— Имею честь представить вашему величеству лорда верховного адмирала Великобритании, — произнес судья Друг Нации, который отказался от своего права представиться раньше нас и любезно взял на себя эту обязанность, хотя по рассмотрении всех относящихся сюда правил и было решено, что люди ни в чем не должны иметь при дворе преимущества перед моникинами. За исключением, разумеется, лиц королевской крови, как в данном случае для принца Боба.
— Я рад видеть вас при моем дворе, адмирал Пок, — вежливо ответил король, со свойственным высоким особам тактом упомянув имя представляемого к несказанному удивлению старого охотника на котиков.
— Король!
— Что вы хотели сказать? — милостиво осведомился король, немного растерявшись из-за такой формы обращения.
— Я просто не мог сдержать свое удивление перед вашей памятью, мистер король; ведь она позволила вам вспомнить имя, которого вы, вероятно, никогда и не слыхали.
Его слова вызвали вокруг большое и совершенно непонятное для меня смятение. Оказалось, что капитан нечаянно нарушил два важнейших правила этикета. Он признался, что испытал в присутствии короля столь грубое чувство, как удивление, и намекнул, что его величество обладает памятью—качеством ума, которое, поскольку оно могло бы оказаться опасным для свобод Высокопрыгии, давно уже передано в ведение соответствующего министра, а потому приписывание его королю приравнивалось к государственной измене. По основному закону страны старший двоюродный брат короля мог иметь какую угодно память, причем не одну, и употреблять их или злоупотреблять ими в личных и общественных делах, как ему заблагорассудится. Однако в высшей степени антиконституционно и непарламентарно, а следовательно, и крайне невоспитанно намекать, хотя бы самым косвенным образом, на то, что у самого короля есть память, воля, решимость, желание, намерение, короче говоря — какое бы то ни было свойство души, за исключением «королевского соизволения». Говорить о «королевском соизволении» вполне конституционно и парламентарно, лишь бы это подтверждало, что оно всецело зависит от усмотрения старшего двоюродного брата короля.
Когда мистеру Поку объявили о проступке, он проявил должное раскаяние. Окончательное решение вопроса было отложено до того времени, когда судьи выскажутся о допустимости принятия залога, который я немедленно предложил внести за старого товарища по плаванию. После того, как неприятный инцидент был временно улажен, церемония приема продолжалась.
Теперь Ноя подвели к королеве, которая была склонна пренебречь маленькой ошибкой, допущенной в отношении ее августейшего супруга, и приняла моряка (конечно, через свою заместительницу) вполне милостиво.
— Разрешите представить вашему величеству лорда Ноя Пока, верховного адмирала отдаленной и малоизвестной страны, называемой Великобританией, — провозгласил церемониймейстер, так как судья Друг Нации, опасаясь нанести ущерб Низкопрыгии, не пытался больше никому представлять Ноя.
— Значит, лорд Пок — соотечественник нашего кузена, принца Боба — чрезвычайно милостиво заметила королева
— Нет, сударыня, — быстро возразил охотник на котиков, — ваш кузен Боб мне не кузен. И если бы закон разрешал вашему величеству иметь память, или склонность, или что-нибудь в этом роде, я попросил бы вас приказать хорошенько выпороть этого молодого негодяя.
Королева Высокопрыгии (вернее, ее заместительница) застыла от ужаса. Оказалось, что Ной теперь впал в еще более серьезную ошибку. Законы Высокопрыгии ставят королеву в совершенно иное положение, чем короля. Она может предъявлять судебные претензии, и к ней тоже можно предъявлять претензии через суд. Она владеет отдельным имуществом и считается, что у нее есть память, воля, склонности и все прочее, за исключением «королевского соизволения». Для нее старший кузен короля — пустое место. Над ней он имеет не больше власти, чем над торговкой яблоками. Короче говоря, ее величество — куда больше госпожа над своими убеждениями и совестью, чем многие и многие особы женского пола в столь высоком положении. Ной, по простоте душевной (в чем я твердо убежден), серьезно оскорбил деликатные понятия, неотъемлемые от столь усовершенствованного общественного строя. Снисхождение при таких обстоятельствах было уже невозможно, и по мрачным взглядам вокруг меня я понял, что капитан совершил тяжкое преступление. Его тотчас же арестовали и увели в соседнюю комнату, куда я получил доступ лишь ценою немалых хлопот и убедительных напоминаний о священных правилах гостеприимства.
Выяснилось, что в Высокопрыгии достоинства закона определяются приблизительно так же, как в Англии достоинства вина, то есть по его возрасту. Чем старее закон, тем больше его чтут, несомненно потому, что, сохранившись неизменным, хотя общество и менялось, он утратил резкость новизны, хотя и не стал от этого терпимее. По закону Высокопрыгии, столь же древнему, как монархия, лицо, оскорбившее королеву во время приема, лишается головы. Тот же, кто при аналогичных обстоятельствах оскорбит его величество короля — преступление, очевидно, еще более ужасное, — лишается хвоста. В результате первого наказания преступник обязательно сходит в могилу и погребение обеспечивает ему возможность преображения и воскрешения, как и всем другим моникинам. Тот же, у кого отсечен хвост, теряет разум и переходит в класс вырождающихся животных. Духовное начало в нем сходит на нет, а тело увеличивается. Мозг, не имея других путей для развития, снова начинает повторять восходящее движение древесных соков. Лоб преступника становится шире, на нем вновь появляется выпуклость, и, наконец, постепенно опускаясь все ниже по ступенькам интеллекта, виновный превращается в бесформенную массу бесчувственной материи. Таково, по крайней мере, теоретическое объяснение сути этой кары.
Однако по другому закону, который еще старше монархии, всякий, совершивший преступление в королевском дворце, тут же на месте предается суду королевских пажей, и тогда приговор выполняется без промедления.
Вот какой выбор стоял перед Ноем из-за неосторожного поведения при дворе. Если бы не мое быстрое вмешательство, его, вероятно, одновременно укоротили бы с обоих концов в соответствии с этикетом, предписывающим, чтобы на дворцовом суде ни правам короля, ни правам королевы не отдавалось предпочтения. Защищая моего товарища, я ссылался на то, что он не знает обычаев этой страны, да и всех вообще цивилизованных стран, за исключением Станингтона. Я указывал, что преступник совершенно не стоит их внимания, что он вовсе не лорд верховный адмирал, а простой охотник на котиков; при этом я подчеркнул, что с такими охотниками им весьма важно поддерживать хорошие отношения — ведь они плавают так близко от моникинских владений. Я попытался также убедить судей, что Ной, приписывая королю нравственные качества, не имел в виду ничего худого, и раз он не приписывал его супруге безнравственных качеств, она вполне могла бы помиловать его. Приведя затем знаменитые строки Шекспира о милосердии, которые были выслушаны как будто благосклонно, я выразил уверенность, что судьи доброжелательно решат это дело.
Я должен был бы произвести впечатление и, по всей вероятности, добился бы немедленного освобождения моего друга, если бы в комнату не зашел, влекомый любопытством, генеральный прокурор Высокопрыгии. Хотя по существу ему нечего было возразить на мои доводы, он на формальном основании оспаривал каждый из них. Это слишком длинно, а то слишком кратко; это слишком высоко, а то слишком низко; это слишком широко, а то слишком узко. Короче говоря, он не упустил ни одного определения такого рода, пороча мои доказательства, и только, насколько помню, ни одному из них он не поставил в упрек, что оно слишком глубоко.
Дело приняло плохой оборот, но тут вдруг вприпрыжку вбежал паж и сообщил, что вот-вот начнется обряд бракосочетания и, если его товарищи хотят присутствовать, они должны немедленно вынести обвиняемому приговор. Говорят, немало людей было повешено только потому, что судью ждал обед, но на этот раз все вышло иначе: капитана Пока пощадили ради того, чтобы судьи не пропустили интересного зрелища. Обвиняемому было приказано явиться в суд на следующее утро, и я внес за него залог в размере пятидесяти тысяч обещаний в том, что обвиняемый завтра утром явится в суд, а затем все мы поспешили в парадный зал, наступая друг другу на хвосты в своем стремлении протолкаться поближе.
Всякий, кто бывал при человеческих дворах, хорошо знает, какое смятение возникает там из-за малейших нарушений этикета, но если речь идет всего лишь о чьей-то жизни и смерти, спокойствие там царит нерушимое. Протокол и благовоспитанность — вот что важно, и, если судить по опыту, любое проявление человеческих чувств приравнивается к верху непристойности. В Высокопрыгии дело обстоит точно так же, поскольку способность к сочувствию у моникинов, по-видимому, притуплена не меньше, чем у людей. Впрочем, справедливость заставляет меня признать, что в случае с капитаном Поком речь шла о существе иного вида. Кроме того, в Высокопрыгии строго соблюдается принцип, согласно которому всякое участие короля в отправлении правосудия представляется чудовищным, хотя суд всегда творится от его имени. Однако заступничество за тех, кто нарушил закон, ему не возбраняется.
В результате этих тонкостей, для полного понимания которых необходим очень высокий уровень цивилизации, король и королева после нашего возвращения в зал остались к нам по-прежнему милостивы. Ной держал голову и хвост так же высоко, как и все другие. Лорд верховный адмирал Высокопрыгии завел с ним разговор о нагрузке судов балластом в таком дружеском тоне, словно Ной был любимцем всей королевской семьи. Такое нравственное хладнокровие не следует приписывать флегматичности — его порождает суровая внутренняя дисциплина, лишающая придворных всякой чувствительности, если только дело не касается их самих.
Давно настало время представиться и мне. Судья Друг Нации, который с дипломатическим равнодушием взирал на положение, в котором очутился Ной, весьма учтиво напомнил о своей готовности оказать мне эту услугу, и я, выйдя вперед, остановился у подножия трона.
— Разрешите представить вашему величеству видного литератора среди людей, искусного клерка, по имени Голденкалф, — сказал посол, склоняясь в поклоне перед его величеством.
— Добро пожаловать к моему двору, — ответил король устами своего заместителя. — Скажите, мистер Друг Нации, не принадлежит ли он к тем существам, называемым людьми, которые прибыли в мои владения и так искусно доставили сюда сквозь льды Балаболо и его наставника?
— Именно так, с соизволения вашего величества, и, надо сказать, это была очень трудная и смело разрешенная задача.
— Это напоминает мне о нашем долге. Пусть явится сюда мой двоюродный брат.
Передо мной блеснул луч надежды, и я подумал о мудрости поговорки, которая учит нас, что справедливость, хотя и часто медлит, но в конце концов все же торжествует. Кроме того, мне в первый раз представился случай хорошо разглядеть старшего двоюродного брата короля, который не замедлил явиться. Делая вид, будто с глубоким вниманием выслушивает приказания его величества, он в это время явно объяснял монарху, что тому следует делать. По окончании этой беседы заместитель короля заговорил так громко, что слышно было всем, кому посчастливилось стоять вблизи.
— Резоно поступил хорошо, очень хорошо, — сказал он, — что привез к нам эти образцы человеческого рода. Если бы не его предусмотрительность, я мог бы умереть, так и не зная, что люди одарены хвостами. (Короли всегда узнают истину не с того конца!) Кажется, и королева не знала об этом. Скажите, моя Августа, вам было известно, что у людей есть хвосты?
— Свобода от государственных дел дает нашему полу больше возможности, чем вашему величеству, изучать подобные вещи, — ответила устами своей фрейлины супруга короля.
— Я, может быть, очень глуп, но наш двоюродный брат считает, что надо что-нибудь сделать для этих добрых людей, побудив тем самым их короля нанести нам визит.
У дам вырвались радостные восклицания, и они все как одна объявили, что было бы восхитительно увидеть настоящего человеческого короля. Это было бы так забавно!
— Хорошо, хорошо! — продолжал добродушный монарх. — Бог знает, что может случиться, а я видел и более странные вещи. Право, надо что-нибудь сделать для этих славных людей. Ибо, хотя их приятным посещением мы в большой мере обязаны находчивости нашего Резоно — кстати, я рад был услышать, что он теперь В.Р.У.Н. — тем не менее он сам благородно признает, что без них пробраться сквозь льды было бы невозможно, поскольку никого из наших мореходокинов поблизости не оказалось И я хотел бы знать, кто из них оказался самым ценным и самым полезным.
Тут королева, по-прежнему думая и говоря через заместительницу, заметила, что решать это должен принц Боб.
— Это прерогатива его сана. Ведь, хотя это люди, вполне возможно, что они способны чувствовать, как и мы.
Вопрос был задан Бобу, и он принялся выносить о нас суждения с такой важностью, как будто с детства привык к этому. Говорят, что люди, возвысившись, быстро осваиваются со своим новым положением. И если тот, кто пал, постоянно устремляет взор в прошлое, тот, кто поднялся на высоту, неизменно довольствуется открывшимся перед ним горизонтом. Так было и с принцем Бобом.
— Этот вот, — произнес юный негодяй, указывая на меня, — человек недурной, это верно, но все-таки ваше величество едва ли имеет в виду его. Вот еще лорд верховный адмирал, но (это «но» Боба было насыщено ядом воспоминаний о тысяче пинков)… но ведь ваше величество желает знать, кто из подданных моего отца больше всего помог судну добраться до Высокопрыгии?
— Именно это я и хотел бы узнать.
Тут Боб указал на кока, который, как помнят читатели, нес один из концов его мантии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55