"Не отчаивайся, любовь моя, что-нибудь подвернется. Наслаждайся Парижем -- люблю тебя!"
Остановилась она в отеле на левом берегу, а не в своем обычном, на улице Мон Табор, где ее хорошо знали,-- не хотелось встречаться со знакомыми. Самой нужно трезво обо всем поразмыслить. Первый шаг, второй, третий; первый, второй, третий... Вдруг ей показалось, что у нее перекосились мозги, встали вверх тормашками, как на картине в духе поп-арта. Завитки, кубики, они образуют иллюзорные узоры, которые начинаются и заканчиваются в одной и той же точке.
Поговорить бы с кем-нибудь -- о чем угодно. Жан-Жаку решила ничего не сообщать бесполезно. Но в ресторане возле ее отеля, где собирались только красивые женщины, с бутылкой "Полли фюме" на столике, он был так к ней внимателен, заботлив, сразу догадался -- с ней случилось что-то недоброе -и так привлекателен в своем темном костюме с узким галстуком, выглядел таким цивилизованным, что все вышло самой собой. Как она весело смеялась, все рассказывая ему; как вышучивала этого сухаря в коричневом костюме -доктора; как была отважна, смела, решительна. А сам Жан-Жак уже не спрашивал: "Почему именно я? -- говорил: "Это серьезное дело, нужно все обсудить как следует". И увез ее в Булонский лес на своем гоночном английском автомобиле, перед которым не устоять ни одной девушке, и там они нежась на солнышке, пили кофе с бренди. В их конторе, сделала она вывод, наверняка на ланч уходит часа четыре, не меньше...
Сидя напротив него за столиком, глядя на гребцов, мчащихся мимо расцветающих тюльпанов, она уже не так скорбела по поводу того снежного уик-энда. Может, и вообще больше о нем не жалела. Как ее позабавило, когда она увела его из-под носа молодых девушек, с обтянутыми пышными бедрами, устроивших на него засаду. Чего стоило одно ее благородное чувство одержанного триумфа,-- ведь она много старше других дам неуверенная в себе лыжница-новичок здесь приближается уже к критическому возрасту. Не носится как угорелая с крутых холмов, подобно восхищенным и восторженным, пожирающим все вокруг глазами детям.
Жан-Жак любовно накрыл ее руку своей ладонью на металлической крышке столика,-- так приятно сидеть вместе на солнышке... Но не настолько, чтобы ложиться с ним в постель,-- сразу дала ему это понять. С присущей ему грациозностью он принял ее условие. Эти французы погубят кого угодно...
Когда он вытащил из кармана бумажник, чтобы расплатиться, она заметила краем глаза фотографию молодой девушки; под целлулоидной пленкой. Потребовала, чтобы он показал: его жена -- улыбающаяся, спокойная, милая, с широко раскрытыми серыми глазами. Она не любит горы, а лыжи просто ненавидит,-- объяснил он Розмари.-- Поэтому я обычно и уезжаю на уик-энды один, без нее.
Ну, это их дела, ей-то что до того? В каждой семье свои правила. Она, Розмари, вмешиваться не будет, зачем это ей? Жан-Жак сидит перед ней, ласково сжимает ее руку -- не как любовник, а как друг, который ей нужен и берет обязательство помочь ей; он совсем не эгоист.
-- Само собой,-- заключил он,-- сколько бы это ни стоило, я...
-- Мне такая помощь не нужна! -- торопливо прервала его она.
-- Сколько у тебя времени, Розмари? -- Я имею в виду -- когда ты собираешься домой?
-- Уже должна быть там.
-- И что там, в Америке?1
1 В Америке после войны были запрещены аборты, как и в некоторых странах Европы.
Отняв у него руку, вспомнила вдруг, что ей рассказывали друзья. Затемненные комнаты с сомнительными соседями; деньги надо платить вперед; неряшливые няньки, преступники доктора; возвращаешься, спотыкаясь, через два часа домой -- скорее, подальше от этих ужасных дверей, на которых нет никаких табличек...
-- Все на свете лучше, чем моя дорогая родная земля.
-- Да, я слышал... краем уха.-- Жан-Жак покачал головой.-- В каких странах мы живем! -- загляделся на пылающий огонь распускающихся тюльпанов, думая об идиотизме некоторых наций.
А у нее вновь мозг перевернулся вверх тормашками как на картине в духе поп-арта.
-- В этот уик-энд я еду в Швейцарию.-- Весеннее катание на лыжах.-- И с виноватым видом посмотрел на нее. Все договорено еще за несколько недель. Остановлюсь в Цюрихе; у меня там друзья,-- может, найду сговорчивого врача.
-- Психиатра2.
2 Разрешения на аборт в те времена беспрепятственно давали своим пациентам врачи-психиатры.
-- Конечно. Вернусь во вторник. Подождешь?
Опять в голове у нее картина в духе поп-арта,-- еще целая неделя...
-- Да, подожду.
-- К сожалению, завтра я уезжаю в Страсбург, Розмари,-- по делам. Оттуда -- прямо в Швейцарию. Так что не смогу развлечь тебя здесь, в Париже.
-- Ничего страшного, развлекусь сама.-- "Развлекусь" -- какое странное слово.-- Ты очень добр ко мне.
Какой-то пустой, бессодержательный разговор, но ей хотелось подтвердить для себя внутренне сложившееся о нем мнение.
Жан-Жак посмотрел на часы. "Всегда наступает такой момент,-- подумала она,-- когда мужчина -- когда лучший из всех мужчин -- начинает поглядывать на часы".
Она открывала дверь, и тут зазвонил телефон.
-- Это Элдред Гаррисон,-- раздался в трубке приятный, мягкий английский баритон.-- Я друг Берта. Как и еще многих.-- И засмеялся.-- Он сообщил мне, что вы одна, скучаете в Париже, и попросил меня присмотреть за вами. Вы сейчас свободны? Не пообедать ли нам вместе?
-- Ну, знаете...-- Собралась уже ему отказать.
-- Я обедаю в компании друзей -- что-то вроде небольшой вечеринки. Можем зайти за вами в отель и захватить вас.
Розмари оглядела комнату: грязные, в пятнах обои, тусклые лампочки -при таком свете долго не почитаешь... Теперь все в этой комнате, как и в голове у нее, перевернулось вверх тормашками -- словно на картине поп-арта. Целую неделю еще ждать... Разве высидишь в таких апартаментах неделю?
-- Очень любезно с вашей стороны, мистер Гаррисон.
-- С нетерпением жду встречи.-- Пусть он произнес эту фразу не столь сердечно, зато мягко, проникновенно.-- Скажем, в восемь. Вас устраивает?
-- Хорошо, я буду готова.
Без пяти восемь она сидела в холле отеля; небрежно стянула волосы узлом на затылке и надела самый свой неброский туалет -- не хочется на этой неделе привлекать к себе чье-то внимание, пусть даже англичанина.
Ровно в восемь в отель вошла пара. Молодая девушка, со светлыми волосами и явно славянскими скулами; красивая, круглолицая, как ребенок; казалось, ей доставляло удовольствие все время улыбаться. По всей видимости, она не располагала деньгами, чтобы тратиться на туалеты. Несомненно, понравилась бы Жану-Жаку и он стал бы таскать ее по третьеразрядным ресторанам. Рядом с ней -- высокий мужчина, с безукоризненно приглаженными щеткой волосами, слегка сутулый, в элегантном сером костюме модного покроя. А голос Розмари сразу узнала -- слышала именно его по телефону. Бросив на них первый взгляд, скрестила ноги у лодыжек и ждала, когда они к ней подойдут. Мужчина спросил что-то у консьержки, и она указала ему рукой на сидевшую у окна Розмари. Оба, улыбаясь, сразу подошли к ней.
-- Надеюсь, мы не заставили вас долго ждать, миссис Маклейн? -- любезно осведомился Гаррисон.
Встав, она с улыбкой протянула ему руку,-- сегодня вечером никаких непредвиденных неприятностей не будет.
Но Розмари упустила из виду выпивку. Гаррисон строго придерживался своего расписания -- опрокидывать по стаканчику виски каждые четверть часа. Причем его правилу должны следовать все, даже эта милая девушка, Анна, полька, приехавшая четыре месяца назад из Варшавы. Говорит на пяти языках, работает регистратором в отеле. Очень стремится выйти замуж за американца,-получить новый паспорт и власти не вышлют ее обратно в Варшаву. Сразу ясно, что ее устроит лишь фиктивный брак: быстрый развод и желанный паспорт в кармане.
Гаррисон, как он сказал, чем-то занимается в английском посольстве; он благодушно улыбался Анне. "По-видимому,-- подумала Розмари,-- чувствует облегчение, что Анну не устроит британский паспорт. Выискивает для себя американочку". Гаррисон опять распорядился разлить по стаканчикам виски для всех. Нужно признать, что виски совсем на него не действует: сидит совершенно прямо, руки не дрожат, когда зажигает сигареты, голос такой же низкий, бархатистый,-- голос джентльмена, отвечающего всем требованиям воспитанности и культуры,-- такой часто можно услышать в английских клубах. Британская империя скорее всего, окончательно не развалилась только благодаря таким людям, как он.
Облюбовали маленький, темный бар неподалеку от отеля Розмари.
-- Какое чудное, удобное местечко,-- заметил Гаррисон.
Однако в Париже таких чудных, удобных местечек для него хоть пруд пруди -- Розмари в этом вполне уверилась,-- он знал большинство посетителей, сидевших в баре. Несколько англичан такого же, как Гаррисон возраста (явно за тридцать), несколько французов помоложе. Виски появлялось неукоснительно -- по расписанию.
Вдруг перед глазами Розмари бар стал терять четкие очертания, все расплывалось, как в тумане, голова слегка кружилась... Предстоял еще обед с каким-то молодым американцем, и она никак не могла взять в толк, где же они с ним встретятся.
Вели разговор о Берте: армия только что вошла в Афины; Берт, конечно, будет в восторге -- обожает любые неприятности, родная для него стихия.
-- Очень боюсь за него,-- признался Гаррисон.-- Берту всегда как следует достается -- ему нравится грубая игра. В один прекрасный день он окажется в гавани Пирея или еще в какой-нибудь, похуже.
Розмари согласно кивнула.
-- Знаете, я думаю точно так же. Сколько раз говорила ему об этом. А он: Ах, любовь, моя, мужчина должен делать что положено мужчине. Не забывай об этом, любовь моя!"
Анна улыбалась сидя перед своим пятым стаканчиком. Как она в эту минуту напоминает Розмари ее собственную дочь: точно так же улыбается, со стаканом молока в руке, на сон грядущий.
-- Знавала я еще одного человека такого же, как он,-- вспомнила Розмари.-- Дизайнер, занимался интерьерами. Приятный человек, невысокий такой, тихий, возрастом за пятьдесят. Не крикливый, не задиристый, как Берт; американец. Его избили до смерти трое матросов в баре в Ливорно. Никто так и не узнал, что он там делал, в этом Ливорно.
Как же его звали? Знала была уверена, что знала. Встречалась с ним десятки раз, часто разговаривала на вечеринках. Он еще изобрел какой-то особенный стул -- она отлично помнит. Как раздражает, как злит, что никак не может восстановить в памяти его имя... Очень дурное предзнаменование. Человек, с которым ты беседовала часами, сделал важное в своей жизни -важное в своей жизни -- изобрел необычный стул,-- этот человек теперь мертв, а ты не можешь вспомнить его имя. Очень дурное предзнаменование...
Очередной раунд выпивки; Анна все улыбается; в баре становится заметно темнее. Ох, не надо бы, чтобы Берт очутился в Афинах,-- там на улицах полно танков, комендантский час; людей грабят, наставляя на жертву пистолет; солдаты нервничают, не понимают английских шуток из сказок. "Будь скорбно печальной -- любовь моя!"...
Наконец они покинули бар; перешли через мост. Река так медленно течет между замечательными памятниками; Париж -- истинная Библия, высеченная в камне; Виктор Гюго и все другие... Какой-то таксист чуть не сбил их с ног, облив потоком площадной брани.
-- Заткнись! -- рявкнул Гаррисон по-французски.
Вот уж совсем на него не похоже...
Анна по-прежнему улыбается.
-- Видите, как опасно на этих улицах! -- Гаррисон крепче сжал локоть Розмари,-- он явно взял на себя миссию оказывать ей всяческую поддержку.-Один малый, француз, мой знакомый, столкнулся на боковой улочке, возле Оперы, с другой машиной. Выскочил водитель и уложил моего приятеля на месте -- прямо на глазах у жены. А он ведь был знатоком каратэ или что-то в этом роде.
Анна не переставая улыбаться вставила:
-- В Варшаве еще хуже.
В Варшаве она сидела в тюрьме,-- правда, всего сорок восемь часов, но все равно -- в тюрьме.
В небольшом ресторанчике неподалеку от Елисейских полей у стойки бара они ожидали американца. Виски поступало периодически, но американца все не было. За столиками -- мужчины по одному у каждого в руках газета. На первой полосе -- фотография двух толстячков: пожилые джентльмены довольно робко тычут друг друга рапирами. Сегодня утром в Нейли, в одном парке, состоялась дуэль между двумя членами палаты депутатов; пролилась кровь -- совсем немного, пустячный укол в руку. Честь, таким образом, восстановлена. Ну что вы хотите? Франция...
-- Мне всего шестнадцать,-- рассказывала Анна.-- Приглашают меня на вечеринку -- один итальянский дипломат. Среди иностранцев я пользуюсь большим спросом из-за знания языков.-- Анна, по-видимому, большая любительница грамматического настоящего времени в рассказах о прошлом. Пью все еще только фруктовый сок. Потом всех присутствующих поляков арестовывают.
-- Encore trois whireys, Jean!1 -- крикнул Гаррисон бармену.
1 Еще три виски, Жан! (фр.).
-- Этот дипломат контрабандой вывозит из Польши произведения искусства -- продолжала Анна,-- большой любитель. Полиция допрашивает меня в течение десяти часов в маленькой тюремной камере. Хотят, чтобы я рассказала, как помогаю вывозить контрабандным путем произведения искусства и сколько мне за это платят. К тому же утверждают, что я шпионка. Что мне остается? Только расплакаться -- я ведь ничего не знаю. Приглашают меня на вечеринку -- иду на вечеринку. Говорю им, что хочу повидаться с мамой, а они -- что посадят меня под замок и будут держать здесь, в тюрьме, пока не заговорю. А до тех пор никто не узнает, где я нахожусь, никогда.-- Улыбнулась.-- Сажают ко мне в камеру двух других женщин -- проституток. Те разговаривают со мной очень грубо, смеются, когда я заливаюсь слезами. Они уже три месяца в тюрьме и не знают, когда их выпустят. Просто с ума сходят по мужчинам. "Три месяца без мужика -- это о-очень долго...". Из тряпок сооружают что-то...-- и заколебалась, не умея подобрать точное слово,-- похожее... на этот... предмет... ну, мужской половой орган.
-- Пенис,-- услужливо подсказал англичанин.
-- Ублажают им себя по очереди. Потом хотят опробовать и на мне. Я страшно визжу;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31