Эти же
вонючки! Только наши. На нас которые работают. Вот сейчас, де, этот
полковник, драпанувший от нас, находится в их аэропорту! Вот сию минуту
американские разведчики повели его под ручку к самолету! Вот сейчас они
вылетели в сторону Турции!.. А мы стоим и слушаем. И - впроглот! И только
зубами скрипи от бессилия! И все из-за сибирячка дешевенького!
Он неожиданно навалился на меня плечом, мне стало неудобно сидеть, я
попытался отстраниться, притом мне было неприятно от запаха водки - я
понял сразу, когда сел в "додж", что Железновский выпил перед дорогой.
Теперь его развозило.
- Чего ты отстраняешься? Хвастаешься, что с полковником моим в
дружбе? Но это же я хотел тебя взять первый! Я до этого ему сказал, когда
у нас с кадрами затор возник! Мы не боги, спиной и грудью все не
прикроешь! Потому я и захватил тебя с собой. Скажи, комфортно едем? Ну,
скажи?
- Ничего, неплохо!
- "Ничего, неплохо!" Газетчик тоже! Найди слова благодарности. Точные
и сочные. "Ничего!" Остальные топают в общих машинах, пыль глотают! А мы -
с ветерочком! Бежим по весне, дорогой писака!
- Спасибо. - Мне не хотелось с ним спорить и заострять отношения.
- Чудак! - Железновский снова положил мне руку на плечо. - Газетчик,
а смирненький какой-то! Не умеешь общаться... А меня подмывает говорить!
Не знаю вот, не знаю!.. Аэропорт... Аэропорт, как меня учили, есть
транспортное предприятие, состоящее из аэровокзала, аэродрома и других
сооружений. А тут - бедлент. Ты газетчик, то есть вполне интеллигентный
человек, обязан знать, что это - дурные земли. Они обычно не пригодны для
земледелия. - Он посерьезнел и, отодвинувшись, убрав опять с плеча руку и
положив ее на руль, скрипнул зубами: - Ты что-то понял? Вышка! Такие земли
непригодны и для посадки воздушного транспорта. Зубцы, пирамиды, острые
гребни!
- Все-таки, кого мы встречаем? - спросил вдруг я, не зная почему.
- Не спрашивай так моего брата никогда. Это - опасно, - ощерился он.
- Я это понимаю сам, - сказал я. - Но в вышку играю и я.
- Молодчага! - Железновский выставил руку с большим пальцем. - Браво!
- И снизив скорость, прошипел: - Они там, - кивнул в сторону, откуда мы
ехали, - конечно, занимаются, может, делами поважнее. Но как тебе нравится
мой начальник, а твой друг по волейбольной команде? Он же сует нас под эту
самую вышку, а?
- Почему ты сказал - не спрашивай так моего брата никогда? Давай
дружить, - сказал ты. И так припугнул... Если ты хочешь дружить со мной,
почему я не могу спросить у тебя, кого мы встречаем? И почему ты не
скажешь мне насчет вышки? Что за дешевые угрозы? У вас всегда так?
- Ну, во-первых, о дружбе. Дружить с тобой буду я, а не ты. - Он
засмеялся. - Слишком ты размахнулся!
- Ты думаешь? - Я в душе окрысился, хотя сдерживал себя.
Железновский это заметил и снисходительно пожурил:
- Ну не сердись. Дружить - так дружить... Не вешают же нас сию минуту
за срыв задания... Будем дружить! И я тебе скажу, кого мы будем встречать.
Впрочем... Я за язык уже страдал. Ты думаешь попасть из Киева сюда, в эту
дыру, так уж приятно? И всего-то за пьяненький язычок! Но я бы тебе все
равно сказал. Ты - не дешевка. Значит, потерпи!
- Потерплю, - мирно улыбнулся я.
- Ну не надо так! Говорю тебе, что ты не дешевка. Значит, знаю.
Дешевка не мог защитить своего солдата от тюряги. А ты защитил! И наши
парни за это на тебя зуб имеют!
- Не удалось шпионом сделать?
Я бахнул напрямую. Мне уже говорили, что я наступил кому-то на
больную мозоль, когда в комсомольское бюро принесли "дело Семенова". Был у
нас такой писарь. В прошлом году при демобилизации в его чемодане, во
время осмотра, нашли какие-то записки о командире дивизии, начальнике
штаба, начальнике оперативного отдела. Я знал Семенова хорошо. Тихий,
радостный, он иногда, после своей нелегкой писарской работы в штабе,
приходил по вечерам в редакцию, восхищался тем, что видел, - как идет
набор только что написанных и выправленных материалов, как, оттиснутые на
белой бумаге, они становятся ровными рядочками разных повествований и
сообщений... Одним словом, он мечтал о журналистской работе после
демобилизации. И надо же - шпионские записи! Везет с собой, чтобы куда-то
передать! В записях ничего секретного! Как, к примеру, командир дивизии
чихает и как при этом что-то говорит, вроде того: боже мой, боже мой,
опять этот чих-пых. А начальник штаба, здороваясь с женами офицеров,
что-то тоже тихо говорит и делает зубами ця-ця-ця! Наблюдения Семенова -
дешевенькие. Далеко ему до классиков. Но - шпион. Делать его шпионом на
наше комсомольское собрание пришел один из комсомольских работников
политотдела дивизии. Я ездил перед собранием в туркменский совхоз по
заданию окружной газеты и делал материал об одном дне Героев соцтруда и
почти с дороги попал на собрание. И я, секретарь комсомольского бюро,
вместо того, чтобы поддержать представителя политотдела, начал
рассказывать о смешном Семенове. А когда политотделец попытался меня
оборвать, я разъярился и заявил, что поддерживать уже вроде решенное дело
не намерен. И все бюро пошло за мной. Но откуда мне было знать, что
дело-то Семенова сотворяли ребята Железновского? И откуда было знать, что
на меня они имеют зуб?
Теперь майор выговаривал мне, что в мой адрес иногда от Семенова, из
его родной Рязани, где он устроился заведующим заводского какого-то клуба,
идут ведь письма?
Железновский глядел на меня в упор и как-то снисходительно покачивал
головой.
- Впрочем, - сказал он, - я так и не ответил, кого встречаем.
Встречаем, мой друг, самое высокое наше начальство. Конечно, не знаем, кто
прилетит. Не сам. Но дело - серьезнейшее. Сбежал-то не Смирнов, шофер
пусть и первого класса. Сбежал - комендант. Ты шурупаешь?
- У вас - что? Никто и никогда не сбегал? Я читал...
- Ты поменьше читай. Я имею в виду, о таких вещах... Так вот: такие
не сбегали! И что хочу сказать, я рад. - Нагнулся ко мне и задышал
водочным перегаром - пожалуй, был слишком пьян для таких слов. - Знаешь,
почему я рад?
- Знаю. Ты хочешь отличиться. Там, где ты был, начальства много. А
здесь ты да полковник Шмаринов.
Железновский резко повернулся ко мне, взял меня слегка за грудки. Я
оттянул от себя его руку.
- Ну, ну! - усмехнулся он, возвращая машину в чуть заметный след. -
Ты, брат, в историю лезешь.
- Я не лезу в историю, - раздельно, почти по слогам сказал я. -
Только не люблю, когда меня берут за грудки и снисходительно предлагают
дружбу, прямо скажем, невысокого качества.
- Обиделся! - засмеялся он. - Конечно, обиделся... Но ведь и я на
тебя обиделся... Если по-честному говорить, туда ему, подонку, и дорога!
Пусть сбежал! Нам с тобой лучше! Ты ведь с его женой танцевал в Доме
офицеров. И оглядывался: нет ли рядом мужа?.. У меня ее из-под носа увел,
старшина!
- Погоди, погоди! Ты был тогда в гражданском?
Я все сразу вспомнил: как был на танцах (политотдел выделил мне
"вольную": хотя я служил срочную, но ведь был на майорской должности,
получал офицерские деньги и по выделенной этой "вольной" имел право
посещения, причем в любое время дня и ночи, всего гарнизона), как упоенно
танцевал и как у какого-то шмакодявки гражданского увел из самых его рук
очаровательную женщину. Если это был он, Железновский, и он знает, что она
жена коменданта, сбежавшего за кордон, то, следовательно, мы с ним ее
знаем. И если это была она, трудно представить, как от такой женщины можно
куда-то бежать?
"Додж" вкатил на дурные земли. Конечно, я не знал этого слова
"бедленд". Я не знал английского языка. Железновский знал и это слово, и
говорил по-английски и по-французски. Я не знал тогда, что он сын
известного генерала. Даже известный генерал не мог оградить его после
проступка, который совершил Железновский. Пришлось снять с него звездочку
и отправить сюда, в ад и пекло, где, как пишут, местный сухой юго-западный
или южный ветер, направленный из Афганистана в районы Западного Памира и
верховий Амударьи, ветер, называемый афганцем, нещадно несет вам в лицо
сухую пыль и угнетает не только вялую жалкую растительность, но и любые,
даже самые сильные человеческие души.
Уже сотни людей трудились тут, превращая почву, взятую эрозией, в
ровную накатанную площадку.
- Пошли! - коротко скомандовал мне майор Железновский. - Найдем
сейчас, - довольный смешок, - найдем коротким способом, тех, кто за этих
лошадок отвечает... Браво, уже бежит первый!
Действительно, к нам быстрым шагом направлялся человек в военной
форме. Это был кругленький сдобненький подполковник в новой, плохо сидящей
на нем форме. Не доходя до нас метров десять, подполковник перешел на
смешной строевой шаг и, неловко остановившись перед Железновским, неумело
приложил руку к козырьку уже потной фуражки.
- Товарищ майор, - затрубил он неожиданно приятным баритоном, -
команда номер семь к работам приступила два часа назад. Докладывает
подполковник Штанько.
По всему было видно, что Железновский доволен собой, своим
положением.
- Бросьте, подполковник, циркачить, - заурчал начальственно он. -
Если уж в запасе соскучились по строевой, то - после всего этого... - И
обвел царским взглядом все окрест.
- Слушаюсь!
Штанько стал демонстрировать отход, но толстые его ножки запутались в
принесенной сюда ветром перекати-траве, он едва не упал, но не терялся и
пробормотал:
- Простите, товарищ майор! Извините мне мою неловкость... Я все равно
слушаю ваши указания.
- Вы кто по специальности?
Железновский все-таки был человеком - он помог Штанько удержаться на
ногах, поддерживал его теперь, заглядывая в лицо.
- Я инженер, - Штанько, наконец, ловчее устроился на этой дурной
земле, он отряхивался. - Точнее - главный инженер. Еще раз - простите мою
неловкость... Всегда у меня так! О вашей строгости мне говорили и,
поверьте, я все сделаю, что в моих силах. Вы, наверное, видите уже...
Железновский нетерпеливо перебил:
- Хватит, подполковник! Слушайте внимательно. Мне нужен аэродром к
ночи. Вы поняли?
- Да, я уже это знаю. Мне это уже ясно. И потому понятны строгости.
Железновский смягчился:
- Ну строгости такие... Кровь из носа - чтобы мягкая посадка.
- Но, товарищ майор... Вы знаете, я не успел даже захватить отдельные
приборы. У нас кое-какие приборы отсутствуют.
- Так вы что? За приборами собираетесь махнуть? - насупился майор.
- Что вы! Что вы! - испугался Штанько. - Это же... Пройдет вечность!
- Так зачем вы о них говорите? Зачем они вам нужны? Вы что, здесь
останетесь навсегда? Нам главное - посадить. И отсюда вывести и довезти.
- Я это так и понял, - почему-то обрадовался Штанько. - Сейчас мы
разбились на три группы... Только позвольте спросить... Две группы я
отправил на дороги. Но - какие? По каким они поедут?
Железновский окаменел, глаза его побелели:
- Что?! Я не понял? Повторите!
- Но поверьте... Это не праздный вопрос. И я тоже - секретный
человек. Я руковожу большим оборонным заводом.
- Вы руководили заводом, - холодно отрезал Железновский. - Сейчас вы
руководите строительством аэродрома. И если вы будете руководить так, как
теперь, - вам не вернуться на завод. Вы забудете о нем навсегда. И
спрашивать о дорогах, по которым поедет прилетевший товарищ, вам никогда
больше не придется.
Ловкое доброе лицо подполковника Штанько как-то вытянулось, губы
побелели, но голос он не потерял, баритон его заклокотал уверяюще: "Есть,
слушаюсь". Но сам Штанько стоял все, не поворачивался.
- Идите, идите! - брезгливо проворчал Железновский, но тут же
смягчился: - Палатку, надеюсь, поставили?
Штанько уловил этот смягчающий тон майора и забарабанил:
- Для вас - да. И со всеми удобствами.
- А вода?
- Вода, товарищ майор, даже минеральная. Холо-одная, бестия! Я с
ледком вез!
- Это отлично!
- Конечно, товарищ майор, отлично! - Штанько вдруг впервые
заулыбался, его лицо стало похоже на наливное яблочко. - И еще кое-что, к
воде минеральной!
Железновский молча оглядел его и пошел туда, где, по его
представлению, была поставлена палатка. Он через некоторое время
оглянулся. Увидев, что я стою на месте, рассердился:
- Пойдем, пойдем... Умоемся, пообедаем...
Я поплелся за ним.
Всех этих людей, усыпавших бэдлэнд (Железновский произносил так: bad
lands), как я понял из разговора, мобилизовали четыре часа тому назад,
обмундировали уже в военных самолетах, потом посадили в старые вагоны и
довезли до маленького городка Н. Оттуда на танках - другой вид транспорта
практически непроходим - доставили сюда и сразу бросили на эти земли, где
была облюбована площадка для посадки самолета. Кто ее выбирал - даже не
дело Железновского, которого назначили старшим. Штанько был крупным
инженером. Он построил немало и дорог, и электрических станций. В войну
отличился в Беларуссии. Его тоже, как и всех, подняли на ноги, когда он
только что притопал пешочком на завод - чтобы чуть похудеть, не
пользовался транспортом. Вместе со всеми заводчанами впихнули в самолет,
дали форму подполковника (он был подполковником запаса) и везли потом,
после самолета, на ветру, в вагонах и на танках.
Штанько все-таки заскочил в нашу палатку на несколько минут, все это
он сумел пересказать коротко с юмором, с украинской улыбочкой.
Железновский налил ему рюмку коньяка, который оказался в палатке. Но
Штанько наотрез отказался. И превратил отказ тоже как бы в юмор.
- Кто будет отвечать, если что? Штанько? Пусть уж скажут, что он был
совершенно трезв.
Когда за ним захлопнулась оригинальная дверь палатки, Железновский
хмыкнул - он уже выпил три рюмки:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30