директор, склонившись над столом, подписыв
ает бумаги.
Зато день мой. Правда, и днем, вернее, утром, советуясь с хранителем, заведу
ющим музейными отделами, хозяйственниками, я как бы между прочим, как бы п
роговариваясь, иногда планирую про себя: "В половине двенадцатого надо б
ыть в министерстве, потом поеду на закупочную комиссию, в четыре свидани
е с приезжим коллекционером, который хочет предложить музею что-то неож
иданное, в половине шестого я вернусь Ц ах, какой плотный день, думают мои
сотрудники! Ц минут двадцать буду подписывать банковские поручения гл
авбуху, он к тому времени приготовит документы, потому что послезавтра з
арплата, а часиков с половины седьмого до восьми мы могли бы с вами хорошо
и душевно посидеть, а?" И тут же, как будто только вспомнив, что у всех семьи,
магазины, свои заботы, опять как бы про себя говорю: "Ах, нет. Вам надо идти д
омой, кормить домашних, а у меня? У меня старческая бессоница и единственн
ая в жизни любовь и игрушка Ц музей. Нет, нет, в шесть чтобы вас в здании не
было (зачем музею другой подвижник, кроме директора?). Все договорим и реши
м с вами послезавтра. Что там у меня за заботы послезавтра?" Я листаю насто
льный календарь и вроде про себя шепчу: "Утром академия… Вот и времечко на
м для душевного разговора: половина первого. Устроит?" Какие преданные зр
ители в моем театре одного актера! Какие благодарные сердца! Какие взгля
ды я получаю в ответ! "Ну, конечно, устроит, Юрий Алексеевич. А я к этому врем
ени просмотрю весь материал". И решишь, как надо поступить, миленькая, Ц в
музее у нас работают в основном женщины, Ц и решишь хорошо, правильно. Я в
едь, хочется мне признаться в ответ на восторженный взгляд, вообще думаю:
зачем я вам нужен? Вы так прекрасно, деловито, талантливо, заинтересованн
о справляетесь сами. Любите, творите. А я буду днем писать свои портреты, д
умать над своими картинами. Я не могу забыть о себе. Ах, какая жажда бессме
ртия, восхищения, славы неистребимо сидит во мне! Надо только чаще смотре
ть на себя в зеркало: не прорывается ли она во взглядах, в жестах, в руках!
Ц Доброе утро, Юрий Алексеевич, Ц слышится через селектор грустное кон
тральто главного хранителя.
Ц Если вас не затруднит, Юлия Борисовна, Ц веду я свою партию осторожно
и точно, потому что с женщиной, говорящей на шести языках и переписывающе
йся со всеми крупнейшими западными художниками, только так и можно, ибо в
характере у нее не может угнездиться ни подозрительность, ни ненависть,
ни мстительность Ц пустой характер! Ц а лишь фанатический интерес к ис
кусству и той особи животного мира, которая называется "человек", Ц если
вам, Юлия Борисовна, нетрудно, попросите ко мне Ростислава Николаевича.
Ц Он, кажется, спустился в мастерскую, Ц отвечает Юлия Борисовна. Ц Я за
крою хранилище и схожу за ним.
Ц Благодарю вас, Юлия Борисовна.
Ведь она, думаю я про Юлию Борисовну, патологически не умеет врать. Значит
, из-за какой-то дьявольской привязанности к Славочке ей с утра померещил
ось, что он пришел, в момент нашего с ней разговора она уже совершенно утве
рдилась в своей фантазии и сейчас добросовестно шагает, переступая отеч
ными ногами в войлочных туфлях, в подвал, чтобы обнаружить у закрытой рес
таврационной мастерской свою ошибку. Что же есть в этом Славочке, если вс
е безоговорочно верят в его правоту? Как же сформулировать мне, профессо
ру Семираеву, этот Славочкин феномен? Испускает он электричество, волны,
флюиды, что ли?
Ведь, слава богу, я уже знаю его семь лет. Ну, Семираев, сознайся… Сознаюсь: я
боюсь его. Я боюсь его молчаливой тихой улыбки, широко посаженных глаз на
скуластом лице, бледности, которую не берет загар и которая у него выгляд
ит не признаком нездоровья, а печатью какой-то потусторонности. Я боюсь в
ести с ним диалог, потому что, даже когда он соглашается со мной, в его непр
отивостоянии есть оттенок какой-то своей глубинной и уверенной в себе, а
не только в логике доказательств правды.
Так было всегда, с первого курса. После первого семестра я понял, что совер
шил ошибку, взяв этого паренька в свою мастерскую, и принялся тихо и незам
етно делать так, чтобы он или ушел совсем Ц лучше совсем! Ц либо к другом
у мастеру.
Как-то дома за обедом Маша сказала:
Ц Папа, зачем ты это делаешь? Ведь Слава самый талантливый среди нас.
Ц Что делаю? Ц спросил я.
Я знал, ч т о я делаю. Но сможет ли дочь сформулировать и осмелится ли сформ
улировать? Мне показалось вначале, что меня спасла опытность, когда я зад
ал этот вопрос. О, великая опытность! Великое умение холодно владеть ситу
ацией. За моими плечами уже были дискуссии искусствоведов, споры со зрит
елями и критиками, и, главное, не те споры, которые уже прошли, а те, которые
я, докончив их в действительности, снова провел в своем сознании, где уже т
очнее отбивался, вовремя задавал нужный вопрос, мял, унижал, высмеивал, де
лал невеждой оппонента. И я хорошо запоминал все перипетии этого умствен
ного спора и все точные слова и сбивающие наземь реплики.
Но здесь это не помогло. Мое "Что делаю?" и мгновенная реакция могли опроки
нуть опытного противника, но дочь или не знала жалости, или не ведала любв
и ко мне, или была так наивна, что ответила:
Ц Ты выживаешь Славу, потому что он самый талантливый в твоей мастерско
й. Ты думаешь, что он талантливее тебя и что он настоящий художник.
И я поразился тогда бледности, которая покрыла вдруг лицо и шею моей доче
ри. Эта бледность, как мне казалось, не была спецификой волнения, а какой-т
о Славиной бледностью уверенной в себе правоты.
Ц Если Слава уйдет в мастерскую к Тарасову или Глазунову, я уйду вместе с
ним, хотя ты и мой отец. Я ведь взрослый человек, папа, и могу таким образом
выразить свое несогласие с отцом. Искусство ведь не семейное предприяти
е, правда, папа?
Ц Понимаешь ли, Маша… Ц начал я совершенно спокойно.
Впрочем, и весь разговор я провел спокойно. Не было ни громких слов, ни отц
овских проклятий, ни криков, ни взаимных попреков. Я понял только одно: моя
дочь знает, кто я такой. И возможно, это знает и Слава, но они, ко
нечно, знают и то, чему я могу научить. В стране нет более верного взгляда и
точной руки, и вряд ли они захотят потерять такого учителя. Но дочь мне дор
оже всего, потому что она феноменально талантлива. Наверное,
больше, чем Слава. И она моя дочь. Это страховочный вариант судьбы. Если не
получится у меня Ц должно получиться у нее. У нее есть фора Ц я. Потому чт
о моим толкачем был только я, моя ловкость, моя двужильность. Я занимался и
скусством и одновременно был возле него, я думал о куске хлеба, а она пусть
занимается только искусством, все остальное сделаю или я, или, если меня у
же не будет, мое имя.
О, великая опытность! О, вечная моя привычка держать себя в узде! Я не вспыл
ил, я спокойно продолжал:
Ц Понимаешь ли, Маша, применительно к вашему со Славой возрасту можно го
ворить только о способностях. Мне кажется, что то слово, которое ты употре
била, выражает уже суть чего-то сделанного. И применительно к Славе мы буд
ем говорить так, когда он что-то создаст. Пока он способный ученик, но он ра
ботает в моей мастерской и должен жить по ее законам. Я не могу создавать д
ля него особую программу обучения. Если все играют гаммы в темпе адажио, т
о пусть в этом темпе Ц на первом, заметь, курсе Ц играет и он, хотя бог и на
делил его беглостью пальцев. Вот эту мысль и постарайся до него довести. И
на этом давай закончим разговор, потому что дальше начинаются самолюбия.

В полукруглые окна видно, как в конце аллеи, ведущей к станции, появилась ч
ерная точка. Для посетителя это еще рановато. По неискорененной привычке
администратора я бросаю взгляд на каминные часы: постукивая вместо маят
ника бронзовой косой XVIII века, бронзовая смерть уже накосила половину дес
ятого. Значит, появился на работе Славочка. Из нижнего цокольного этажа, и
з окна коридора возле реставрационной мастерской, забранного решеткой,
сейчас неотступно глядит Юлия Борисовна. Взгляд у нее цепкий, дальнозорк
ий. Мне и смысла нет гадать, Славочка шагает от электрички или нет: первой
оповестит о появлении своего любимца Юлия Борисовна. Она же сегодня, нав
ерное, заведет разговор о том, чтобы разрешить реставратору приходить на
работу к десяти. Но ответ мой тоже известен. Логика логикой, а порядок пор
ядком. И воспитанная Юлия Борисовна уйдет от разговора. Славочка будет п
оступать по-своему, я буду нервировать его. Разыскивая его каждое утро, я
никогда не осмелюсь, пересилив себя, сделать замечание. Маша? То ощущение
безупречной своей правоты, которое распространяет вокруг себя мой учен
ик? Деликатность перед его обстоятельствами? Не знаю. Не могу, и все.
Наконец на селекторе загорелась лампочка вызова.
Ц Я слушаю вас, Юлия Борисовна.
Ц Я передала вашу просьбу Ростиславу Николаевичу…
В этот момент что-то вроде жалости шевельнулось у меня в душе. Бедный паре
нь, ведь летел, наверное, на всех парусах. И все его понимают, ценят его само
отверженность, и лишь я свожу счеты с одаренностью, заставляю расплачива
ться за собственную слабость. Как же он, должно быть, ненавидит меня.
Я на минуточку представил себе, как на другом конце города Слава поднима
ется по будильнику в половине шестого, если не в пять. Позже ему никак не у
спеть: больные ведь тоже поднимаются очень рано. Судно, белье, капризы. Дат
ь поесть матери, поесть самому, прибрать в комнате, на кухне в их однокомна
тной квартире на пятом этаже, сбегать в булочную и молочную Ц открывают
ся в восемь, Ц и скорее, скорее в автобус. И так уже семь лет со дня поступл
ения в институт. Образцовый единственный сын.
Маша пыталась меня разжалобить. Хотя, впрочем, вряд ли разжалобить. Мы оба
с ней работали в домашней мастерской, в разных углах. Это еще было до того
памятного обеда, но я уже приметил у нового студента эту удивительную бл
едность, когда делал ему замечания, уже приметил взгляд Маши, а потом ее от
чужденное выражение и чуть поднятые от напряжения плечи Ц стеснялась м
еня, отца? Ц когда я подходил к мольберту Славика. А в тот день Маша говори
ла, говорила, и я еще подумал: "Как живо, как хорошо знает подробности, может
быть, она уже побывала в этой однокомнатной квартире на пятом этаже в Отр
адном? Задать бы ей этот вопрос. Может, отец и имеет право спросить?" Но жизн
ь меня научила: карты нельзя открывать никому, никогда. В этом я убеждался
неоднократно. Я не задал и в тот раз неделикатных личных вопросов. Но разв
е я не имел права высказать свое мировоззренческое отношение?
И я высказал:
Ц Для художника слишком большое бремя Ц быть еще и хорошим сыном.
Я не предвидел реакции-перевертыша.
Ц Это относится и к дочери?
Ц Не играй словами. Я сказал то, что хотел сказать.
Как будто я ничего по существу в тот раз не сказал своей дочери. Я ответил
ей не мыслью, а формулой, эдакой округленностью, имеющей лишь видимость г
лубокомыслия. Но я хорошо помню Ц как приличный человек, который ловит с
ебя на постыдном желании украсть, Ц мгновенный инстинктивный взгляд, к
оторый я бросил на стену домашней мастерской. Они висели рядом, два портр
ета, на почетном месте уже много лет и никогда не сменялись другими полот
нами, как бывает, когда примелькавшиеся пятна и лица вдруг надоедают. Это
было непрерывным самоистязанием, но одновременно и ритуальным актом
всех посетителей мастерской Ц дань постоянству в любви. Я хо
рошо помню, что бросил инстинктивный взгляд на портреты матери и первой
жены. Разве их вживе я небестрепетно вышвырнул из своей жизни, когда, кажд
ая в свое время, они стали мне мешать (надо говорить точнее, точно, точно!), с
тали мешать моей карьере. Мешать тому заложенному во мне, что могло реали
зоваться.
А, видите ли, Славочка ни через что переступить не может. Даже не хочет инс
ультную мать сдать в больницу для хроников. О, этот мальчик хочет все: быть
и хорошим художником, и хорошим сыном, и верным возлюбленным. Миленький м
альчик, ничем не хочет замутить своего душевного покоя. Он что, не понимае
т, что художник носит в душе ад? О, эти чистоплюи. Им что, привести историчес
кие параллели, рассказать о той брани, которую Микеланджело выливал на г
оловы своих товарищей-художников, напомнить, как Бенвенуто Челлини пыря
л инакомыслящих коллег по искусству ножом? Отстаивали себя и свою точку
зрения.
Разве с тех пор что-нибудь поменялось в нашем специфическом мире? Впроче
м, сейчас незачем пырять ножом. Бывает достаточно не купить картину. Кака
я бездна здесь приемов, как быстро и, главное, непредвзято все решается. То
лько летает по новичкам карандашик секретаря. "Мне кажется, правая фигур
а недостаточно прописана. Смотрите, рук нет Ц одни рукава пиджачка. А где
под ними кости, мясо?" И все уже "видят", что никаких костей и мяса нет, и уже ви
дят, что и в ногах-то костей нет. Найдется ли такой, кто твердо скажет: "Чушь!
Это живой человек". Сознание скорее подсовывает недостатки. А вот прогол
осовали уже дружно Ц рассмотреть картину на следующем заседании закуп
очной комиссии, то есть через три месяца. Жарь, художник, в собственной мас
терской на плитке ливерную колбасу по 64 коп. за кг. Вкусно получается, если
со свежим лучком. Работай, надейся, жди следующего заседания.
Тебя еще не клюнул в задницу жареный петух, Славочка, чистый, пригожий ты м
ой мальчик. Художник Ц универсальная профессия. Он еще и интриган, и дипл
омат, и торговец. Даже Пушкин, мой милый, думал о суетном. Торговался с изда
телями. "Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать". Художник Ц
белый и серый ангел сразу. А ты хочешь прожить в крахмальной рубашечке, не
склонивши выи? Ты даже меня, своего учителя, не хочешь попросить ни о чем. В
се сам. Ну так барабань. Нервничай, торопись на автобус, стрессуй, нянчись
со своей душой, со своей мамочкой, идеальный сын, а когда ты будешь писать
свои гениальные картины?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18