Что же с другими? подумал он. Что с Элиасом и этим дьяволом Прейратсом? Конечно, если божественное правосудие свершилось, они не могли избежать его — только не они, чьи преступления были куда ужаснее и непростительнее, чем все сделанное Гутвульфом. Что случилось с ними и со всеми другими бесчисленными грешниками, которые жили и умерли на этой несчастной земле? Был ли каждый из них приговорен к собственному одинокому проклятию? Блуждали ли по другую сторону каменных стен другие, такие же несчастные, как Гутвульф, раздумывая, не являются ли они последними существами во вселенной?Он с трудом встал на ноги и, спотыкаясь, пошел вдоль стены, колотя по ней ладонью.— Вот я! — кричал он. — Я! — Он снова упал на пол, и его ладонь соскользнула вниз по холодной и чуть влажной поверхности стены.Все те годы, когда он был еще жив — потому что он не мог не чувствовать, что жизнь его уже окончена, хотя мятежный дух все еще обитал в больном и голодном теле — Гутвульф никогда не знал простого чувства товарищества. Он получал удовольствие от встреч с другими — грубой компании мужчин, мягкой податливости женщин — но всегда мог обходиться без них. Друзья умирали или уходили. От некоторых Гутвульф был вынужден отвернуться, когда они противостояли ему, одного или двух ему пришлось убить, несмотря на предшествующую дружбу — даже король под конец пошел против него, но Гутвульф был силен. Нуждаться — значит быть слабым. Быть слабым — значит не быть мужчиной.Теперь Гутвульф думал о самом ценном, что у него было. Это не была его честь, потому что он знал, что предал ее, когда не пошевелил и пальцем, чтобы помочь Элиасу противостоять его растущему безумию. Это не была его гордость, потому что он потерял ее вместе со зрением, превратившись в спотыкающегося инвалида, которому приходилось звать слугу, чтобы он подал ему ночной горшок. Даже мужеством своим он больше не мог распоряжаться, потому что оно улетучилось, когда Элиас заставил его коснуться серого меча, и Гутвульф ощутил, как ужасная холодная песнь Скорби растеклась по нему, словно смертельный яд. Нет, единственное, что было оставлено ему, казалось самым эфемерным из всего возможного — маленькая искорка, которая все еще жила и надеялась, погребенная под тяжким грузом отчаяния. Может быть это была душа, о которой болтали священники, а может быть и нет — ему это было все равно. Но он знал, что отдал бы даже эту последнюю, драгоценную искру только за то, чтобы снова иметь товарища — если только мог когда-нибудь наступить конец этому ужасающему одиночеству.Пустая тьма внезапно наполнилась сильным ветром — ветром, который дул сквозь него, но не пошевелил ни волоса у него на голове. Гутвульф слабо застонал — это случалось с ним и раньше. Пустота, окружавшая его, наполнилась щебечущими голосами. Они проносились мимо него — стонущие, печальные слова, которых он не мог понять, но чувствовал, что они полны тоски, потери и страха. Он протянул руку, зная, что тронет пустоту… но рука коснулась чего-то.Задохнувшись от неожиданности, Гутвульф отдернул ее. Мгновением позже, когда вихрь вопящих теней исчез в отдалении, что-то снова коснулось его, на этот раз толкнув его вытянутую ногу. Он крепко зажмурился, как будто то, что там было, могло поразить зрение даже слепого человека. Его еще раз настойчиво толкнули в ногу, он снова медленно потянулся и ощутил… мех.Кошка, потому что это именно она и была… Он чувствовал, как под его рукой изгибается пушистая спина, длинный хвост, скользящий между его пальцев. Это кошка толкала его колено маленькой твердой головкой. Он не мог шевельнуться, боясь, что она испугается и убежит. Гутвульф затаил дыхание, наполовину уверенный, что через мгновение она исчезнет, как и другие части странного глубинного мира. Но кошка, казалось, была довольна своей собственной реальностью — она положила передние лапки на его ногу, деликатно выпуская когти и вытягиваясь под его бережным прикосновением.На мгновение, пока он почесывал и гладил, а невидимое животное изгибалось от удовольствия, он вспомнил, что не ел ничего, кроме проклятых ползучих тварей с тех пор, как попал в это ужасное место.Теплое тело двигалось под его рукой — настоящий пир для умирающего от голода человека — горячее мясо и соленая кровь, отделенные от него только тонкой прослойкой меха.Это было бы так легко, подумал он, бережно охватив пальцами шею кошки. Легко. Легко. Потом, когда его пальцы чуть-чуть сжались, кошка начала мурлыкать. Ее горло вибрировало пульсом удовольствия и доверия, таким пронзительно прекрасным, как музыка ангельского хора. Второй раз за этот час Гутвульф разразился слезами.Когда тот, кто некогда был графом Утаньята, проснулся, он не имел ни малейшего представления, сколько времени он проспал, но в первый раз за много дней почувствовал, что действительно отдохнул. Мгновение покоя прошло, как только он понял, что уютно устроившееся у него на коленях теплое тельце исчезло — он снова остался один.Когда пустота снова обрушилась на него, он ощутил мягкое прикосновение к своей ноге. Потом маленький холодный нос тихонько коснулся его руки.— Вернулась, — прошептал он. — Ты вернулась.Он потянулся, чтобы погладить ее, но вместо кошки обнаружил, что сжимает что-то маленькое и теплое. Кошка замурлыкала, когда он ощупал то, что она подтолкнула к его бедру. Это была только что пойманная крыса.Гутвульф сел, произнеся безмолвную благодарственную молитву, и дрожащими пальцами разорвал подношение. Половину он вернул организатору трапезы.Глубоко под темной громадой Пика Бурь Утук'ку Сейт-Хамака внезапно открыла глаза. Она лежала неподвижно в ониксовом склепе, в котором была ее постель, глядя вверх, в абсолютную черноту своей каменной комнаты. Идя вдоль своей паутины по Дороге снов, она забрела в места, доступные только старейшим из бессмертных, и там, в тенях самых немыслимых и непредставимых вещей, она увидела нечто, чего никак не ждала. Серебряное лезвие беспокойства пронзило ее древнее сердце. Где-то на самом дальнем краю ее замыслов лопнула нить. Что это значит, она не знала, но в узоре, который она плела так долго и тщательно, появился теперь изъян.Королева норнов села. Ее рука с длинными пальцами вцепилась в серебряную маску. Утук'ку надела маску, снова представ бесстрастной и равнодушной, как луна, и послала холодную быструю мысль. В темноте открылась дверь, и вошли темные фигуры, принеся с собой немного света — они тоже были в масках, и их маски были высечены из слабо светящегося бледного камня. Они помогли своей госпоже подняться с ложа и принесли белоснежные и серебряные царственные одежды, в которые облачили ее торжественно и молчаливо, как священники, пеленающие мертвого.Когда она оделась, слуги торопливо удалились, снова оставив Утук'ку в одиночестве. Некоторое время она сидела в своей неосвещенной комнате; если она и дышала, то совершенно беззвучно. Только едва слышный треск древних корней горы нарушал абсолютную тишину.Через некоторое время королева норнов поднялась и пошла по переплетающимся коридорам, которые ее слуги вырезали в плоти горы в мрачных пучинах прошлого. Наконец она пришла в Зал Дышащей Арфы и уселась на свой огромный трон из черного камня. Арфа парила в тумане, поднимавшемся из глубокого колодца; ее колеблющаяся форма сверкала в свете огней, горящих в глубине наверху. Лишенные Света пели где-то в лабиринтах Пика Бурь, и их глубокие голоса следовали за мелодией песен, которые были древними и запретными еще в Утерянном Саду, Венига Досай-э. Утук'ку сидела и смотрела на арфу, позволяя своим мыслям следовать ее хитросплетениям, в то время как влажные пары бездны встречались с ледяным воздухом зала, покрывая льдом ее ресницы.Инелуки не было. Он ушел, как это случалось с ним иногда, в то место, которое и местом-то не было и куда мог отправиться только он — место, расположенное так же далеко за пределами сна, как сон за пределами бодрствования, так же далеко, как смерть лежит за пределами жизни. На сей раз королеве норнов придется с самой собой держать совет.Хотя ее сияющее серебряное лицо было как всегда бесстрастным, Утук'ку тем не менее ощущала некоторое нетерпение, глядя в опустевший колодец. Времени оставалось мало. Целая жизнь для суетливых смертных была всего лишь мигом старейших. Так что короткое мгновение, которое оставалось между настоящим моментом и часом ее торжества, продлилось бы не более нескольких сердцебиений, если бы она этого захотела, но она не хотела. Каждое мгновение было драгоценным, каждый миг приближал победу — но чтобы она состоялась, ошибок не должно быть.Королева норнов была озабочена. 2 НОЧИ ОГНЯ Кровь Саймона, казалось, закипела в жилах. Он посмотрел вокруг — на покрытые белым одеялом холмы, на темные деревья, сгибавшиеся под пронзительным ветром — и удивился своему ощущению. Это было возбуждение; трепет ответственности… и опасности. Саймон чувствовал себя полным жизни.Юноша прислонился щекой к шее Домой и похлопал ее крепкое плечо. Прохладная кожа лошади была влажной от пота.— Она устала, — сказал Хотвиг, подтягивая подпругу на седле своей лошади. — Она не может скакать так быстро.— Она в порядке, — огрызнулся Саймон. — Она сильнее, чем ты думаешь.— Уж в чем в чем, а в лошадях тритинги разбираются, — бросил через плечо стоявший у дерева Слудиг, застегивая брюки. — Не будь таким гордецом, Саймон.Саймон некоторое время смотрел на риммерсмана, прежде чем заговорить:— Это не гордость. Мы с ней проделали долгий путь, и я ее ни на кого не променяю.Хотвиг успокаивающе поднял руку:— Я не хотел сердить тебя. Просто к тебе хорошо относится принц Джошуа, ты его рыцарь, и если бы ты попросил, ты мог бы получить одну из лошадей нашего клана.Саймон посмотрел на жителя степей с заплетенной в косички бородой и попытался улыбнуться.— Я знаю, что ты хотел как лучше, Хотвиг, и одна из ваших лошадей была бы настоящим подарком для меня, но тут другое. Я назвал эту лошадь Домой, и туда она со мной и отправится.— А где этот дом, юный тан? — спросил кто-то из тритингов.— Хейхолт, — твердо сказал Саймон.Хотвиг рассмеялся.— Место, где правит брат Джошуа? Ты и твоя лошадь должны быть великими путешественниками, чтобы отважиться на такой поход.— Это уж как получится. — Саймон обернулся, чтобы посмотреть на остальных, прищурившись от ветра. — Если вы все готовы, пора ехать. Если мы еще промедлим, буря может пройти, и тогда нам придется идти при свете полной луны. Я бы предпочел, чтобы шел снег и часовые грелись у костра.Слудиг хотел было что-то сказать, но передумал. Тритинги согласно кивнули и легко вскочили на лошадей.— Веди, тан. — Смех Хотвига был коротким, но дружелюбным.Маленький отряд вышел из рощи под удары пронзительного ветра.Саймон был почти так же благодарен за возможность сделать хоть что-нибудь, как и за это свидетельство доверия Джошуа. Долгие дни постоянно ухудшающейся погоды вместе с важными обязанностями, возложенными на всех, кроме него самого, сделали Саймона нервным и раздраженным. Бинабик, Джулой и Стренгъярд углубились в дискуссии о Великих Мечах и Короле Бурь; Деорнот надзирал за вооружением и подготовкой разношерстной армии Нового Гадринсетта; даже Сангфугол, хотя и против собственной воли, все-таки должен был следить за Таузером. До того, как принц Джошуа позвал его к себе в шатер, Саймон чувствовал себя так, как будто воплотились в жизнь его давние мечты и он превратился в мальчишку барабанщика и бежит за императорскими солдатами.— Просто пошпионить чуть-чуть, — так назвал Джошуа его задание. Для Саймона в тот момент это было почти так же прекрасно, как быть посвященным в рыцари. Он должен был взять несколько лошадников Хотвига и отправиться в разведку, чтобы оценить силы приближающегося неприятеля.— Не делай ничего, — подчеркнул принц, — только смотри, считай шатры и лошадей, если увидишь их. Ищи знамена и шлемы, если будет достаточно светло. Но оставайся незамеченным, а если тебя заметят — уезжай. Быстро.Саймон обещал. Рыцарь, ведущий отряд в бой: вот кем он стал. Горя желанием выполнить это славное задание, он слегка подпрыгивал от нетерпения, надеясь, что делает это не очень заметно, ожидая последних указаний Джошуа.К его удивлению, Слудиг захотел пойти с ним. Риммерсман все еще подшучивал над новым положением Саймона, но юноша подозревал, что он, как и сам Саймон, чувствовал себя немного заброшенным и предпочитал некоторое время побыть подчиненным Саймона бесконечному ожиданию на Сесуадре. Слудиг был воином, не генералом. Риммер оживлялся только в настоящем бою — меч на меч.Хотвиг тоже предложил свои услуги. Саймон подумал, что принц Джошуа, который очень доверял тритингу, попросил его отправиться вместе с отрядом и приглядеть за самым юным рыцарем принца. Как ни удивительно, такая возможность ничуть не беспокоила Саймона. Он начал немного понимать, что такое бремя власти, и знал, что Джошуа старается сделать все возможное для каждого из своих людей. Так что Саймон решил: пусть Хотвиг будет глазами Джошуа в отряде, а уж дело Саймона — постараться, чтобы он доложил принцу что-то хорошее.Буря усиливалась. Вся долина Стефлода была занесена снегом; сама река казалась только темной полосой, бегущей по белому полю. Саймон поплотнее закутался в плащ и замотал лицо шерстяным шарфом.Тритинги, несмотря на все свои шуточки, были порядком испуганы переменами, которые шторм принес в их родные степи. Саймон видел, как расширялись их глаза, когда они оглядывались вокруг, как тревожно они пришпоривали лошадей, переходя через глубокие наносы, и как невольно складывались их пальцы в знаки, предотвращающие зло. Только один Слудиг, дитя морозного севера, казалось, не смущался мрачной погодой.— Это действительно черная зима, — сказал Хотвиг. — Если бы я еще раньше не поверил словам Джошуа о том, что это работа злого духа, сейчас у меня не осталось бы никаких сомнений.— Черная зима, да — а лето еще и кончится не успело, — Слудиг смахнул снег с ресниц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65