И напряженно. Глупые вопросы, глупый смех. Взять бы пистолет да перестрелять всех этих козлов. Только уж слишком тяжелая на вид эта штука...
Он по-прежнему сидел, низко опустив голову, а вокруг говорили новые глупости, типа:
– Мурзик, ты где откопал этого кадра? Какой-то он...
– Как будто и вправду первый раз нюхнул...
Кирилл тихонько захихикал над этими идиотами и зачем-то проговорил, медленно и надменно:
– Мне привычней по вене, мальчики...
– Посмотри у него руки, – тут же сказал кто-то. Они ему не верили. Вот козлы! Взгляд Кирилла снова сосредоточился на пистолете. Можно даже не стрелять, можно пригрозить им, и они все мигом улетят из комнаты. Оставят Кирилла одного. Наверное, так и нужно сделать. Господи, они собираются засучить ему рукава!
– Пошли вы, – буркнул Кирилл, вяло взмахивая руками. Кто-то резко бросил ему: "Сиди!" – и треснул ладонью по лбу, Кирилла передернуло, он попытался поймать обидчика за руку, но лишь рассек пустое пространство... Почему его не могут оставить в покое?
И будто издеваясь над ним – всплеск шума и криков справа. Кто-то вломился в номер, и все стали двигаться очень быстро, и каждый вопил... И от этого шума у Кирилла сдавило будто тисками виски. Он понял, что сейчас умрет, если этот шум не прекратится.
Горбоносый урод производил больше всего шума – он стоял, чуть согнувшись, посреди комнаты и тянул куда-то правую руку, а в руке держал... Плевать, что он там держал. Кирилл убил его первым.
Пистолет и вправду оказался дьявольски тяжелым, он норовил выскользнуть из пальцев Кирилла, "ствол" клонился все время вниз, а там внизу какой-то дурак в кожаной куртке пытался заползти под кровать... Он, должно быть, удивился, когда Кирилл случайно выстрелил ему между лопаток.
Затем Кирилл все же приподнял "ствол" – уровень шума был все еще чертовски высок. Шум еще не был окончательно добит. Кирилл посмотрел перед собой и увидел источник шума: большой черный человек стремительно двигался на него. Широко раскрыв рот и раскинув руки, будто собираясь обнять Кирилла. Будто он был старым приятелем Кирилла. Но Кирилл точно знал – черный прикидывается. Он не друг. Кирилл убил и его.
А поскольку черный был очень большим, стрелять пришлось несколько раз. Руке стало горячо, и что-то столь же горячее брызнуло Кириллу на лицо.
Черный рухнул, из вредности погрохотав напоследок. А Кирилл еще некоторое время пострелял по инерции, а затем понял, что наступила тишина. Он облегченно вздохнул, улыбнулся, разжал пальцы и выронил пустой "Макаров". Тишина лилась в уши, как ангельская музыка, а в воздухе вокруг летало что-то белое, похожее на снег.
"Новый год?" – удивился Кирилл. Ему стало совсем весело, он перешагнул через труп Мурзика и двинулся куда-то вперед, вперед, вперед... По дороге он ненароком споткнулся обо что-то.
"Что-то" на самом деле было Львовым. Хорька Кирилл миновал чуть раньше.
Глава 25
А на Лужкова он вовсе и не был похож – особенно когда надевал очки. В очках он был просто немолодым человеком среднего роста, средней комплекции и ничем не выделяющейся среди других наружности. Очки придавали ему интеллигентный вид, но он не носил их постоянно – сейчас он просто читал газету, старательно минуя взглядом раздел криминальной хроники. Просто удивительно, какими тупыми и невежественными могут быть люди – они упоминали его поступки именно в разделе криминальной хроники, считая ЭТО преступлением, считая ЭТО проявлением жестокости, похоти, больной психики... Они не понимали истинной сути происходящего. Что ж, на то они и люди.
Поезд постепенно набирал ход, читать становилось труднее, и он в конце концов отложил газету в сторону. Времени на чтение будет еще предостаточно – дорога от Москвы до Белогорска длинная. Такая же длинная, как дорога от Белогорска до Москвы. Последнее время ему часто приходилось ездить то в одну сторону, то в другую. Иногда по прямой, иногда с пересадками – чтобы не примелькаться проводницам и вокзальным работникам.
С годами переносить дорогу становится тяжелее, но он не жаловался, хотя три года назад перевалил за пять десятков. Возраст не играл большой роли – он и дни рождения перестал отмечать, не потому что боялся старости, а просто... Просто это было неважно.
Важно было другое – хорошо и вовремя выполнить свою работу. Даже не работу – слишком уж казенное слово, – а долг. Хотя и это слово звучало тускло, не отражая всей важности, всей грандиозности...
Пока у него получалось. Он серьезно относился к своим обязанностям, а потому срывов не было. Все шло своим чередом, одно за другим, этаким круговоротом, который был частью другого, более значимого круговорота. Работа была еще далека от завершения, но и сил было достаточно.
Тем более что поездок теперь будет меньше. Практически не будет – московские дела завершены, и оставался Белогорск. Поработать там придется на совесть...
Проводница молча принесла стакан чая – крепкого, без сахара, как он и просил. Мысли о предстоящей большой работе заставили пассажира улыбнуться...
Улыбнуться и нежно погладить небольшой черный чемоданчик, который лежал на нижней полке рядом с пассажиром.

Часть вторая
Глава 1
Даже по прошествии трех дней правоохранительные органы Белогорска все еще не могли восстановить полную картину всего случившегося в номере 526 гостиницы "Алмаз". Хотя вроде бы непреодолимых препятствий к тому не было, а были целых три свидетеля, сохранившие память, трезвый рассудок и способность говорить. Свидетели были. Толку от них не было.
Оперуполномоченного Иванова примчавшийся в гостиницу ОМОН обнаружил в состоянии легкой прострации. Кирилл стоял, привалившись к дверному косяку, и пытался сосчитать то, что ему казалось большими снежинками, а на самом деле являлось выпущенными из подушки перьями. Лицо его было бледным и испачканным в чем-то, что протокол определил как "порошкообразное вещество белого цвета". Когда пришли результаты экспертизы этого вещества, подполковник Бородин схватился за голову.
Из прострации Кирилл вышел довольно скоро, в тот же день, он не стал отказываться отвечать на вопросы, однако радости допрашивающим это не доставило. Кирилл изумительно подробно излагал ход событий того злополучного дня – но лишь до того момента, когда Львов побежал звонить Хорьку, а Кирилл остался на этаже. Тут воспоминания Кирилла становились отрывочными, ну а после того, как Кирилл переступил порог номера 526, ему как будто начисто стерли память. Иванов осознал себя уже в окружении омоновцев, то есть когда все самое интересное уже случилось, и семь трупов устилали ковровое покрытие гостиничного номера.
Когда Кириллу объявили, что согласно данным экспертизы пятеро из семи застрелены из его, Кирилла, табельного оружия, он лишь пожал плечами. Ему и вправду нечего было сказать на этот счет.
Еще был сотрудник гостиничной службы безопасности. Всего Львов притащил на пятый этаж двоих секьюрити, первый из них осторожно отпер дверь номера, дал возможность ворваться внутрь обалденно крутому Хорьку и сам вошел следом. Следом за Хорьком он словил пулю. Оставался второй, но этот товарищ, не претендуя на звание героя, в номер соваться не стал, переждав стрельбу в коридоре. Было ясно, что каких-либо подробных сведений от него не дождешься. К тому же охранник внезапно оказался обладателем чрезмерно тонкой душевной организации, сказался нервно потрясенным и залег дома, не реагируя на приглашения побеседовать со следователями. Потом этот тип так же внезапно оклемался и сам явился для дачи показаний, да не куда-нибудь, а прямо в прокуратуру. И стал говорить там такое, что подполковник Бородин, когда узнал, снова схватился за голову... Ну да об этом позже.
И еще оставался старший оперуполномоченный Львов. Этот на первых порах молчал как рыба, впрочем, у него на это была причина, да еще и не одна.
Во-первых, Львов как человек опытный ждал, пока начальство сформулирует свою версию событий и попросит Львова подкрепить ее фактами. И не его была вина, что подполковник Бородин успевал лишь хвататься за голову под градом все новых и новых неприятных известий, а версию формулировать не успевал. Во-вторых, Львову было больно говорить о случившемся. Больно – в прямом смысле этого слова.
Как только грохнул первый выстрел и Хорек кувыркнулся наземь, Львов оперативно рухнул на пол и укрылся от огня, используя рельеф местности, а именно – дверь в ванную комнату. Распахнутая дверь отгородила Львова от комнаты, дав ему драгоценные секунды, чтобы собраться с мыслями. В номере грохотало как в механосборочном цехе, где Львов когда-то имел счастье трудиться на благо Родины. Под такой аккомпанемент он надумал вытащить пистолет у Хорькова – тот лежал на полу, и вид у него был такой, что было ясно – в ближайшее время личное оружие ему не понадобится. Не успел Львов вырвать "Макаров" из пальцев Хорька, как вдруг что-то случилось, что-то грохнуло, что-то мощно врезало Львову по физиономии, вмиг вышибив из старшего оперуполномоченного сознание. Львов оказался на полу рядом с Хорьковым – теперь пистолет был не нужен им обоим.
Немудрено, что Кирилл бездумно перешагнул через оба этих тела, одно мертвое, другое бессознательное. Они мало чем друг от друга отличались – оба были неподвижны и забрызганы кровью.
Придя в себя, Львов обнаружил, что какой-то отморозок лихо изрешетил дверь ванной комнаты, в результате чего выбитая дверная ручка и стала той страшной силой, которая жестоко изувечила лицо старшего оперуполномоченного и лишила его сознания в столь ответственный момент. Но нет худа без добра – ручкой Львову выбило больной зуб. И еще два здоровых. Не говоря уже о разбитом носе, разорванных губах и прочих мелких дефектах внешности, с которыми Львов явно не мог принять участие в конкурсе "Мистер ГУВД-2000".
В этом тяжком – морально и физически – положении Львов предпочел отлеживаться дома на диване с мокрым полотенцам на лице. Телефон он отключил, так как знал наверняка – ничего хорошего ему не сообщат.
А хорошего и вправду сообщать было нечего. Бойня в городской гостинице посреди белого дня – совсем не тот случай, который можно скрыть от широкой общественности, а посему в дело активно влезла прокуратура. А для нее наличие в номере 526 пары килограммов кокаина, пяти килограммов маковой соломки и трех незарегистрированных "стволов" не являлось достаточным основанием для гибели семи человек. Особый интерес вызывало состояние оперуполномоченного Иванова в момент проведения так называемой операции по задержанию. Прокурорский работник так и сказал Бородину в телефонном разговоре – "так называемая операция". Выходило, что это вовсе и не операция была, а невесть что. А Иванов, выходит, был в состоянии наркотического опьянения. А даже если бы и не было опьянения – что делали Иванов, Львов и Хорьков в гостинице "Алмаз"? Гонялись за наркоторговцами? Но ведь это компетенция другого отдела. Зачем полез Иванов с друзьями в чужую епархию? Своих дел им было мало? Раскрываемость у них была стопроцентная? Делать им было нечего? Или, напротив, имелся в номере 526 сугубо коммерческий интерес?
Подполковник Бородин уныло выслушивал все эти иезуитские вопросы и ежился, представляя, во что может вылиться история в гостинице. Она могла вылиться не просто в скандал, а в скандал, после которого полетят головы. И не только голова какого-нибудь там Иванова, это само собой, а и головы его начальников, за то, что не уследили, не проконтролировали, не уделили внимания, не обеспечили и не исполнили... А в пирамиде начальников Иванова Бородин был первым, и оттого ему было особенно не по себе. А скромный опер по фамилии Иванов думал в это время совсем об ином. Со свойственной молодости легкостью Кирилл попереживал-попереживал насчет гибели Хорька и прочих неприятностей, а затем переживать бросил. И вернулся к тому, с чего когда-то начал. А именно – с Пушкинского сквера, с отрезанной руки Алены Ждановой и с безжалостно застреленной собаки военного пенсионера Хрипачева. И если расценивать убийства в Пушкинском сквере как точку отсчета – а Кирилл так и расценивал, – то инцидент в гостинице "Алмаз" имел лишь одно значимое последствие: одним подозреваемым стало меньше.
Глава 2
Молчуна пробрал озноб, будто находился он не в вагоне метро, а в холодном подвале, темном и жутком. Глаза Милы Михальской, полные отчаяния и боли, продолжали смотреть на него – в последние секунды жизни все маски были сброшены, все гримасы отправлены к черту, и девушка совсем не была похожей на холеную куклу, скорее – на смертельно перепуганного ребенка, который понимает, что игры зашли слишком далеко, но уже ничего не может с этим поделать...
Лицо Милы было напечатано на первой странице газеты "Криминал-Экспресс". Газету держал в руках сидевший напротив Молчуна угрюмый детина в поношенной кожаной куртке. Его маленькие черные глазки так внимательно изучали содержание газеты, как будто детина искал там упоминание о своей собственной персоне. Молчун не удивился, если в это было действительно так.
Вагон мерно покачивался, а Молчун в том же успокаивающем ритме поглаживал спрятанную за пазухой бутылку водки. Самообладание понемногу возвращалось к нему, но тут детина в кожаной куртке зачем-то встряхнул газету, и лицо Милы дернулось, будто все еще жило жизнью живых. Молчун поежился. Нужно было найти какую-то успокоительную и все объясняющую мысль. Молчун напрягся и придумал. Это просто совпадение. Так совпало, что напротив него в метро поехал тип с газетой, где напечатано про убийство Милы. Да еще и с фотографией. Откуда, кстати, фотография? Молчун понял, откуда. Ракурс снимка узнавался безошибочно – те же самые фотографии Молчун видел сорок минут назад в кабинете майора Филимонова. Как там сказал Филимонов? "Вообще-то это никому не положено показывать, но я тебе покажу..." Так же, наверное, он сказал и газетчикам из "Криминал-Экспресса", с той разницей, что Молчун майору ничего не заплатил, а газетчикам наверняка пришлось раскошелиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43