Забаррикадированы
были также окна и проходы университета. Район, где находится университет,
был объявлен в осадном положении... Власть над ним вручена какому-то, без
сомнения, доблестному генерал-лейтенанту Мау*205. Губернатор пошел, однако,
на соглашение. При посредстве либеральной буржуазии были выработаны
почетные условия капитуляции. Организована милиция, которую восторженно
приветствуют граждане. Порядок восстанавливается милицией. Из Петербурга
требуют, однако, раздавить порядок силой. Милиция, едва успев возникнуть,
разгоняется, город снова во власти конных и пеших хулиганов.
В Екатеринославе 11 октября, после предательского расстрела казаками мирной
толпы, на улицах впервые появились баррикады. Их было шесть. Самая большая
из них, баррикада-мать, стояла на Брянской площади. Возы, рельсы, столбы,
десятки мелких предметов - все то, чем революция, по выражению Виктора
Гюго*206, может швырнуть в голову старому порядку - пошли на ее постройку.
Скелет баррикады покрыт толстым слоем земли. По сторонам вырыты рвы, а
перед ними устроены проволочные заграждения. На каждой баррикаде с утра
находилось несколько сот человек. Первый приступ военных сил был неудачен,
только в 3 с половиною часа солдаты завладели первой баррикадой. Когда они
наступали, с крыш были брошены две бомбы, одна за другой; среди солдат
убитые и раненые. К вечеру войска взяли все баррикады. 12-го в городе
наступило спокойствие кладбища. Армия чистила свои винтовки, а революция
хоронила свои жертвы.
Шестнадцатое октября было днем баррикад в Одессе. С утра на Преображенской
и Ришельевской улицах опрокидывали вагоны трамвая, снимали вывески, рубили
деревья, сносили в кучу скамейки. Окруженные заграждениями из колючей
проволоки, четыре баррикады преграждали улицы во всю ширину. Они были взяты
солдатами после боя и разметаны с помощью дворников.
Во многих других городах были уличные столкновения с войсками, были попытки
строить баррикады. Но в общем и целом октябрьские дни оставались
политической стачкой, революционными маневрами, единовременным смотром всех
боевых сил, во всяком случае - не вооруженным восстанием.

VII

И, тем не менее, абсолютизм уступил. Страшное напряжение, охватившее всю
страну, растерянные провинциальные донесения, подавлявшие одной своей
численностью, полная неизвестность относительно того, что готовит
завтрашний день, - все это создало невероятную панику в правительственных
рядах. Полной и безусловной уверенности в армии не было: на митингах
появились солдаты; ораторы-офицеры уверяли, что треть армии "с народом".
Забастовка железных дорог создавала к тому же непреодолимые препятствия
делу военных усмирений. И, наконец, - европейская биржа. Она поняла, что
имеет дело с революцией, и заявила, что не хочет этого долее терпеть. Она
требует порядка и конституционных гарантий.
Потерявший голову и сбитый с ног абсолютизм пошел на уступки. Был объявлен
манифест (17 октября). Граф Витте сделался премьером и притом - пусть он
попробует это опровергнуть - благодаря победе революционной стачки, точнее
будет сказать: благодаря неполноте этой победы. В ночь с 17-го на 18-е
народ ходил по улицам с красными знаменами, требовал амнистии, пел "вечную
память" на местах январских убийств и возглашал "анафему" под окнами
Победоносцева и "Нового Времени"... 18-го утром начались первые убийства
конституционной эры.
Враг не был задушен. Он только временно отступил перед неожиданно
развернувшейся силой. Октябрьская стачка показала, что революция может
теперь единовременно поставить на ноги всю городскую Россию. Это огромный
шаг вперед, - и правящая реакция оценила его, когда на октябрьскую пробу
сил ответила, с одной стороны, манифестом 17 октября, с другой - призывом
всех своих боевых кадров для дела черного террора.

VIII

Высочайшей Власти рассмотрением предположения, отвергнутого обоими
конгрессе: русское революционное движение восторжествует, как рабочее
движение, или вовсе не восторжествует.
/* Писалось в 1905 г./
7 января 1905 г. Струве писал: "революционного народа в России нет".
17 октября самодержавное правительство расписалось в первой серьезной
победе революции, - и эта победа была одержана пролетариатом. Плеханов был
прав: революционное движение восторжествовало, как рабочее движение.
Правда, октябрьская рабочая стачка прошла не только при материальной помощи
буржуазии, но и при поддержке ее стачкой либеральных профессий. Однако, это
не меняет дела. Стачка инженеров, адвокатов и врачей никакого
самостоятельного значения иметь не могла. Она лишь в очень малой степени
увеличила политическое значение всеобщей стачки труда. Зато она подчеркнула
неоспоримую, неограниченную гегемонию пролетариата в революционной борьбе:
либеральные профессии, которые после 9 января усвоили основные
демократические лозунги, выдвинутые петербургскими рабочими, в октябре
подчинились даже тому методу борьбы, который составляет специфическую силу
пролетариата: забастовке. Наиболее революционное крыло интеллигенции,
студенчество, уже давно перенесло, при торжественных протестах всей
либеральной профессуры, забастовочную борьбу из фабрик в университеты.
Дальнейший рост революционной гегемонии пролетариата распространил стачку
на суды, аптеки, земские управы и городские думы.
Стачка в октябре была демонстрацией пролетарской гегемонии в буржуазной
революции и, вместе с тем, демонстрацией гегемонии города в деревенской
стране.
Старая власть земли, обоготворенная народничеством, сменилась деспотией
капиталистического города.
Город стал хозяином положения. Он сосредоточил в себе колоссальные
богатства, он прикрепил к себе деревню железом рельс, по этим рельсам он
стянул в свои недра лучшие силы инициативы и творчества во всех областях
жизни, он материально и духовно закабалил себе всю страну. Тщетно реакция
высчитывает процент городского населения и утешает себя тем, что Россия -
все еще крестьянская страна. Политическая роль современного города так же
мало измеряется голой цифрой его обитателей, как и его экономическая роль.
Отступление реакции перед стачкой города при молчании деревни - лучшее
доказательство диктатуры города.
Октябрьские дни показали, что в революции гегемония принадлежит городу, в
городах - пролетариату. Но вместе с тем они обнаружили политическую
отрезанность сознательно-революционного города от стихийно-возбужденной
деревни.
Октябрьские дни на практике поставили в колоссальном масштабе вопрос: на
чьей стороне армия? Они показали, что от решения этого вопроса зависит
судьба русской свободы.
Октябрьские дни революции вызвали октябрьскую оргию реакции. Черная сила
воспользовалась моментом революционного отлива и произвела кровавую атаку.
Своим успехом она была обязана тому, что стачка-революция, выпустившая из
рук молот, еще не взяла меч. Октябрьские дни со страшной силой показали
революции, что ей необходимо оружие.
Организовать деревню и связать ее с собою, тесно связаться с армией,
вооружиться - вот простые и большие выводы, продиктованные пролетариату
октябрьской борьбой и октябрьской победой.
На эти выводы опирается революция.

* * *

В нашем очерке "До 9 января", написанном в эпоху либеральной "весны", мы
пытались наметить те пути, которыми должно пойти дальнейшее развитие
революционных отношений. Мы со всей энергией выдвинули при этом массовую
политическую стачку, как неизбежный метод русской революции. Некоторые
проницательные политики, впрочем, люди почтенные во всех отношениях,
обвиняли нас в попытке предписать для революции рецепт. Эти критики
разъясняли нам, что стачка, как специфическое средство классовой
пролетарской борьбы, не может играть в условиях национальной буржуазной
революции ту роль, какую мы ей "навязываем". События, развивавшиеся
наперекор многим глубокомысленным шаблонам, давно уже избавили нас от
необходимости возражать этим почтенным критикам*. Всеобщая петербургская
стачка, на почве которой разыгралась драма 9 января, разразилась, когда
названный очерк не вышел еще из печати: очевидно, наш "рецепт" представлял
собою простой плагиат у революционного развития.
/* Речь идет о литераторах-меньшевиках: Мартове*208, Дане*209 и др./
В феврале 1905 года, во время хаотических разрозненных стачек, вызванных
непосредственно Кровавым Воскресеньем в Петербурге, мы писали:
"После 9 января революция уже не знает остановки. Она уже не ограничивается
подземной, скрытой для глаз работой возбуждения все новых народных масс, -
она перешла к открытой и спешной перекличке своих боевых рот, батальонов,
полков и корпусов. Главную силу ее армии составляет пролетариат, поэтому
орудием своей переклички революция делает стачку.
"Профессия за профессией, фабрика за фабрикой, город за городом бросают
работу. Железнодорожный персонал выступает застрельщиком стачки,
железнодорожные линии являются путями стачечной эпидемии. Предъявляются
экономические требования, которые почти сейчас же удовлетворяются вполне
или отчасти. Но ни начало стачки, ни конец ее не обусловливаются в полной
мере характером предъявленных требований и формой их удовлетворения. Каждая
отдельная стачка возникает не потому, что повседневная экономическая борьба
уперлась в определенные требования, - наоборот: требования подбираются и
формулируются потому, что нужна стачка. Нужно предъявить самим себе,
рабочим других мест, всему народу свои накопленные силы, свою боевую
отзывчивость и боевую готовность; нужен всеобщий революционный смотр. И
сами стачечники, и те, которые их поддерживают, и те, которые их боятся, и
те, которые их ненавидят, все понимают или смутно чувствуют, что эта
бешеная стачка, которая мечется с места на место, останавливается,
кружится, снова снимается и возвращается на покинутое место, потом
срывается и вихрем мчится вперед, - все понимают или чувствуют, что она -
не от себя, что она творит лишь волю пославшей ее революции".
Мы не ошиблись: на почве, подготовленной девятимесячной забастовочной
кампанией, выросла великая стачка в октябре.
Для органически-поверхностного либерализма октябрьская стачка была такой же
неожиданностью, как и 9 января. В его предварительную историческую схему
эти события не входили, они врезались в нее клином, и либеральная мысль
мирилась с ними задним числом. Мало того. Если до октябрьской стачки
либерализм, опиравшийся на земские съезды, презрительно игнорировал идею
всеобщей забастовки, то после 17 октября тот же либерализм, в лице своего
левого крыла, опираясь на факт победоносной стачки, восстал против всякой
другой формы революционной борьбы.
"Эта мирная забастовка, - писал г. Прокопович в "Праве"*210, - забастовка,
сопровождавшаяся гораздо меньшим числом жертв, чем январское движение,
закончившаяся государственным переворотом, была революцией, коренным
образом изменившей государственный строй России".
"История, - продолжает он, - лишив пролетариат одного из средств борьбы за
народные права - уличное восстание и баррикады - дала ему другое еще более
могучее средство - всеобщую политическую забастовку"*.
/* "Право", 1905 г., N 41./
Из приведенных выше справок видно, какое огромное значение мы придавали
массовой политической стачке, как неизбежному методу русской революции, в
то время, когда радикализм г.г. Прокоповичей питался отраженными надеждами
земской оппозиции. Но мы никоим образом не можем признать, будто всеобщая
стачка отменила и заменила старые методы революции. Она лишь видоизменила и
дополнила их. И равным образом, как ни высоко ставим мы значение
октябрьской забастовки, мы никак, однако, не можем признать, будто она
"коренным образом изменила государственный строй России". Наоборот, все
последующее политическое развитие только тем и объясняется, что октябрьская
стачка оставила государственный строй неизмененным. Более того, она и не
могла совершить государственный переворот. Как политическая стачка, она
исчерпала свою миссию тем, что поставила врагов лицом к лицу.
Бесспорно, забастовка железных дорог и телеграфа вносила крайнюю
дезорганизацию в правительственный механизм. Эта дезорганизация становилась
тем больше, чем дольше длилась забастовка. Но затяжная забастовка вносила
разложение во всю хозяйственно-общественную жизнь и неизбежно ослабляла
самих рабочих. В конце концов, стачка не могла не прекратиться. Но как
только задымилась труба первого паровоза и застучал первый аппарат Морзе,
удержавшаяся власть получала возможность заменить все сломанные рычаги и
вообще обновить негодные части старой государственной машины.
В борьбе крайне важно ослабить врага; эту работу делает стачка. Она же
ставит единовременно на ноги армию революции. Но ни то, ни другое само по
себе не создает государственного переворота.
Остается еще вырвать власть из рук ее старых носителей и передать ее в руки
революции. Это-то и есть основная задача. Всеобщая стачка создает для нее
лишь необходимые предпосылки, но для решения самой задачи метод стачки
совершенно недостаточен.
Старая государственная власть опирается на свою материальную силу, прежде
всего на армию. На пути к действительному, а не бумажному "перевороту"
стоит армия. В известный момент революции во главу угла становится вопрос:
на чьей стороне симпатии и штыки солдат? Этот вопрос не разрешается
посредством анкеты. Можно высказать много ценных и метких замечаний насчет
широких и прямых улиц современных городов, насчет новейших ружейных
образцов и пр. и пр., но все эти технические соображения не устраняют
вопроса о революционном завоевании государственной власти. Косность армии
должна быть преодолена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199