золотой нитью французские лилии. Королевский герольд собственной персоной. Он адресовал Нострадамусу исполненный благородства поклон и возвестил:
— Я, Сюперб-Эшарп, главный королевский геральдист, четвертый в своем роду магистр геральдики, по поручению Его Христианнейшего Величества короля Генриха И, явился к господину Нострадамусу, чтобы приветствовать его и пожелать радости, почестей и процветания! Вам должно быть известно, прославленный ученый, что король Франции испытывает по отношению к вам особое почтение и что Его Величеством отдан приказ великому прево барону Гаэтану де Роншеролю не выказывать к вам ни малейшей враждебности и не держать в уме никаких помыслов об отмщении…
— Передайте королю, что я очень доволен тем, что барону Гаэтану де Роншеролю вернули свободу и расположение Его Величества. Скажите ему, что я ничуть не опасаюсь великого прево. И еще передайте Его Величеству, что впредь не следует уделять столько заботы спасению моей персоны: у меня самого достаточно средств для собственного спасения.
Королевский герольд поклонился и сделал широкий жест, как бы подтверждавший, что он примет к сведению эти слова. Потом продолжил:
— Кроме того, вам известно, что Его Величество король и его великий прево, господин де Роншероль, пришли к выводу о необходимости согласованных действий по поиску вероломно похищенной у отца и у двора Его Величества девушки. Речь идет о достойнейшей Флоризе де Роншероль. Король и великий прево просили меня передать великому Нострадамусу их просьбу применить свою божественную ученость для того, чтобы обнаружить следы этой благородной девицы.
Нострадамус немного поколебался, потом мрачно сказал:
— Если поиски короля и великого прево окажутся тщетными, тогда я сам займусь этим делом, и я найду девушку. Скажите это королю.
Королевский герольд снова поклонился и продолжил:
— Мишель де Нотр-Дам, вам следует знать также, что король…
— Ищет разбойника, который украл Флоризу де Роншероль, — прервал гостя Нострадамус. — Я это знаю. Так и передайте королю, что мне это известно. Я знаю, что за голову Руаяля де Боревера назначена огромная сумма в сто тысяч экю. Правда ли это?
— Да, правда, — удивленно откликнулся герольд.
— Вот что Его Величество приказал мне передать, верно? А еще король приказал напомнить мне о том обещании, которое я ему дал когда-то: прислать к Генриху II Боревера, — и намекнуть на то, что пришла пора выполнить это обещание. Правда ли это?
— И это правда, — еще больше удивился герольд.
— Так вот, выслушайте мой ответ: 29-го числа нынешнего месяца я пришлю Руаяля де Боревера к королю Генриху II и… и готов поклясться в этом спасением моей души!
Нострадамус сделал поистине королевский жест, показывая этим жестом, что аудиенция закончена. В этот момент он, как никогда прежде, имел право считать себя ровней Генриху II, потому что тот, в нарушение всех обычаев, направил к магу герольда, что было принято делать только по отношению к коронованным особам.
— Все слышали? — спросил Нострадамус, открывая после ухода герольда дверь Руаялю.
— Да, моя голова довольно высоко ценится! Флоризу ищут… Но я здесь! Клянусь кровью Христовой, пролитой на кресте, клянусь всеми Его ранами, пока я жив, никто не посмеет дотронуться до нее! Это ужасно, — добавил юноша со вздохом, — но теперь мне придется пойти к ней и сказать, что ее отца уже освободили и… и что я тут ни при чем…
Нострадамус положил ему руку на плечо и сказал, не скрывая жалости к молодому человеку:
— Поверьте мне, надо немного подождать… Подождите до 29-го… Если Флориза узнает, что отца выпустили из тюрьмы, ей ничто не помешает немедленно вернуться к себе домой, в его резиденцию. А с той минуты, как она туда попадет, ей не избежать лап короля!
— Но что делать? Что делать?
— Скажите, ей ничего не угрожает в том месте, куда вы отвели ее? Она в безопасности?
— О, да! Я поклялся бы в этом собственной головой!
— Я вас не спрашиваю, где она. И не хочу этого знать. Пусть остается в этом безопасном месте. Нас отделяет от 29-го несколько дней. Потерпите. Вы спрашиваете: что делать? 29-го вы пойдете к Флоризе и скажете ей, что не только ее отец на свободе, но и она сама свободна от посягательств короля…
— Да-да! — прошептал Руаяль де Боревер. — Свободна от короля! Да! Потому что в этот день я убью его!
«А я в этот день, — подумал Нострадамус с горькой радостью, — я скажу Генриху: „Король Франции, это я тебя убил! Я, супруг Мари де Круамар… Только для того, чтобы убить вас, я воспользовался рукой, которую послала мне сама судьба: рукой Руаяля де Боревера, сир… А теперь — умрите в отчаянии, потому что этот Руаяль де Боревер — ваш собственный сын!“
III. 29 июня
Должен сказать, что та эпоха была беспокойной. Генрих II, сбросив маску, уже намеревался очертя голову броситься на борьбу с еретиками; начинались великие религиозные войны. Чувствовалось, как по всей Франции пробегает дрожь — предвестница громких убийств. И тем не менее при дворе царило безумное веселье. Все неустанно забавлялись, а Генрих подавал пример другим, погружаясь в развлечения даже с каким-то бешенством. Неукротимая страсть к Флоризе, еще подогретая чудовищным разочарованием, которое королю пришлось пережить в Пьерфоне, толкала его на экстравагантные и необъяснимые поступки. Во дворце неустанно танцевали, то и дело устраивали весьма скандальные празднества, гульбища продолжались до рассвета, когда можно было наконец хотя бы попытаться чуть-чуть отдохнуть.
27 июня был подписан брачный контракт между Маргаритой Французской и герцогом Эмманюэлем по прозвищу Железноголовый. Из Лувра праздники распространились по всему Парижу. Рыцарские турниры, которым предстояло продлиться три дня, начались схваткой, состоявшейся в то же утро, когда состоялось подписание контракта, с таким нетерпением ожидавшегося герцогом Савойским — разумеется, не потому, что он сгорал от любви к Маргарите, а потому, что эта женитьба была чрезвычайно для него выгодна.
Итак, 27 июня участниками турнира стали: сам король, посол Филиппа II Испанского герцог Альба, коннетабль Монморанси (несмотря на свой возраст) и герцог де Гиз. Железноголовый первым вышел на ристалище и стал победителем в поединке с королем.
28-го сначала состоялось сражение между двумя противоборствующими лагерями, потом король бросил вызов маршалу де Сент-Андре, который, будучи куда более угодливым и обладавшим куда менее железной башкой, чем герцог Савойский, галантно уступил Генриху II первенство.
29 июня было последним днем этого памятного турнира. Два первых дня, в общем-то, не представляют для нас никакого интереса, следовательно, не стоит ждать, что мы станем описывать все перипетии поединков. Скажем только, что в течение этих двух дней король носил цвета Дианы де Пуатье: черный и белый. Цвета траура! Екатерина Медичи, наблюдавшая за сражениями с высоты галереи, побледнела и сжала губы, увидев это. Повернувшись к стоявшему рядом с ней на положенном месте Монтгомери, она проронила слова, которые прозвучали как отклик на давнишнее восклицание Генриха II:
— Посмотрите на эти цвета! От него же пахнет смертью!
Во взгляде королевы, которым сопровождались ее слова, ясно читался приговор, и увидевшего это капитана шотландской гвардии бросило в дрожь… В то утро огромная толпа принаряженных горожан, поднявшись пораньше, собралась за барьером, огораживавшим ристалище со стороны улицы Сент-Антуан, задолго до начала очередного этапа турнира. Весь Париж явился посмотреть на битву между самыми прославленными рыцарями того времени.
Ристалище вытянулось вдоль оси, которая представляла собой длинную составляющую буквы Т, короткой как раз и была улица Сент-Антуан. Та сторона поля битвы, которая примыкала к Бастилии, была занята трибунами. Та, что выходила на улицу, была, как уже говорилось, огорожена барьером высотой в человеческий рост. Само ристалище представляло собой вытянутую овальную арену длиной примерно в сто пятьдесят туазnote 48. По форме оно очень напоминало наши современные ипподромы.
По обоим краям были поставлены шатры, в которых рыцари надевали свои доспехи. Шатры более или менее роскошные, в большей или меньшей степени разукрашенные, это зависело от положения и богатства владельца. Но одно украшение было обязательным: щит или вымпел с его гербом. Добавим, что шатер Монтгомери стоял подле отеля Турнель, а королевский — напротив.
Трибуны были поделены на три части. В центре выстроили большую ложу, предназначенную для королевской семьи и ближайших родственников. Справа и слева от этой ложи до самого края протянулись две длинные галереи для придворных кавалеров и дам, поблизости располагались бесчисленные мелкопоместные дворянчики, понаехавшие из всех провинций королевства. Каждая из галерей могла вместить до трех тысяч зрителей. Напротив ложи с галереями, иными словами, на противоположном конце ристалища за высоким барьером из прочного дерева толпился простой народ, дополнительно отделенный от знати шеренгой вооруженных алебардами охранников.
А теперь попробуем себе представить ясное летнее утро. Небо цвета бледной лазури — поблекшее от многодневной жары. В лучах совсем недавно поднявшегося, но уже горящего ярким пламенем солнца вырисовываются мрачные темные силуэты башен Бастилии, открытые поверхности которых наводнены свободными сейчас от службы охранниками и тюремщиками. Чуть ниже — фантастический вид на парижские крыши, на которых собрались самые отважные из наблюдателей. Из каждого окна каждого дома, выходящего на ристалище, высовываются любопытные. Еще ниже — прямо за шеренгой стражников с алебардами, за мощным барьером — огромная толпа в разноцветных нарядах. Давайте попытаемся увидеть на ристалище боевых коней, покрытых голубыми, золотыми, пурпурными попонами, в седлах с приподнятыми задними и передними луками, гордо сидящих в этих седлах всадников, сверкающих отполированной сталью, а то и серебром доспехов, всадников в шлемах с опущенными забралами, с развевающимися на ветру перьями султанов, каждый — с длинным копьем в правой руке, со щитом, украшенным девизом рыцаря, в левой. Попытаемся представить себе галереи: все эти пышные, сияющие под утренним солнцем костюмы мужчин, сказочно роскошные платья дам — все великолепие, все изящество, весь блеск, свойственный искусству одеваться той эпохи. Золото, стекающее ручьями цепочек и ожерелий на облегающие корсажи и атласные камзолы, бриллианты, жемчуга, изумруды, огненным многоцветьем сверкающие на эфесах шпаг, в ушах и на пальцах, колышущиеся шарфы, тысячи горящих предвкушением удовольствия лиц будущих свидетелей зрелища, вызывающего в памяти времена великого культа любви. Представим себе между двумя просторными галереями королевскую ложу, крытую огромным балдахином из отделанного золотой бахромой лазурного бархата с вышитыми на нем золотыми же лилиями. И там, под этим горделиво-величественным тентом, — короля Генриха II, неотрывно следящего за схваткой; герцога Эмманюэля Савойского, поглядывающего на поле боя с высокомерной холодностью; Диану де Пуатье, даже в этот торжественный день не изменившую траурной черно-белой одежде, с которой не расставалась после смерти отца; Маргариту Французскую; Марию Стюарт, воодушевленную искренней радостью; испанского посла; принца Франсуа — он сидит рядом с Марией Стюарт и смотрит на нее с обожанием; маленьких принцев Шарля и Анри, которые весело кричат и отчаянно хлопают в ладоши… А за спинами членов королевской семьи — посмотрите, какую немыслимо роскошную группу составляют стоящие неподвижно, дабы не потерять величественной осанки, самые важные персоны: пурпурные кардиналы, блестящие маршалы, обер-егермейстеры, главные стольники и виночерпии, самые приближенные к королю и его семье лица…
А когда вы вообразите себе это невыразимо прекрасное зрелище, когда, миновав пеструю толпу, доберетесь до знати, там обратите внимание на изысканно одетого человека, склонившегося над смертельно бледной Екатериной Медичи и похожего на воплощение Судьбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63