С одной стороны, у вас есть Дженет Дервент: холодная, порочная, жаждущая внимания, роскоши и мягких подушек. С другой стороны – Рональд Гарднер: умный, импульсивный, даже щедрый – и все это без всякого корсета морали. Дженет Дервент хладнокровно убивает ради денег, Гарднеру дела нет до денег, он убивает со всем пылом ради Дженет Дервент. И тем не менее в этом случае именно Гарднер в дюжину раз более беспощаден, нежели его осторожная любовница. Я приведу вам два примера, которые покажут вам это на деле.
Теперь заметьте, как в каждом конкретном случае эти двое поддерживали свидетельства друг друга. Женщине было позволено обзавестись железным алиби на время убийства Китинга; но в то же время было ясно показано, что мужчина не мог и не имел возможности унести этот револьвер из дома Дервента во вторник вечером. Что так же хорошо, как и алиби. Но в одном пункте благоразумие, кажется, их подвело. Я имею в виду, тупоголовые мои, это очевидное мероприятие с посылкой золотой скатерти миссис Дервент. Гарднер хотел обставить сцену, словно в театре, для того, чтобы произвести впечатление на Китинга. Он наскреб по мелочам сотню фунтов, чтобы обставить собрание Чайных чашек кое-какой мебелью. (Между прочим, вы должны были заметить, что все это – легкая мебель, которую один мужчина может перенести, и, похоже, это свидетельствует о том, что всю сцену обставил один человек.) Но он хотел чего-то законченного. Все это очень хорошо. Вы мне возразите: «Даже если он хотел роскошный предмет в качестве скатерти на стол, для чего было посылать его к миссис Дервент?» Чтобы сильнее втянуть ее в заговор, джентльмены. Чтобы показать, что она влезла в это дело так же глубоко, как и он: осторожный, довольно отвратительный намек на это. Чтобы она не пыталась сыграть в какую бы то ни было игру: потому что Гарднер был в достаточной степени реалистом, чтобы предположить, что она это может сделать.
И последнее – это убийство Бартлетта, спокойное, хладнокровное и беспощадное проявление жестокости, как и все в этом деле.
Соар зябко поежился.
– Поскольку у меня есть основательные причины знать, – заметил он, – то это – именно то, о чем я хотел вас просить. Я вижу, поскольку вы проследили путь, как убийца провернул здесь трюк с невозможным убийством, что это указывает прямо на Гарднера и больше ни на кого другого. Но разве он не втянул в заговор и Бартлетта? В конце концов, Бартлетт солгал и своим свидетельством выгородил Гарднера…
– Да. И он был убит прежде, чем сумел взять свое свидетельство назад, – пояснил Г. М. – Это был целый план, вот почему он и был убит. Натурально, первое, что может подумать старик, – что Бартлетт и Гарднер были заодно. Но в этом-то и была беда; это была та часть, которая не имела смысла. Бартлетт солгал о выстреле холостым, да. Он солгал о шляпе, которую лично купил по приказу Вэнса Китинга. Но, если говорить о самом скверном, он не лгал об одном важном пункте, в котором мог бы сказать самую отъявленную ложь. Я имею в виду, что они с Гарднером не создали друг другу алиби.
– Э? – потребовал Мастерс.
– Они не подтвердили алиби друг друга, ты знаешь. Бартлетт сказал, что Гарднер покинул Линкольн-Мэншнз в среду после полудня, в день убийства, в двадцать минут пятого: достаточно времени, если повезет, чтобы Гарднер вовремя попал на Бервик-Террас. Это не алиби. И у Бартлетта алиби не было. Если бы они задумали это вместе, то могли бы оставить тебя в убеждении, что они весь день провели в обществе друг друга. Почему бы и нет? Гарднер мог ускользнуть вниз на грузовом лифте или по задней лестнице; и кто бы мог знать, что он не сидит в квартире с Бартлеттом? В то же самое время Бартлетт сам мог бы позаботиться о том, чтобы получить какое-нибудь алиби, в случае если бы они захотели втянуть его потом в это дело, если бы он только поболтал с горничной или лифтером. Но он этого не сделал, он оставался в квартире один.
Нет, сынок, Бартлетт лгал потому, что он уже соврал согласно приказу Китинга, когда Китинг еще был жив, об этой обожженной голове. В первую очередь он придерживался той истории, которую уже рассказывал всем и повсюду и которая могла бы прозвучать очень подозрительно для будущих нанимателей (ничего не сказать о полиции), если бы теперь он изменил свои показания. Во-вторых, он не видел причины, по которой он не должен был рассказывать эту историю, потому что не связывал ее с убийством. Что он знал об убийстве в тот первый раз, когда мы его видели? Только то, что мог прочитать в официальном рапорте, который позволили напечатать в пресс-бюллетене. А в нем говорилось лишь о том, что в Китинга дважды выстрелил кто-то, кто, должно быть, находился с ним в комнате. Теперь мы можем быть совершенно уверены, что за очень короткое время – максимум двадцать четыре часа, а может быть, и меньше – он узнал, в чем было дело, и был готов рассказать правду. Но в то же самое время, что ему было подозревать? Вы же сами видите, у него не было причин подозревать Гарднера. Отношения между Китингом и Гарднером всегда были веселыми, в ту самую ночь, когда револьвер выстрелил холостыми, они устроили дружескую попойку, во время которой Китинг простил Гарднера за «несчастный случай». И как раз в то время вы с ним и встретились. Но через некоторое время, узнав, что полиция старается объяснить обожженную голову Китинга, Бартлетт вынужден был набрать в рот воды.
Для Гарднера и миссис Дервент это было достаточно щекотливое положение. Но Гарднера, должно быть, охватило воодушевление, когда Джем Дервент сыграл ему на руку, написав в полицию, что в доме Соара в четверг вечером состоится собрание Десяти чайных чашек. Какая возможность протащить еще одну жертву Чайных чашек у всех перед носом! И кто еще может быть этой жертвой, если не Бартлетт? Гарднер действовал с той же быстротой, с той же отвагой и сноровкой, как и в случае убийства Китинга. Как он убедил Бартлетта пойти в четверг вечером в дом Соара, думаю, мы не узнаем до самого суда. Но у меня есть мысль, что он сделал из Бартлетта детектива-любителя, попросил, чтобы он выследил виновного, потому что Бартлетт любил Китинга и любил Гарднера…
– Итак, мы приходим к финальному трюку с исчезающим убийцей? – поинтересовался Соар.
– Хо-хо-хо, – отозвался Г. М. – Ты имеешь в виду, как Гарднеру удалось убить Бартлетта и исчезнуть? Да, это можно назвать трюком с исчезновением. За Гарднером весь день следили, более того, он знал, что за ним следят. Он прекрасно провел время, устроив дьявольский танец, чтобы разозлить сыщика, утомить его и сделать неосторожным. В конце концов, он отправился на Ланкастер-Мьюз, сильно обогнав того, кто за ним следил. К тому же было темно. В кармане у него лежал нож. Там он затаился у боковой двери дома, а как только Бартлетт открыл ее, воткнул в него нож. Полицейские сыщики не видели этого, потому что – ты ведь помнишь, Мастерс? – было очень темно. Они не могли даже разглядеть, были ли у Бартлетта ключи. Бартлетт вошел внутрь. Закрыл за собой дверь и упал. А Гарднер просто снова припал к стене и спокойно встретил того, кто ходил за ним хвостом. О, этот Гарднер – хладнокровный парень. Дружелюбный, хладнокровный, практичный. Он так сообразителен, что мне пришлось надавить на миссис Дервент, чтобы она предала его и у нас появилось достаточно улик, чтобы представить их в суде.
Сигара Г. М. догорела. Он затушил ее, потом еще раз осмотрел заброшенную комнату со следами пороха на ковре.
– Вот и все, джентльмены, – заключил он скучным голосом. – Теперь вы видите, что все кирпичики встали на место и концы сошлись с концами. Остаются одни только человеческие проблемы: что случится с Джемом Дервентом, который не так уж крепок на голову, как это было раньше, а эта женщина поступила с ним немилосердно?.. Что произойдет с Франсис Гейл?..
– Надеюсь, через год или около того я смогу вам об этом сказать, – произнес Соар.
– …И что случится на суде? Каков будет его результат? Я лично предполагаю, что Гарднер возьмет всю вину на себя и его повесят, а женщина, вероятно, отделается лекцией на скамье подсудимых. И снова золотоволосая дева проплывет перед нами и расчешет свои длинные волосы. Верно это или неверно? Где ответ?
– В этом доме есть одна вещь, – добавил мрачным голосом старший инспектор. – Мы столько танцевали вокруг этого отъявленного тайного общества, что я готов признать: мне даже жаль, что его не существует. Черт побери, оно должно было существовать! Ладно, пусть его нет, и все равно, все эти ловушки – шестипенсовые чашки, дорогую скатерть, павлиньи перья – связывает какая-то нить…
Г. М. хрюкнул.
– Разве ты не видишь, сынок? Так оно и есть. Китинг был шестипенсовой чашкой, которую следовало разбить, как она и была разбита на скатерти роскошной, изнеженной женщины. Тут можно привести и другую аналогию, но я слишком большой материалист, чтобы это делать. Более уместно ее было бы услышать от нашего друга Соара. Дело в том, что глаз павлиньего пера был символом военной формы одной определенной армии в определенной битве, которая произошла давным-давно, когда Люцифер со своим павлиньим телом упал с неба. Но у меня материалистический ум, как я уже сказал, чтобы это утверждать. И еще я подозреваю, что ранние теологи смешали латынь с древнееврейским. Потому что, понимаешь ли, люцифер на латыни означает «носитель света». А это еще одно имя Венеры.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31