— Если я что-нибудь вспомню, вы узнаете об этом первым. * * * — Вот это ваш мозг.— Мой мозг, — повторила я, посмотрев на прикрепленный к светящемуся стеклу компьютерный снимок, и дотронулась до висков. — С ним все в порядке?Чарли Маллиган улыбнулся:— На мой взгляд, все отлично.— Какой-то темный.— Так и должно быть.— О, я по-прежнему ничего не могу вспомнить. В моей жизни образовалась пустота.— Не исключено, что она останется навсегда.— Дыра в форме беды.— Но возможно, память станет постепенно возвращаться и заполнит ее.— Я могу что-нибудь сделать для этого?— Не волнуйтесь и расслабьтесь.— Вы не знаете, с кем говорите.— Бывают вещи гораздо хуже, чем потеря памяти, — заметил врач. — Ну, мне пора.— К своим мышам?Он протянул теплую и сильную руку, и я ухватилась за нее.— Свяжитесь со мной, если что-нибудь потребуется.«Мне нужно все, что вы способны сделать с моей памятью», — подумала я, но в ответ просто кивнула и попыталась улыбнуться. * * * — Я где-то читала, что в жизни можно влюбиться всего два, от силы три раза.— Вы думаете, это правда?— Может быть. Но в таком случае я влюблялась либо много раз, либо никогда. Доходишь до точки, когда не можешь ни есть, ни спать, чувствуешь себя больной и бездыханной и не знаешь, это счастье или беда. Хочется одного — быть с ним, а остальной мир пусть идет куда подальше.— Да.— Я испытывала это чувство много раз. Но оно продолжалось недолго. Иногда несколько дней или до того момента, пока я не ложилась в постель. А потом любовь начинала растворяться, и я видела, что осталась ни с чем. Словно зола после того, как пламя погасло. Думаешь: Господи, что это на меня нашло? Но иногда сохраняется привязанность, чувство, желание. Так разве это любовь? Сильнее всего я влюбилась, когда училась в университете. Боже, как я его обожала. Однако и это длилось недолго.— Он вас бросил?— Да. Я плакала неделями. Думала, не переживу.— А как сложилось с Терри? Чувство к нему оказалось сильнее, чем к остальным?— По крайней мере продолжительнее. Наверное, сыграло свою роль ощущение долга. Или терпение. — Я рассмеялась, но смех получился какой-то неестественный. — Понимаете, мне кажется, я знаю его самые незначительные интимные детали. Все, что он прячет от других... Более того, чем больше я вижу причин его оставить, тем мне труднее это сделать. Неужели в этом есть какой-то смысл?— Вы говорите так, словно находитесь в ловушке.— Вы немного драматизируете. Я просто пустила все по накатанной колее.— Из которой всеми силами хотели выбраться?— Постепенно погружаешься в какие-то вещи, но не понимаешь, в каком ты положении, пока внезапно не наступает кризис. Тогда все становится ясным.— Так вы утверждаете...— Что это мой кризис. * * * На следующий день, когда Айрин пришла в мою комнату... Мою комнату! Я поймала себя на слове. Разве я собираюсь провести здесь остаток жизни? Неужели не сумею приспособиться к внешнему миру, где мне придется самой покупать для себя вещи и принимать решения?Она была, как всегда, сдержанна. Улыбнулась и спросила, как я спала. В реальном мире люди время от времени интересуются самочувствием других, но не потому, что хотят об этом знать. Надо просто ответить: «Хорошо». Они не станут уточнять, как вы спали, что ели, каковы ваши ощущения.Им это просто неинтересно. А Айрин Беддоз надо было знать все. Она смотрела на меня умными глазами и ждала, чтобы я заговорила. И я сообщила ей, что спала превосходно, но покривила душой. Да, мне предоставили отдельную палату, но поскольку она располагалась не на острове посреди Тихого океана, каждую ночь примерно в два тридцать меня непременно будила криком какая-нибудь дама. К ней приходили, ею занимались, а я продолжала лежать, смотреть в темноту, думать, что значит быть мертвой, и вспоминать голос в подвале.— Да, превосходно, — сказала я.— Пришла ваша история, — начала Айрин. — Из вашего лечебного учреждения прислали общую историю болезни.— Господи, я совершенно забыла, — ответила я. — Наверное, там много всякого, что можно взять и использовать в качестве улики против меня?— Почему вы так говорите?— Просто шучу. Хотя вы можете возразить, что нет таких вещей как «просто шутка».— Вы мне не рассказали, что лечились от депрессии.— А разве такое было?Айрин сверилась с записной книжкой.— В ноябре 1995-го вам прописали ССРИ.— Что это такое?— Антидепрессант.— Не помню.— Постарайтесь вспомнить.Я немного подумала. 1995-й. Университет. Разрыв.— Должно быть, это случилось, когда я рассталась с Джулзом. Я вам вчера о нем рассказывала. Я была в ужасном состоянии, думала, что мое сердце разбито, я не вылезала по утрам из постели, все время плакала и не могла остановиться. Удивительно, до чего много в человеке влаги. И тогда подруга заставила меня обратиться к нашему университетскому врачу. Он прописал мне таблетки, но не помню, чтобы я их принимала. — Я осеклась и рассмеялась. — Только не подумайте, что речь идет об амнезии. Просто я не придаю этому значения.— Почему вы мне раньше об этом не сказали?— В восемь лет мне подарили на день рождения перочинный нож. Через несколько минут я уже пыталась разрезать толстую деревяшку в саду и попала по пальцу. — Я показала левую руку: — Видите, здесь до сих пор маленький аккуратный шрам. Стоит мне посмотреть на него, и я представляю, как лезвие срывается и кромсает палец. Об этом я тоже не рассказывала.— Эбби, мы с вами говорили о ваших настроениях, о том, как вы реагируете на стресс. А вы об антидепрессанте даже не упомянули.— Хотите сказать, забыла — как не помню того, каким образом меня похитили? Но я же вчера исповедовалась, когда мы разговаривали.— И ни словом не обмолвились, что лечились.— Только потому, что не считала это существенным. У меня была в университете связь, потом все разладилось, и я впала в депрессию. Разве это важно? Хорошо, согласна, все важно. Наверное, я не упомянула об антидепрессантах, потому что чувствовала себя покинутой.— Покинутой?— Конечно. Я его любила, а он меня нет.— Просматривая вашу историю болезни, я интересовалась вашей реакцией на другие случаи стресса в жизни.— Но если вы решили сопоставить сидение в подвале в плену у человека, который грозит вас убить, и разрыв с другом или борьбу с экземой, от которой я не могла избавиться два года, — вы дошли до этого места в истории болезни? — то будьте уверены: сравнение невозможно.— Есть одно общее — все это происходило с вами. Стало эпизодами вашей жизни. Я ищу стереотипы. Все, что случается, в какой-то мере влияет на человека. Надеюсь, что смогу вам помочь, чтобы изменения были не к худшему.— Но в жизни происходят вещи, которые нехороши по своей сути. Вроде того, что случилось со мной. С этим ничего не поделаешь — такие испытания не могут иметь хороших последствий. И единственное, что мне теперь кажется важным, — пусть поймают и посадят за решетку того страшного человека, чтобы он не смог ни с кем учинить ничего подобного. — Я посмотрела в окно: над крышами синело небо. Я не ощущала уличного холода, но каким-то образом могла его видеть. И от этого ненавистная больничная палата показалась невыносимо душной. — И вот еще...— Что?— Мне очень надо отсюда выйти. Нужно возвратиться к нормальной жизни. Конечно, нельзя так просто собраться, надеть позаимствованную в больнице одежду и отправиться восвояси, хотя, когда начинаю задумываться, я не понимаю суть такого запрета. Но я хочу сообщить доктору Бернзу, что завтра ухожу. А если вам необходимо со мной встретиться, мы договоримся и я приду, куда вы скажете. Но я не могу больше здесь оставаться.Айрин Беддоз всегда вела себя так, словно я говорила именно то, что она ожидала, и все ей было понятно.— Может быть, это и правильно, но нецелесообразно, — заявила она. — Вас смотрели специалисты из разных отделений, а согласование мнений — настоящий координационный кошмар, так что остается просить прощение за проволочку. Но я слышала, что завтра утром намечается собрание, где будет обсуждаться, как нам поступать дальше. И один из самых очевидных выводов — отпустить вас домой.— Можно мне прийти?— Что?— Можно мне прийти на собрание?Впервые растерялась даже Айрин.— Боюсь, что это невозможно, — ответила она.— Вы хотите сказать, что я могу услышать неприятные для себя вещи?Она ободряюще улыбнулась:— Вовсе нет. Но пациенты не посещают врачебные конференции. Таковы правила.— Просто я начинаю смотреть на свою болезнь как на расследование, в котором участвую сама.— Ну что вы... Я приду к вам сразу после собрания.Мой взгляд был прикован к окну.— Буду паковать чемодан, — сказала я. * * * В тот день я не видела Джека Кросса — он был слишком занят. Ко мне пришел другой, менее важный полицейский — констебль Лэвис. Он был из тех высоких людей, которые постоянно сутулятся, словно боятся удариться головой даже в такой комнате, как моя палата, не менее девяти футов высотой. Чувствовалось, что он дублер, но держался Лэвис дружески, словно мы с ним были вместе, а все остальные против. Он сел на стул рядом с кроватью, который показался под ним до смешного маленьким.— Я пыталась связаться с Кроссом, — сказала я.— Его нет в конторе, — объяснил полицейский.— Так мне и ответили, — кивнула я. — Но я надеялась, что он мне позвонит.— Кросс занят, — заметил Лэвис. — Он послал меня.— Я собиралась ему сказать, что ухожу из больницы.— Отлично. — Он произнес это так, будто заранее знал, что я скажу. — Я все передам. А меня послали обсудить парочку вещей.— Каких?— Хорошая новость, — радостно объявил он. — Ваш приятель. Терри Уилмотт. Мы начали о нем немного беспокоиться. Но он объявился.— Работал или загудел?— Он ведь немного выпивает?— Иногда.— Я вчера с ним встретился. Он был довольно бледен, но в общем в порядке.— Где он был?— Сказал, что болел. И останавливался в доме приятеля в Уэльсе.— Похоже на Терри. А еще он что-нибудь сказал?— Ему нечем было особенно поделиться.— Что ж, тайна прояснилась. Я ему позвоню.— Так он с вами еще не связался?— Нет.Лэвис смутился. Судя по всему, он был из той категории взрослых, которые краснеют, спрашивая время.— Босс просил меня навести кое-какие справки, — сказал он. — Я звонил в вашу компанию «Джей и Джойнер». Приятные люди.— Готова вам поверить.— Мы пытались установить период времени, когда вы исчезли.— И преуспели?— Полагаю. — Он потянул носом и оглянулся, словно проверяя пути отступления. — Какие у вас планы?— Я же уже сказала: планирую завтра уйти из больницы.— А как насчет работы?— Не думаю, что пока в состоянии. Но через недельку-другую хочу заступить.— Вернетесь на работу? — В вопросе полицейского прозвучало удивление.— А как же иначе? Я должна зарабатывать на жизнь. И дело не только в этом. Я хочу вернуться к нормальной жизни.— Что ж, правильно, — согласился Лэвис.— Извините, — сказала я, — мои личные проблемы вовсе не ваше дело.— Не мое, — буркнул констебль.— И у вас, должно быть, полно всяких проблем.— Порядком.— Признаю, что мало чем сумела вам помочь.— Мы предпринимаем все возможное.— Мне искренне жаль, что я не смогла найти того места, где меня держали. Я совсем не образцовый свидетель. Скажите: есть какие-нибудь результаты? Должны проверить имена других жертв, которые я дала Кроссу. Была надежда, что это может дать ключ к расследованию. Что-нибудь удалось найти? Полагаю, что нет, иначе бы вы сказали. Хотя мне никто ничего не говорит. Это еще одна причина, почему я не хочу оставаться в этой комнате. Здесь я поняла, что значит быть старой и немощной. Все обращаются со мной, будто я немного не в себе. Если заходят, говорят очень медленно и задают самые простые вопросы, словно у меня не все в порядке с головой. И считают, что не следует ничего говорить. Если бы я время от времени не устраивала бучу, обо мне бы преспокойно забыли.Я бормотала и бормотала, а Лэвис ерзал на стуле и выглядел совершенно загнанным и растерянным. Наверное, я была похожа на странных типов, которые бродят по улицам и гундосят себе под нос. А иногда останавливают прохожих и вываливают им свои проблемы.— Ну вот, ничего полезного я вам не сказала, — расстроилась я. — Наговорила много, но все без толку.— Все нормально, — успокоил меня Лэвис и встал. Он хотел уйти как можно быстрее. — Я же говорил, мне всего-то и требовалось проверить парочку вещей.— Извините, что меня понесло, — проговорила я. — Пожалуй, я немного забылась.— Все в порядке, — повторил констебль и, решив не противоречить, шагнул от меня в спасительную дверь. * * * Больница Святого Антония Фонда национального здравоохранения. 28 января 2002 г. Тема: Врачебная конференция. Пациент — Эбигейл Элизабет Девероу, палата 4Е в Баррингтонском крыле, № 923903. Члены консилиума: старший инспектор полиции Гордон Ловелл, Лорен Фолкнер (зав. отделением), профессор Йен Берк (директор медицинской части). Запись вела Сьюзен Бартон (секретарь медицинской части). NB: информация для ограниченного круга. Присутствовали: старший инспектор полиции Ловелл, инспектор Кросс, доктор Бернз, доктор Беддоз, профессор Маллиган. Совещание открыл полицейский инспектор Кросс. Он обрисовал дело и сообщил, как проходит расследование. 22 января мисс Девероу была доставлена каретой «скорой помощи» с Фердинанд-роуд. Будучи допрошенной на следующий день, она заявила, что была похищена и ей угрожали смертью. Следствие тормозится из-за отсутствия независимых свидетельств. Мисс Девероу не в состоянии вспомнить своего похитителя. Ее держали связанной с мешком на голове. Единственно существенное, что осталось в ее памяти, — список имен женщин, которые, по утверждению похитителя, были его предыдущими жертвами. Мисс Девероу удалось бежать из места заточения, но, когда ее привезли в район, в котором нашли, она, к величайшему прискорбию, не узнала места, из которого ей удалось вырваться. Доктор Беддоз спросила, можно ли считать такой побег необычным. Инспектор Кросс ответил, что его опыт в подобных делах ограничен. Далее доктор Беддоз поинтересовалась, есть ли какой-нибудь прогресс в расследовании. Инспектор Кросс признал, что оно все еще находится в начальной стадии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37