тумба умывальник высота 84 см
В политических вопросах практика — это все, а теории бесполезны, кроме тех случаев, когда они подтверждают практику.
— У вас и теория и практика совершенны! — воскликнул я. — Очевидно, что разделение на цвета или касты дает возможность властям начинать сбор налогов с самых богатых, или «пурпурных».
— Свойственная моникинам осторожность, сэр, не позволяет им класть краеугольный камень в вершину здания; они ищут фундамента, а так как налоги — стены общества, мы начинаем снизу. Когда вы лучше узнаете нас, сэр Джон Голденкалф, вы поймете всю красоту и благодетельность экономики моникинов.
Тут я коснулся слова «моникины», которое они часто употребляли, и, признав свое невежество, попросил дать мне объяснение этого термина, а также более общий обзор происхождения, истории, чаяний и политических стремлений интересных незнакомцев — если только можно называть их так, когда я уже столько о них узнал. Доктор Резоно признал мою просьбу естественной и заслуживающей исполнения, но тактично намекнул на необходимость поддерживать организм питанием. Он дал мне понять, что дамы накануне мало ели за ужином, а он, хотя и философ, пустится в желаемые объяснения с гораздо большим пылом и рвением после того, как улучшит свое поверхностное знакомство с закусками в одном из шкафов и заглушит настойчивый голос своего аппетита. Это было настолько разумно, что я ничего не мог возразить и, подавив любопытство, дернул звонок. После этого я удалился к себе в спальню, чтобы одеться хотя бы в той мере, как это было минимально необходимо в полуцивилизованном состоянии человека, а затем дал нужные приказания слугам, которых, кстати сказать, я решил оставить во власти пошлых предрассудков, питаемых людьми в отношении семейства моникинов.
Но прежде, чем расстаться с моим новым другом, доктором Резоно, я отвел его в сторону, объяснил, что у меня есть в гостинице знакомый, на редкость своеобразный философ по человеческим меркам и великий путешественник, и попросил разрешения посвятить его в тайну обещанной лекции об экономике моникинов, чтобы привести с собой в качестве слушателя. В ответ на это «№ 22817, кабинетно-коричневый», он же доктор Резоно, охотно изъявил согласие и деликатно выразил надежду, что этот новый слушатель (конечно, это был не кто иной, как капитан Ной Пок) не сочтет унизительным для своего мужского достоинства уступить щепетильности дам и появиться в наряде, изготовленном единственным приличным и почтенным портным и суконщиком — Природой. Я от души одобрил этот совет, и мы расстались после обычных поклонов и взмахов хвоста, обещав друг другу встретиться точно в назначенное время.
ГЛАВА X. Сложные переговоры, в которых человеческая деловитость совершенно посрамляется, а человеческая находчивость оказывается весьма заурядной
Мистер Пок выслушал мой рассказ обо всем, что произошло, весьма серьезно. Он сообщил мне, что наблюдал у котиков такую сообразительность и знал столько зверей, обладавших, казалось, разумом человека, и столько людей, близких по глупости к зверям, что ему вовсе не трудно поверить каждому моему слову. Он также с большим удовольствием согласился выслушать лекцию по натурфилософии и политической экономии из уст обезьяны, хотя дал ясно понять, что его согласие отнюдь не связано с желанием чему-либо поучиться: у него на родине эти предметы изучают в начальных школах и даже ребятишки, бегающие по улицам Станингтона, обычно разбираются в них лучше, чем старики в других странах. Все же у обезьян могут оказаться новые идеи, а он всегда готов выслушать других, если им есть что сказать, поскольку так уж повелось на этом свете: если человек сам о себе не скажет, говорить за него никто не станет.
Но когда я коснулся подробностей предстоявшей встречи и упомянул, что слушатели, из уважения к дамам, должны быть одеты только в собственную кожу, мой друг так разъярился, что я боялся, как бы это не кончилось припадком.
Старый моряк разразился проклятиями и заявил, что не станет корчить из себя обезьяну и разгуливать в таком наряде, что бы ни думали по этому поводу обезьяньи философы и высокородные обезьянши, будь их хоть полный трюм; что он склонен к простудам; что он знавал человека, который вздумал в этом отношении подражать зверям: не успел бедняк оглянуться, как у него отросли когти и начал пробиваться хвост—заслуженная кара за желание стать не тем, чем его сотворило провидение; что уши у человека и без того голые и, если обнажить все тело, лучше от этого слышать не станешь; что он не возражает против того, чтобы обезьяны ходили в своих шкурах, и по справедливости они не должны вмешиваться в его привычки; что он стал бы все время чесаться и думать о том, какой у него непотребный вид; что ему негде будет держать табак; что от холода он глохнет; что будь он проклят, если пойдет на это; что человечья природа и обезьянья природа — не одно и то же и нельзя требовать, чтобы люди и обезьяны следовали одинаковым модам; что такое сборище будет больше похоже на состязание между боксерами, чем на лекцию по философии; что он в Станингтоне ни о чем подобном и слыхом не слыхал; что он почувствует себя наглецом, глядя на свои голые ноги в присутствии дам; что корабль всегда идет лучше под парусами, чем под голыми мачтами; что он, может быть, согласится остаться в одной рубашке и штанах, но расстаться с ними — это как бы перерубить якорный канат, когда ветер несет судно к берегу; что плоть и кровь — это плоть и кровь, и они любят тепло; что ему все время будет мерещиться, будто он решил искупаться, и он будет искать места, где бы нырнуть. Он высказал еще много таких же возражений, но они изгладились из моей памяти, так как после этого слишком много куда более интересных вещей занимало мое внимание.
Согласно моим наблюдениям, если человек принял решение на основании одного разумного и веского соображения, поколебать это решение не легко. Если же доводов много, человек в споре сам утрачивает к ним доверие. Так произошло и с капитаном Поком: мне удалось снять с него одну за другой все части одежды, кроме рубашки. Но тут он уперся, как крепкое судно, которое не так-то легко сдвинуть с мели.
Меня осенила счастливая мысль, которая вывела всех нас из затруднения. Среди моих вещей имелась пара больших бизоньих шкур. Я предложил доктору Резоно задрапировать капитана Пока в одну из них. Философ с радостью согласился, заметив, что ни один предмет, которому присущи естественность и простота, не оскорбляет чувства моникинов; возражения вызывает только уродливая искусственность, которую моникины считают оскорблением провидения. Тогда я намекнул, что сам принадлежу еще к младенчеству новой цивилизации и при моих устарелых привычках мне было бы приятно, если бы мне было дозволено воспользоваться второй шкурой. Никаких возражений не последовало, и мы немедленно стали готовиться к появлению в обществе.
Вскоре я получил от доктора Резоно проект распорядка предстоящей встречи. Этот документ, из уважения к древним, был написан по-латыни. Как я узнал впоследствии, он был составлен лордом Балаболо, который на родине готовился к дипломатической карьере до того несчастного случая, который, увы, предал его в человеческие руки. Я привожу текст в вольном переводе ради моих читательниц, ибо дамы всегда предпочитают родной язык всем другим.
«Распорядок встречи, которая должна состояться между сэром Джоном Голденкалфом, баронетом из Хаусхолдер-Холла в королевстве Великобритании, и „№ 22817, кабинетно-коричневым“, иначе Сократом Резоно, профессором теории догадок в университете Моникинии, в королевстве Высокопрыгии.
Договаривающиеся стороны согласились о нижеследующем:
Статья 1. Должна состояться встреча.
Статья 2. Упомянутая встреча должна быть мирной, а не воинственной.
Статья 3. Упомянутая встреча должна быть логической, разъяснительной и дискуссионной.
Статья 4. Во время упомянутой встречи доктор Резоно будет иметь преимущественное право говорить, а сэр Джон Голденкалф — преимущественное право слушать.
Статья 5. Сэр Джон Голденкалф будет иметь право задавать вопросы, а доктор Резоно — право отвечать на них.
Статья 6. Во время встречи должны приниматься во внимание как человеческие, так и моникинские предубеждения и привычки.
Статья 7. Доктор Резоно и все моникины, которые будут сопровождать его, должны пригладить свой мех и вообще привести свою естественную одежду в такой вид, какой будет наиболее приемлем для сэра Джона Голденкалфа и его друга.
Статья 8. Сэр Джон Голденкалф и любой человек, который будет сопровождать его, должны явиться в одних бизоньих шкурах, чтобы иметь наиболее приемлемый вид для доктора Резоно и его друзей.
Статья 9. Обе стороны будут уважать перечисленные условия.
Статья 10. Всякая неясность должна толковаться в возможно благоприятном для обеих сторон духе.
Статья 11. Хотя для предстоящей встречи принимается латинский язык, это не должно служить прецедентом в ущерб человеческому или моникинскому языку».
Восхищенный этим знаком внимания со стороны милорда Балаболо, я сейчас же послал визитную карточку молодому аристократу, а затем сам начал серьезно и с особой тщательностью готовиться к тому, чтобы выполнить даже мельчайшие условия соглашения. Капитан Пок вскоре был готов, и должен заметить, что, стоя в своем новом облачении, он больше походил на четвероногое на задних лапах, нежели на человека. Что же касается моего вида, надеюсь, он соответствовал моему положению и личным качествам.
Все собрались в назначенное время, причем лорд Балаболо явился с копией соглашения в руках. После того, как этот документ был внятно и выразительно прочитан молодым пэром, наступило молчание, как будто все ждали чьих-либо замечаний. Не знаю почему, но, слушая пункты какого-нибудь договора, я испытываю непреодолимое желание выискать в них слабые места. Я начал думать, что обсуждение может привести к спорам, а споры — к сравнениям между той и другой стороной, и во мне зашевелился своего рода esprit de corps note 10. Меня охватило желание поставить вопрос о том, насколько справедливо, что доктор Резоно явился с тремя единомышленниками, а я лишь с одним. Я изложил свои претензии по этому поводу, надеюсь — в умеренном и миролюбивом тоне. В ответ лорд Балаболо заметил, что соглашение бесспорно упоминает единомышленников лишь в самых общих выражениях.
— Однако, — продолжал он, — если сэр Джон Голденкалф возьмет на себя труд заглянуть в подлинный текст, то убедится, что сопровождающие доктора Резоно упомянуты во множественном числе, тогда как сопровождающий самого сэра Джона Голденкалфа назван в единственном числе.
— Совершенно верно, милорд! Однако вы позволите мне заметить, что наличия двух моникинов было бы вполне достаточно для соблюдения условия в смысле, благоприятном для доктора Резоно, однако он явился сюда с тремя. Это множественное число, несомненно, должно иметь предел, иначе доктор будет вправе привести с собой всех обитателей Высокопрыгии.
— Это возражение чрезвычайно остроумно и делает честь дипломатическим способностям сэра Джона Голденкалфа, но у моникинов две особы женского пола, в глазах закона, приравниваются к одной мужской. Так, в случаях, требующих наличия двух свидетелей для подтверждения подлинности документа, достаточно двух мужских подписей, но женских понадобилось бы четыре. Таким образом, я утверждаю, что с юридической точки зрения доктора Резоно сопровождают всего два моникина.
Тут капитан Пок заявил, что этот закон Высокопрыгии весьма разумен, ибо, как он часто замечал, в пятидесяти случаях из ста женщины не слишком разбираются в том, что делают, и вообще, по его мнению, им требуется больше балласта, чем мужчинам.
— Ваш ответ полностью исчерпал бы вопрос, милорд, — продолжал я, — если бы соглашение было чисто моникинским документом, а это собрание — чисто моникинским собранием, но факты говорят другое. Документ составлен на языке, который служит обычным средством обмена мыслями между учеными, и я пользуюсь случаем добавить, что не помню, доводилось ли мне когда-нибудь видеть лучший образец современной латыни.
— Нельзя отрицать, сэр Джон, — возразил лорд Балаболо, помахав хвостом в знак признательности за комплимент, — что соглашение составлено на языке, который давно стал общей собственностью. Но само средство для выражения мыслей не имеет в таких случаях большого значения, при условии, что оно нейтрально в отношении договаривающихся сторон. Кроме того, в данном частном случае статья одиннадцатая оговаривает, что использование латинского языка не должно иметь никаких юридических последствий. Это условие сохраняет за обеими договаривающимися сторонами их первоначальные права. Далее, поскольку это должна быть моникинская лекция, читаемая моникинским философом на чисто моникинской почве, я покорнейше прошу, чтобы встреча в целом велась по моникинским принципам.
— Если вы упоминаете о почве, я позволю себе напомнить вашей милости, что обе стороны в настоящее время находятся в нейтральной стране, и если одна из них и может предъявлять притязания на территориальные права или на права флага, то только человеческая, ввиду того, что наниматель данного помещения—человек и в силу этого является здесь владетельной особой.
— Ваша находчивость выходит за пределы моей аргументации, сэр Джон, и я прошу разрешения представить новые доводы. Я имею в виду лишь следующее: мы собрались здесь для изложения, разъяснения, усвоения, обсуждения и развития моникинской темы, а потому вспомогательное должно уступать место главному, меньшее должно вливаться в большее, и, следовательно…
— Извините меня, милорд, но я считаю…
— Да нет же, дорогой сэр Джон, я уверен, вы поймете меня, если я скажу…
— Одно слово, милорд Балаболо, прошу вас, для того, чтобы…
— Хоть тысячу, с большим удовольствием, сэр Джон, но…
— Милорд Балаболо!
— Сэр Джон Голденкалф!
После этого мы оба заговорили одновременно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
— У вас и теория и практика совершенны! — воскликнул я. — Очевидно, что разделение на цвета или касты дает возможность властям начинать сбор налогов с самых богатых, или «пурпурных».
— Свойственная моникинам осторожность, сэр, не позволяет им класть краеугольный камень в вершину здания; они ищут фундамента, а так как налоги — стены общества, мы начинаем снизу. Когда вы лучше узнаете нас, сэр Джон Голденкалф, вы поймете всю красоту и благодетельность экономики моникинов.
Тут я коснулся слова «моникины», которое они часто употребляли, и, признав свое невежество, попросил дать мне объяснение этого термина, а также более общий обзор происхождения, истории, чаяний и политических стремлений интересных незнакомцев — если только можно называть их так, когда я уже столько о них узнал. Доктор Резоно признал мою просьбу естественной и заслуживающей исполнения, но тактично намекнул на необходимость поддерживать организм питанием. Он дал мне понять, что дамы накануне мало ели за ужином, а он, хотя и философ, пустится в желаемые объяснения с гораздо большим пылом и рвением после того, как улучшит свое поверхностное знакомство с закусками в одном из шкафов и заглушит настойчивый голос своего аппетита. Это было настолько разумно, что я ничего не мог возразить и, подавив любопытство, дернул звонок. После этого я удалился к себе в спальню, чтобы одеться хотя бы в той мере, как это было минимально необходимо в полуцивилизованном состоянии человека, а затем дал нужные приказания слугам, которых, кстати сказать, я решил оставить во власти пошлых предрассудков, питаемых людьми в отношении семейства моникинов.
Но прежде, чем расстаться с моим новым другом, доктором Резоно, я отвел его в сторону, объяснил, что у меня есть в гостинице знакомый, на редкость своеобразный философ по человеческим меркам и великий путешественник, и попросил разрешения посвятить его в тайну обещанной лекции об экономике моникинов, чтобы привести с собой в качестве слушателя. В ответ на это «№ 22817, кабинетно-коричневый», он же доктор Резоно, охотно изъявил согласие и деликатно выразил надежду, что этот новый слушатель (конечно, это был не кто иной, как капитан Ной Пок) не сочтет унизительным для своего мужского достоинства уступить щепетильности дам и появиться в наряде, изготовленном единственным приличным и почтенным портным и суконщиком — Природой. Я от души одобрил этот совет, и мы расстались после обычных поклонов и взмахов хвоста, обещав друг другу встретиться точно в назначенное время.
ГЛАВА X. Сложные переговоры, в которых человеческая деловитость совершенно посрамляется, а человеческая находчивость оказывается весьма заурядной
Мистер Пок выслушал мой рассказ обо всем, что произошло, весьма серьезно. Он сообщил мне, что наблюдал у котиков такую сообразительность и знал столько зверей, обладавших, казалось, разумом человека, и столько людей, близких по глупости к зверям, что ему вовсе не трудно поверить каждому моему слову. Он также с большим удовольствием согласился выслушать лекцию по натурфилософии и политической экономии из уст обезьяны, хотя дал ясно понять, что его согласие отнюдь не связано с желанием чему-либо поучиться: у него на родине эти предметы изучают в начальных школах и даже ребятишки, бегающие по улицам Станингтона, обычно разбираются в них лучше, чем старики в других странах. Все же у обезьян могут оказаться новые идеи, а он всегда готов выслушать других, если им есть что сказать, поскольку так уж повелось на этом свете: если человек сам о себе не скажет, говорить за него никто не станет.
Но когда я коснулся подробностей предстоявшей встречи и упомянул, что слушатели, из уважения к дамам, должны быть одеты только в собственную кожу, мой друг так разъярился, что я боялся, как бы это не кончилось припадком.
Старый моряк разразился проклятиями и заявил, что не станет корчить из себя обезьяну и разгуливать в таком наряде, что бы ни думали по этому поводу обезьяньи философы и высокородные обезьянши, будь их хоть полный трюм; что он склонен к простудам; что он знавал человека, который вздумал в этом отношении подражать зверям: не успел бедняк оглянуться, как у него отросли когти и начал пробиваться хвост—заслуженная кара за желание стать не тем, чем его сотворило провидение; что уши у человека и без того голые и, если обнажить все тело, лучше от этого слышать не станешь; что он не возражает против того, чтобы обезьяны ходили в своих шкурах, и по справедливости они не должны вмешиваться в его привычки; что он стал бы все время чесаться и думать о том, какой у него непотребный вид; что ему негде будет держать табак; что от холода он глохнет; что будь он проклят, если пойдет на это; что человечья природа и обезьянья природа — не одно и то же и нельзя требовать, чтобы люди и обезьяны следовали одинаковым модам; что такое сборище будет больше похоже на состязание между боксерами, чем на лекцию по философии; что он в Станингтоне ни о чем подобном и слыхом не слыхал; что он почувствует себя наглецом, глядя на свои голые ноги в присутствии дам; что корабль всегда идет лучше под парусами, чем под голыми мачтами; что он, может быть, согласится остаться в одной рубашке и штанах, но расстаться с ними — это как бы перерубить якорный канат, когда ветер несет судно к берегу; что плоть и кровь — это плоть и кровь, и они любят тепло; что ему все время будет мерещиться, будто он решил искупаться, и он будет искать места, где бы нырнуть. Он высказал еще много таких же возражений, но они изгладились из моей памяти, так как после этого слишком много куда более интересных вещей занимало мое внимание.
Согласно моим наблюдениям, если человек принял решение на основании одного разумного и веского соображения, поколебать это решение не легко. Если же доводов много, человек в споре сам утрачивает к ним доверие. Так произошло и с капитаном Поком: мне удалось снять с него одну за другой все части одежды, кроме рубашки. Но тут он уперся, как крепкое судно, которое не так-то легко сдвинуть с мели.
Меня осенила счастливая мысль, которая вывела всех нас из затруднения. Среди моих вещей имелась пара больших бизоньих шкур. Я предложил доктору Резоно задрапировать капитана Пока в одну из них. Философ с радостью согласился, заметив, что ни один предмет, которому присущи естественность и простота, не оскорбляет чувства моникинов; возражения вызывает только уродливая искусственность, которую моникины считают оскорблением провидения. Тогда я намекнул, что сам принадлежу еще к младенчеству новой цивилизации и при моих устарелых привычках мне было бы приятно, если бы мне было дозволено воспользоваться второй шкурой. Никаких возражений не последовало, и мы немедленно стали готовиться к появлению в обществе.
Вскоре я получил от доктора Резоно проект распорядка предстоящей встречи. Этот документ, из уважения к древним, был написан по-латыни. Как я узнал впоследствии, он был составлен лордом Балаболо, который на родине готовился к дипломатической карьере до того несчастного случая, который, увы, предал его в человеческие руки. Я привожу текст в вольном переводе ради моих читательниц, ибо дамы всегда предпочитают родной язык всем другим.
«Распорядок встречи, которая должна состояться между сэром Джоном Голденкалфом, баронетом из Хаусхолдер-Холла в королевстве Великобритании, и „№ 22817, кабинетно-коричневым“, иначе Сократом Резоно, профессором теории догадок в университете Моникинии, в королевстве Высокопрыгии.
Договаривающиеся стороны согласились о нижеследующем:
Статья 1. Должна состояться встреча.
Статья 2. Упомянутая встреча должна быть мирной, а не воинственной.
Статья 3. Упомянутая встреча должна быть логической, разъяснительной и дискуссионной.
Статья 4. Во время упомянутой встречи доктор Резоно будет иметь преимущественное право говорить, а сэр Джон Голденкалф — преимущественное право слушать.
Статья 5. Сэр Джон Голденкалф будет иметь право задавать вопросы, а доктор Резоно — право отвечать на них.
Статья 6. Во время встречи должны приниматься во внимание как человеческие, так и моникинские предубеждения и привычки.
Статья 7. Доктор Резоно и все моникины, которые будут сопровождать его, должны пригладить свой мех и вообще привести свою естественную одежду в такой вид, какой будет наиболее приемлем для сэра Джона Голденкалфа и его друга.
Статья 8. Сэр Джон Голденкалф и любой человек, который будет сопровождать его, должны явиться в одних бизоньих шкурах, чтобы иметь наиболее приемлемый вид для доктора Резоно и его друзей.
Статья 9. Обе стороны будут уважать перечисленные условия.
Статья 10. Всякая неясность должна толковаться в возможно благоприятном для обеих сторон духе.
Статья 11. Хотя для предстоящей встречи принимается латинский язык, это не должно служить прецедентом в ущерб человеческому или моникинскому языку».
Восхищенный этим знаком внимания со стороны милорда Балаболо, я сейчас же послал визитную карточку молодому аристократу, а затем сам начал серьезно и с особой тщательностью готовиться к тому, чтобы выполнить даже мельчайшие условия соглашения. Капитан Пок вскоре был готов, и должен заметить, что, стоя в своем новом облачении, он больше походил на четвероногое на задних лапах, нежели на человека. Что же касается моего вида, надеюсь, он соответствовал моему положению и личным качествам.
Все собрались в назначенное время, причем лорд Балаболо явился с копией соглашения в руках. После того, как этот документ был внятно и выразительно прочитан молодым пэром, наступило молчание, как будто все ждали чьих-либо замечаний. Не знаю почему, но, слушая пункты какого-нибудь договора, я испытываю непреодолимое желание выискать в них слабые места. Я начал думать, что обсуждение может привести к спорам, а споры — к сравнениям между той и другой стороной, и во мне зашевелился своего рода esprit de corps note 10. Меня охватило желание поставить вопрос о том, насколько справедливо, что доктор Резоно явился с тремя единомышленниками, а я лишь с одним. Я изложил свои претензии по этому поводу, надеюсь — в умеренном и миролюбивом тоне. В ответ лорд Балаболо заметил, что соглашение бесспорно упоминает единомышленников лишь в самых общих выражениях.
— Однако, — продолжал он, — если сэр Джон Голденкалф возьмет на себя труд заглянуть в подлинный текст, то убедится, что сопровождающие доктора Резоно упомянуты во множественном числе, тогда как сопровождающий самого сэра Джона Голденкалфа назван в единственном числе.
— Совершенно верно, милорд! Однако вы позволите мне заметить, что наличия двух моникинов было бы вполне достаточно для соблюдения условия в смысле, благоприятном для доктора Резоно, однако он явился сюда с тремя. Это множественное число, несомненно, должно иметь предел, иначе доктор будет вправе привести с собой всех обитателей Высокопрыгии.
— Это возражение чрезвычайно остроумно и делает честь дипломатическим способностям сэра Джона Голденкалфа, но у моникинов две особы женского пола, в глазах закона, приравниваются к одной мужской. Так, в случаях, требующих наличия двух свидетелей для подтверждения подлинности документа, достаточно двух мужских подписей, но женских понадобилось бы четыре. Таким образом, я утверждаю, что с юридической точки зрения доктора Резоно сопровождают всего два моникина.
Тут капитан Пок заявил, что этот закон Высокопрыгии весьма разумен, ибо, как он часто замечал, в пятидесяти случаях из ста женщины не слишком разбираются в том, что делают, и вообще, по его мнению, им требуется больше балласта, чем мужчинам.
— Ваш ответ полностью исчерпал бы вопрос, милорд, — продолжал я, — если бы соглашение было чисто моникинским документом, а это собрание — чисто моникинским собранием, но факты говорят другое. Документ составлен на языке, который служит обычным средством обмена мыслями между учеными, и я пользуюсь случаем добавить, что не помню, доводилось ли мне когда-нибудь видеть лучший образец современной латыни.
— Нельзя отрицать, сэр Джон, — возразил лорд Балаболо, помахав хвостом в знак признательности за комплимент, — что соглашение составлено на языке, который давно стал общей собственностью. Но само средство для выражения мыслей не имеет в таких случаях большого значения, при условии, что оно нейтрально в отношении договаривающихся сторон. Кроме того, в данном частном случае статья одиннадцатая оговаривает, что использование латинского языка не должно иметь никаких юридических последствий. Это условие сохраняет за обеими договаривающимися сторонами их первоначальные права. Далее, поскольку это должна быть моникинская лекция, читаемая моникинским философом на чисто моникинской почве, я покорнейше прошу, чтобы встреча в целом велась по моникинским принципам.
— Если вы упоминаете о почве, я позволю себе напомнить вашей милости, что обе стороны в настоящее время находятся в нейтральной стране, и если одна из них и может предъявлять притязания на территориальные права или на права флага, то только человеческая, ввиду того, что наниматель данного помещения—человек и в силу этого является здесь владетельной особой.
— Ваша находчивость выходит за пределы моей аргументации, сэр Джон, и я прошу разрешения представить новые доводы. Я имею в виду лишь следующее: мы собрались здесь для изложения, разъяснения, усвоения, обсуждения и развития моникинской темы, а потому вспомогательное должно уступать место главному, меньшее должно вливаться в большее, и, следовательно…
— Извините меня, милорд, но я считаю…
— Да нет же, дорогой сэр Джон, я уверен, вы поймете меня, если я скажу…
— Одно слово, милорд Балаболо, прошу вас, для того, чтобы…
— Хоть тысячу, с большим удовольствием, сэр Джон, но…
— Милорд Балаболо!
— Сэр Джон Голденкалф!
После этого мы оба заговорили одновременно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55