Так вы даже не представляете, какое было к нам отношение, но я не об этом. Нас поместили в номер, откуда в случае пожара выбраться было совершенно невозможно, в то время как в номерах высшего класса предусмотрены меры для быстрой эвакуации в случае любых чрезвычайных обстоятельств: наводнения, землетрясения и даже извержения, хотя ни одного вулкана вблизи не было. В грядущем катаклизме нам очень важно сохранить костяк нашей партии, ее, так сказать, наиболее здоровые и творческие силы. Я имею в виду, сохранить у руководства страной. В этом направлении и надо работать. Если пользоваться вашими аналогиями, то места в шлюпках не хватит и для половины пассажиров, которые ныне находятся в каютах первого класса. Многими придется пожертвовать, особенно товарищами в Восточной Европе и некоторыми нашими, которые не понимают серьезности момента и так приросли, понимаете ли, к символике и терминологии, что готовы умереть во имя разных не* серьезных вещей и погубить вдобавок всех. Мы проведем, конечно, с товарищами необходимую работу, но если… Вы понимаете?— Да, — кивнул головой Климов, — и уж если Советский Союз обречен, нужно принять меры, чтобы о нем не очень и жалели. Все-таки «Империя зла», как выразился президент Рейган. Мы уже запустили мощную кампанию по дискредитации Сталина — так называемую вторую волну. Пока в рамках вашего тезиса по «деформации социализма», постепенно перейдем на Ильича, поскольку и мавзолею вряд ли найдется место в шлюпке — очень громоздкое сооружение.Горбачев вздохнул:— Владимир Ильич, конечно, многие вопросы упрощал и понимал их не совсем верно, как показало время. Но как создатель партии нового типа, как партийный организатор и вождь, умевший спасти партию в любых условиях от давления внешних сил и от внутреннего раскола, никого, заметьте, не расстреливая. Я имею в виду костяк партии, конечно. В этом отношении он всегда будет, несмотря на его общеизвестные недостатки, для меня идеалом вождя, идеалом партийного руководителя.— Да, — согласился Климов, — гению можно только подражать. Боюсь, что у нас не получится подняться до Ильича не только при решении внутрипартийных вопросов. Очень многие мероприятия нам придется проводить с совершенно противоположенным знаком, хотя и похожими методами.— Что вы имеете в виду? — с некоторой тревогой в голосе спросил Горбачев.— Владимир Ильич всю энергию своего могучего ума, — пояснил Климов, — направил на уничтожении Российской империи. По большому счету, он мечтал преобразовать по своему усмотрению весь мир, как и Россию. Наши задачи гораздо скромнее. Нам не нужно ничего уничтожать, ибо все умирает само. Необходимо только в меру сил этот процесс контролировать. Контролировать — не значит замедлять. Иногда в целях контроля процесс, напротив, необходимо ускорить.— Да, да, — одобрительно закивал Горбачев, — это очень хорошо. Перестройка и ускорение, даже можно сказать: «Ускорение-90», имея в виду наступающий год. Наш народ любит короткие и понятные лозунги. Даже если лозунги не совсем понятны, важно, чтобы они были краткими.— Разумеется, — согласился Климов, — краткость — сестра таланта. Наши друзья, — генерал сделал многозначительную паузу, — считают, что после апрельских событий в Тбилиси подобные мероприятия нужно провести даже в несколько большем масштабе, но исключительно на периферии, используя традиционный расовый, религиозный и, разумеется, политический антагонизм. Это позволит России относительно безболезненно отделиться от республик с минимальными шансами крупномасштабной бойни. До этого предстоит масса работы. Главное, думаю, в нашем распоряжении имеется максимум год-два, чтобы успеть вывезти из Европы весь наш взрывоопасный груз. Я имею в виду армию: Западную группу войск, Южную группу и прочее. События, которые грянут в странах Варшавского пакта, могут сдетонировать взрыв в армии. Если она будет дома, то на взрыв гораздо меньше шансов.— Совершенно с вами согласен, — заметил генсек, — но чтобы ни у кого не возникло сомнений в нашем искреннем желании идти по дороге демократических преобразований, все наши мероприятия должны быть достаточно эффектными шагами именно в этом направлении.— Они уже достаточно эффективны, просто их как бы замаскировали такие события, как Чернобыльская катастрофа и гибель двух новейших подводных лодок. Особенно последний случай с лодкой, которую, после того как она утонула, стали называть «Комсомолец». Очень символично, но если бы спросили мое мнение, я бы предложил назвать ее «Советский Союз». — Климов продолжать смаковать ликер.— Вы все шутите, — снова вздохнул генсек, — а мне докладывали, что лодка очень хорошая, даже аналога не было еще ни у кого в мире: титановый корпус и прочее…— И ядерные торпеды, — добавил Климов. — Когда их разъест морская вода, мы получил еще один Чернобыль. К счастью, Советского Союза уже, наверное, не будет, и все катастрофы можно будет списать на издержки коммунистической тоталитарной системы. Кстати, вам уже докладывали о взрыве под Уфой? Он вам ни о чем не говорит?— Не будем об этом, — заметно помрачнел Горбачев. — Это, знаете, типа «заставь дурака Богу молиться». Иногда даже руки опускаются от общей, понимаете ли, глупости. Вот вы упомянули о том, что через пару лет все можно будет свалить на КПСС. Это, по-моему, не совсем правильный подход. Я вам говорил, что именно сейчас надо создать в стране многопартийность с тем, чтобы разделить ответственность за все, что было и будет. Но с этим делом так затянули, что уже явно не успеть. Это понравилось бы и Западу. Сколько они уже кричат о нашей однопартийности. Больше всего они там любят либеральных демократов. Я вам сказал, помнится, что нужно создать собственную либерально-демократическую партию, назначив в состав ее руководства надежных товарищей из вашего ведомства и ЦК, подобрать им помещение, организовать финансирование и все, что нужно, чтобы товарищи нормально работали…— Для этого, — возразил Климов, — нужно для начала отменить 6-ю статью Конституции о роли КПСС как единственной политической силы в стране. А это уже задача ваша, не моя. Во-вторых, я предлагал кандидатуру в качестве главы этой партии, но он вам почему-то не понравился.— Этого субъекта вы считаете либеральным демократом? — удивился Горбачев. — Да это, извините, типичный троцкист из числа самых оголтелых. Да ни один уважающий себя западный политик не сядет с ним за один стол, поверьте мне.— И не надо, — пожал плечами Климов. — Он и его партия предназначены вовсе не для этого. Они для внутреннего пользования. Пусть нагл народ увидит, что такое либеральная демократия, и тогда все будут только молиться, чтобы коммунисты вернулись к власти. То есть, я не совсем правильно выразился. Надо было сказать, чтобы коммунисты никогда не лишались бы власти, поскольку все, что мы планируем — повсюду оставить наших людей, и в центре, и на местах, особенно на местах. А разные либеральные демократы и прочие, кто появится на развалинах Союза, будут иметь право только выражать свое мнение по этому вопросу, которое серьезно никого интересовать не будет. В этом и есть главная задача того, что мы назвали перестройкой. Сохранение власти и всех фондов, которыми владели, даже приумножение их, но все это в другой форме. Без идеологии, которая, увы, уже умерла. Ее нужно отбросить. Власть денег, власть собственности — гораздо сильнее власти, основанной на наших старых лозунгах.— Если бы вас сейчас слышал Ленин, — с горечью проговорил Горбачев, — чтобы он сказал?— Он бы со мной полностью согласился, — улыбнулся Климов. — Вспомните, как часто он сам менял лозунги, иногда по три раза на дню. То «Вся власть Советам», то «Долой Советы». Главное качество, сделавшее Ленина великим, это его мгновенное ориентирование в политической обстановке дня. Вы же читали его секретные записки, когда партия готовилась снова переходить на нелегальное положение в 1919 году? Фактически Ильич составил нам всем методику действий на сегодня. Отличие только в деталях. Ленин сам никогда не держался за идеологию. Главное — организация, учил он. Это был образец вождя. Даже прижатый в угол, он видел способы спасения не только себя, но и организации со всеми ее фондами и институтами. Вспомните, когда он привел свою команду к власти в 1917 году, он был в кулаке у немцев. Тот удел, которое ему выделило немецкое оккупационное командование и которое у нас принято называть «молодой Республикой Советов», был фактически немецким полупротекторатом-полуколонией. Тогда немецкие войска уже входили в Тбилиси, а что делал Ильич? Он крепил кадры и составлял планы мировой революции. Тут Германия рухнула, и обстановка самым коренным образом изменилась. Сейчас наша партия переживает трудные времена. Страна рушится, как она рушилась в 1918 году. Но кто даст гарантию, что вскоре что-либо не случится с Соединенными Штатами? Никто. Эта страна сейчас замахнулась на мировую гегемонию, а подобные амбиции чреваты всякими неожиданностями. Баланс мировой системы, как два противовеса, поддерживали весь послевоенный период США и СССР. Сейчас СССР сорвался, упал и вскоре рассыплется. А что будет со вторым противовесом? Если в геополитике действуют законы физики, то произойдет то же самое. И, как только с ними что-то случится, мы отбросим все глупости, связанные с «новым мышлением» и прочим, и благодаря кадрам, оставленным на нужных местах, создаем режим, скажем, национальной диктатуры и восстанавливаем доминирующее положение в мире. Вы улавливаете мою мысль, Михаил Сергеевич?— Вашими бы устами, — третий раз вздохнул Горбачев (Климов считал вздохи Генерального секретаря). — В одном вы правы: нужно уберечь организацию, как бы она ни называлась, сохранив в ней ваших и моих людей, хотя название имеет, конечно, значение. Как вам нравится, например, «Партия демократического социализма»?— Совсем не нравится, — признался Климов. — У вас все еще берет верх старое мышление. Если уж нельзя обойтись без вывески, то она не должна содержать никаких намеков ни на социализм, ни на демократию, потому что оба эти понятия уже достаточно скомпрометированы. Просто далеко не все это понимают до конца. Вывеска должна быть совершенно нейтральной, хотя может при этом быть звучной, вроде: «Всемирный Банк Империал» или «Всероссийский инвестиционный фонд» и даже, если это вас устроит, просто «Фонд Горбачева». Я буду работать в нем скромным бухгалтером, а кабинет у меня будет, например, в Амстердаме. Но об этом знать никто, кроме нас, не должен. Вспомните бессмертного Парвуса. Его скромнейшая «Экспортно-импортная контора» в Стокгольме в итоге уничтожила Российскую империю и сдула с трона Николая II, как пушинку. Вы же знаете, что, если бы не Парвус, Ленина сейчас никто и не помнил бы. Он тихо покоился бы на каком-нибудь заброшенном еврейском кладбище под Цюрихом…— Кстати, о Николае II, — вспомнил Горбачев. — Как мое поручение относительно его останков? Идет какая-нибудь работа в этом направлении? Поверьте, Виктор Иванович, это очень важно, потому что подобные вещи дают начало очень многому.— Поначалу эта задача мне казалась очень простой, — сознался Климов, — и, признаюсь вам, Михаил Сергеевич, я не отнесся к ней с должной серьезностью. Затем, как вы помните, я обратился к вам с просьбой посмотреть необходимые документы в «Особой папке» Политбюро. Но наши поездки по миру и та сложная работа, что мы сейчас ведем с западными друзьями, отодвинула ваше поручение из числа сиюминутных проблем на задний план. Но недалеко. Проблемой занимаются. А вам что-нибудь удалось обнаружить в «Особой папке»?— Представьте, нет, — ответил Горбачев. — Я дал поручение Болдину подобрать мне нужные документы. Он доложил, что ничего не нашел, кроме предсмертного письма Юровского, в котором тот сознается, что не убивал царя.— Вот как? — удивился Климов, — значит, цари.— Вы не поняли, — перебил генерала Горбачев. — Он признается, что не убивал царя лично, как это принято считать. Долгие годы шла полемика между Юровским и неким Медведевым, кто из них лично всадил пулю в голову Николая II Дело однажды дошло даже до Контрольной комиссии ЦК, пока товарищ Сталин не приказал эти дискуссии прекратить, так как счел несущественным какое-либо личное участие рядовых исполнителей во всенародном деле величайшего исторического значения; Но перебранка, как вы, наверное, знаете, продолжалась чуть ли не до наших дней, кто же убил царя: Юровский или Медведев? Так, из письма Юровского, адресованного из кремлевской больницы лично товарищу Сталину, явствует, что ни Юровский, ни Медведев не только не убивали царя, но даже не присутствовали при казни. Как вам это нравится?— Очень нравится, — признался Климов. — Так кто же тогда привел приговор в исполнение?— По словам Юровского, какой-то специальный уполномоченный, прибывший для этой цели из Москвы по личному приказу Ленина и Свердлова, — Горбачев развел руками. — Вот поди и разберись. Его сопровождала команда, среди которых по-русски никто не говорил и не понимал. Сам уполномоченный говорил только по-немецки. Они и привели приговор в исполнение. Затем погрузили трупы на грузовик и куда-то увезли. Куда именно? Юровский говорит, что не знал и не знает. Вот такие интересные дела. В письме сообщалось, будто он, Медведев и Никулин были настолько пьяны, что толком не могут помнить подробностей той ночи. Он пытался сопровождать уполномоченного верхом, но упал с лошади и сильно ушибся. Конечно, как я понял из этого письма, речь там шла главным образом не о царе, а потере каких-то чрезвычайно важных документов, исчезнувших в ту ночь в Екатеринбурге. Существовало опасение, что Юровский или кто-то из его людей переправил эти документы за границу Парвусу, о котором вы упоминали. Юровский же оправдывается, что уполномоченный, который расстрелял царскую семью, увез эти документы с собой.— А фамилию этого уполномоченного он называет? — поинтересовался Климов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54