– И взять кровь.
Вэл вытащила из ящика пригоршню пробирок.
– Как обычно? Клинический и биохимию?
– Добавь анализ на наркотики. Похоже, у него галлюцинации.
– Я позвоню в рентгенкабинет, – сообщила Модин и снова потянулась к телефону.
– Дамы, – обратилась к коллегам Тоби. – Вот еще что. Обе медсестры посмотрели на нее.
– Что бы ни случилось сегодня, мы не оставим этого человека одного ни на секунду. До тех пор, пока его не переведут из нашего отделения.
Вэл и Модин кивнули.
Тоби взяла свободную руку Ангуса Парментера и крепко привязала ее к боковому рельсу каталки.
– А вот и срезы, – объявил техник.
Тоби смотрела на экран компьютера, где постепенно появлялась первая картинка – овал с различными оттенками серого. Это было поперечное сечение мозга Парментера. Тысячи рентгеновских лучей, направленных на его череп, сейчас анализировались компьютером, различная плотность костной ткани, жидкости и мозга отражалась на экране. Череп выглядел тонкой белой рамкой, похожей на кожуру фрукта. Под этой кожурой виднелась серая масса самого мозга, иссеченная похожими на червяков черными бороздками.
Экран продемонстрировал серию снимков, сделанных в разных ракурсах. Тоби увидела оба передних рога спинного мозга – два черных овала, заполненных спинномозговой жидкостью. Хвостатые ядра. Таламус. Вроде бы никаких анатомических изменений, никакой асимметрии.
– Я не вижу ничего особенного, – заметила Тоби. – А ты что думаешь?
Винс не был врачом, однако за время работы в лаборатории повидал гораздо больше томограмм, чем Тоби. Глядя на очередной срез, он нахмурился.
– Погоди-ка, – сказал он. – В этом снимке есть что-то странное.
– Что?
– Да вот же. – Он ткнул в кляксу посередине. – Это турецкое седло. Видишь, как размыта граница с этой стороны?
– А может быть, пациент просто дернулся?
– Нет, в остальном снимок совершенно четкий. Значит, это не из-за движения. – Винс поднял трубку и набрал номер надомного врача-радиолога. – Приветствую, доктор Риттер! До вас уже дошли наши снимочки? Отлично. Мы с доктором Харпер как раз на них смотрим. Нас тут заинтересовал последний. – Винс щелкнул клавишами компьютера, и на монитор вернулась предыдущая картинка. – Взгляните на тот срез, видите? Как вам такое турецкое седло?
Пока Винс обсуждал увиденное с доктором Риттером, Тоби придвинулась к экрану. То, на что указал Вине, было крошечным изменением – таким незначительным, что она сама вряд ли бы его заметила. Турецкое седло – малюсенькое углубление в тонкой кости у основания мозга, в котором помещается гипофиз. Сама железа жизненно необходима – гормоны, которые она вырабатывает, отвечают за широкий набор функций: от способности к деторождению до роста и ежедневной смены сна и бодрствования. Могла ли такая незначительная эрозия турецкого седла стать причиной симптомов, наблюдающихся у пациента?
– Хорошо, я сделаю венечные срезы, – сказал Вине. – Что я еще должен сделать?
– Дайте мне поговорить с Риттером, – попросила Тоби и взяла трубку. – Привет, Джордж. Это Тоби. Так что ты думаешь насчет этого седла?
– Да ничего особенного. – Она услышала, как скрипнул его стул – возможно, с кожаной обивкой. Джордж Риттер любил роскошь. Она легко могла представить его, удобно расположившегося в своем кабинете в окружении последних достижений компьютерной технологии. – Для человека его возраста аденома гипофиза дело нередкое. Она встречается у двадцати процентов восьмидесятилетних.
– Такая мощная, что даже способна повредить турецкое седло?
– Ну, нет. Хотя эта немножко великовата. Что у него с эндокринным статусом?
– Еще не проверяла. Он только что поступил с острым расстройством сознания. Это могло стать причиной?
– Нет, если только аденома не вызвала вторичный обменный сбой. Электролиты проверили?
– Взяли, ждем результата.
– Если они в норме и с эндокринным статусом порядок, я думаю, надо искать какую-то другую причину его состояния. Это образование слишком мало, чтобы вызвать сдавливание. Я попросил Винса сделать несколько венечных срезов. Это должно дать более определенные результаты. Возможно, вы захотите направить пациента еще и на ЯМР. Кто его лечащий врач?
– Доктор Валленберг.
Пауза.
– Так это пациент из Казаркина Холма?
– Да.
Риттер недовольно вздохнул:
– Жаль, что вы мне раньше об этом не сказали.
– А что?
– Я не занимаюсь снимками их пациентов. У них есть собственный рентгенолог для интерпретации результатов. А это значит, что денег я за это не получу.
– Извини, я не знала. И давно заведен такой порядок?
– Клиника Спрингер подписала этот субконтрактный договор месяц назад. По идее, их пациенты не должны проходить через наше приемное отделение. Врачи из Казаркина Холма обращаются непосредственно в отделения. А как он у тебя оказался?
– Дочь перепугалась и позвонила девять-один-один. Валленберг сейчас едет сюда.
– Хорошо. Тогда пусть Валленберг и решает, нужны ли венечные проекции. А я ложусь спать.
Тоби повесила трубку и посмотрела на Винса.
– Почему ты не сказал мне, что в Казаркином Холме закрытая система направлений?
Винс робко взглянул на нее:
– А ты мне и не говорила, что он из Казаркина Холма.
– Они что, не доверяют нашим рентгенологам?
– Наши техники делают снимки, а интерпретирует эти снимки уже их специалист. Мне кажется, они просто не хотят делиться.
«Опять эта больничная политика, – подумала она. – Все бьются за одно и то же – за ускользающий доллар медицинских страховок».
Она поднялась и заглянула через смотровое окошко в кабинет. Пациент все еще лежал на столе, глаза были закрыты, губы беззвучно шевелились. Подергивание правой руки не возобновлялось. Тем не менее нужно сделать ЭЭГ, чтобы исключить судороги. Возможно, еще понадобится поясничная пункция. Она устало прижалась к стеклу, пытаясь сообразить, что она еще могла упустить и чего упускать нельзя.
С тех пор, как две недели назад у нее из-под носа сбежал Гарри Слоткин, она понимала: ее работа находится под самым пристальным контролем начальства. Каждый день Тоби просыпалась с мыслью: а вдруг сегодня нашлось тело Гарри Слоткина, и ее имя вновь будет выставлено на суд общественности. Поднятая шумиха и без того была мучительна. Всю неделю после исчезновения Гарри история о пропавшем пациенте муссировалась на всех местных телеканалах. Тоби сумела пережить эту бурю, и теперь новость уже устарела и была почти забыта большей частью публики. Но в ту же минуту, когда найдут тело Гарри, она снова станет актуальной. «И я снова буду вертеться как уж на сковородке и отбиваться сразу и от адвокатов, и от репортеров».
У нее за спиной открылась дверь, и голос произнес:
– Это мой пациент на столе?
Тоби обернулась и с удивлением воззрилась на необыкновенно высокого мужчину в смокинге. Он на мгновение взглянул на Винса и так же быстро от него отвернулся. Потом подошел к окошку и внимательно посмотрел на Ангуса Парментера.
– Я не просил делать томографию. Кто дал распоряжение?
– Я, – призналась Тоби.
Теперь Валленберг перевел взгляд на нее, как будто наконец счел ее достойной внимания. Ему было не более сорока, но при этом врач глядел на нее с видом нескрываемого превосходства. Возможно, это из-за смокинга; человек, словно сошедший с обложки глянцевого журнала, имеет повод ощущать превосходство. Он напоминал Тоби молодого льва: каштановые волосы, безукоризненно подстриженные и зачесанные назад, напоминали гриву, янтарные глаза смотрели настороженно и не особенно дружелюбно.
– Вы доктор Харпер?
– Да. Я хотела сэкономить ваше время при обследовании. Я подумала, что стоит заказать томографию.
– В другой раз предоставьте мне решать, какие анализы необходимы.
– Но мне показалось, что будет правильно сделать это сразу.
Янтарные глаза сузились. Казалось, он хотел ей возразить, но передумал. Вместо этого он просто кивнул и повернулся к Винсу:
– Пожалуйста, переложите моего пациента на каталку. Он будет отправлен на третий этаж, в терапевтическое крыло.
Он приготовился выйти из комнаты.
– Доктор Валленберг, – обратилась к нему Тоби. – А вы не хотите узнать результаты сканирования?
– А что, есть о чем говорить?
– Небольшое изменение турецкого седла. Похоже, у него увеличивающаяся аденома мозжечка.
– Что-нибудь еще?
– Нет, но, возможно, вы захотите заказать более тонкие срезы. Раз уж он лежит на столе…
– Это не понадобится. Просто отправьте его наверх, я подпишу направление.
– А как насчет того поражения? Я понимаю, в аденоме нет никакой экстренности, но может потребоваться хирургическое вмешательство.
Нетерпеливо вздохнув, он повернулся к ней.
– Я прекрасно знаю об аденоме, доктор Харпер. Я наблюдаю ее уже два года. Томография будет пустой тратой денег. Но спасибо, что предложили.
Он вышел из комнаты.
– Ух ты, – пробормотал Вине. – А его-то с чего так колбасит?
Тоби посмотрела в окошко на Ангуса Парментера, все еще лепетавшего что-то себе под нос. Она была не согласна с Валленбергом; по ее мнению, дальнейшее рентгеновское обследование было необходимо. Но она уже не отвечала за этого пациента.
Она взглянула на Винса.
– А ну-ка давай переложим его.
7
На дверной табличке голубым по серому значилось: «Женская консультация». Из-за двери донеслись трели телефона, и Молли нерешительно остановилась, сжимая дверную ручку и прислушиваясь к едва различимому воркованию женского голоса.
Набрав в грудь воздуха, она вошла.
Администратор в приемной сначала даже не увидела ее, поскольку была слишком увлечена разговором. Боясь помешать чрезвычайно деловой даме, Молли замерла у стойки в ожидании, пока ее заметят. Наконец женщина повесила трубку и посмотрела на посетительницу.
– Чем могу помочь?
– Ну, я должна тут с кем-то поговорить…
– Вы Молли Пикер?
– Да. – Молли облегченно кивнула. Ее ждали. – Это я.
Администратор улыбнулась, однако эта улыбка распространялась только на губы, но не на глаза.
– Меня зовут Линда. Мы говорили по телефону. Давайте пройдем в другую комнату.
Молли оглядела приемную.
– Мне, наверно, надо к медсестре, или что? Потому что сначала мне нужно пописать.
– Нет, сегодня мы с вами только поговорим. Туалет дальше по коридору, можете сходить туда прямо сейчас, если вам нужно.
– Пожалуй, я могу подождать.
Она последовала за женщиной в соседнюю комнату. В маленьком кабинете стояли только стол и два стула. На стене висел гигантский плакат с изображением живота беременной женщины. Нарисовано было так, будто живот разрезали посередине: можно было видеть лежащего в нем ребеночка; его пухлые крохотные ручки и ножки были поджаты, глаза закрыты, словно во сне. На столе стояла пластиковая модель беременной матки, трехмерная головоломка, которую можно было разбирать слой за слоем: брюшная стенка, стенка матки, а потом ребенок. Еще здесь лежала большая иллюстрированная книга, открытая на картинке с изображением пустой детской коляски – довольно странный выбор.
– Присаживайтесь, пожалуйста, – предложила Линда. – Хотите чаю? Или апельсинового сока?
– Нет, мэм.
– Точно? Это совсем несложно.
– Я не хочу пить, спасибо, мэм.
Линда села напротив Молли, чтобы они могли смотреть прямо друг на друга. Улыбка женщины сменилась выражением озабоченности. У нее были светло-голубые глаза, которые, если их немного подкрасить, могли бы казаться приятными, не будь ее лицо таким нарочито доброжелательным и серьезным. Ничто в этой женщине – ни перманент провинциальной домохозяйки, ни платье с высоким воротничком, ни напряженный узкий рот – не способно было уменьшить тревогу Молли. Она столь разительно отличалась от Молли, будто бы они родились на разных планетах. Девушка знала, что Линда также чувствует эту разницу, это было видно по тому, как она села за стол – выпрямив угловатые плечи и сложив перед собой худые руки. Молли внезапно ощутила острое желание одернуть юбку и скрестить руки на груди. И она почувствовала, как в душе что-то болезненно заскреблось – впервые за много лет.
Она чувствовала стыд.
– А теперь, Молли, – начала Линда, – расскажите мне о своем положении.
– О моем э-э-э… положении?
– По телефону вы сказали, что беременны. У вас есть какие-то симптомы?
– Да, мэм. Мне так кажется.
– И что это за симптомы?
– Я… это… – Молли уставилась на свои коленки. Короткая юбчонка задралась еще выше, до самых бедер. Она поерзала на стуле. – По утрам меня тошнит. И писать все время хочется. И у меня уже некоторое время нет месячных.
– Когда была последняя менструация?
Молли пожала плечами:
– Точно не скажу. Наверное, в мае.
– Больше четырех месяцев назад. И вас не беспокоила такая задержка?
– Ну, знаете, я за этим особо и не следила. А потом я подхватила желудочный грипп и подумала, что, наверное, задержка может быть из-за него. А еще… Еще, наверное, мне просто не очень-то хотелось об этом думать. Ну, что это может значить. Знаете же, как это бывает.
Очевидно, Линда не знала. Она продолжала буравить Молли своими цепкими глазками.
– Вы замужем?
Молли от удивления рассмеялась:
– Нет, мэм.
– Однако вы занимались… сексом.
Последнее слово прозвучало так, словно Линда поперхнулась и пыталась откашляться. Молли съежилась.
– Ну да, – призналась она. – Занималась.
– И не предохранялись?
– В смысле, пользуюсь ли я резинками? Конечно. Но, мне кажется, один раз… что-то не заладилось.
И снова женщина издала хрипловатый звук, словно откашливалась, а затем сложила руки на столе.
– Молли, а вы знаете, как сейчас выглядит ваш ребенок?
Девушка покачала головой.
– Но вы понимаете, что носите под сердцем ребенка? – Женщина придвинула к Молли большую книгу с картинками, распахнула ее на одной из первых страниц и указала на иллюстрацию, где был изображен крохотный скрюченный малыш в небольшом мягком шаре. – Вот как он выглядит в четыре месяца. У него есть личико, есть ручки и ножки. Посмотрите, он уже почти сформировался. Уже настоящий ребеночек. Правда, хорошенький?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42