- Фигу увидим,
а не Париж. Нет, дудки! Крышечка нашей северо-западной армии, со святыми
упокой. Эх! - он горестно вздохнул, выплеснул из стакана чай и выпил
спирту. Выпуклые его глаза были тревожны и озлобленны.
- Значит, у тебя нет веры, нет?
- Во что? - спросил толстяк.
- В мощь нашего истинно-народного духа? В силу русских штыков, русс-
кого офицерства?
- Увы, увы и еще раз увы...
- На кой же чорт ты лез сюда?
- Дурак был. Сукин сын был. Сидеть бы мне, толстобрюхому болвану в
своем Пскове, голодать бы, как и все голодают... По крайней мере, брюхо
бы убавилось и одышка прошла. А офицерье наше наполовину сволочь, поме-
щичьи сынки...
- Тсс... Павлуша, не визжи... Неловко...
- А-а-а... Ушей боишься? А я вот не боюсь. Эй, Сидоров!. А хочешь ли
ты знать правду?
- Сидоров! - сверкнув на товарища глазами, сказал Сергей Николаевич.
- Вот что, Сидоров, иди в кухню и принеси ты нам баранинки с картошеч-
кой. - И когда денщик ушел, он в раздражении заговорил: - Слушай, Па-
вел... Я тебя прошу вести себя прилично. Нельзя же деморализовать людей.
Павел Федосеич выслушал замечание с фальшивым подобострастием, но
вдруг весь взорвался визгливым смехом:
- Деморализация? Ха-ха-ха... Мораль? А где у нас-то с тобой мораль,
да у всей нашей разбитой армии-то с Юденичем вместе?! Чьи мы френчи, да
сапоги носим? Английские. Чье жрем-пьем? Английское да французское. Чье
вооружение у нас? Тоже иностранцев.
- Постой, погоди, Павлуша...
- Нечего мне стоять... Я и сидя... Эх, Сережа, Сережа... Ведь ты пой-
ми... Нет, ты пойми своим высоким умом. На подачке мы все, на чужеземной
подачке. Бросили нам вкусный кусок: на, жри, чавкай! Но ведь даром никто
не даст, Сережа... И вот нам, русским, приказ: бей русских!..
- Но позволь, позволь...
- Так-так-так... Я знаю, что ты хочешь возражать: святая идея.
Ха-ха-ха... Врет твой ум!.. Ты сердце свое спроси, ежели оно у тебя
есть, - захлюпал, засвистал больным зубом толстяк и схватился за щеку. -
Ага! Зачем им нужно? Антанте-то? Эх, ты, теленок... со своей умной голо-
вой... А вот зачем. Им необходимо нашу Русь ослабить. Уж если землетря-
сение, так толчок за толчком, без передыху, чтоб доконать, чтоб пух из
России полетел. Значит, ты этого желаешь? Да? Этого?
- Нет. Но дело в том, что...
- Врешь! Ей богу врешь. Сразу вижу, что будешь от башки пороть.
Тьфу!..
Сергей Николаевич шагал в одной рубахе из угла в угол, нервно пощипы-
вая свою белокурую бородку. Щеки его горели. Он с опаской поглядывал на
дверь, откуда должен появиться Сидоров, и на своего брата, растерянно
хлопавшего глазами. Павел Федосеич, выкатив живот и запрокинув голову на
спинку кресла, сипло с присвистом дышал.
- И ты, зеленый вьюнош, Володя... как тебя... Петя что ли...
- Я - Николай Ребров...
- Наплевать... Знаю, что Ребров. Ты за братом не ходи... На Парижи
плюй, на Дальние Востоки чхай. Свое сердце слушай. Ха, мораль... Обкака-
лись мы с моралью-то с возвышенной...

* * *

Легли спать очень поздно. Братья на одной кровати. Электрическая
люстра горела под красным колпаком. Теплый спокойный сумрак нагонял на
юношу неотвязную дрему. И сквозь дрему, как сквозь вязкую глину, вплыва-
ли в уши вихрастые зыбкие слова:
- Я тебе дам письмо... Понял?.. Рекомендацию... Может быть, примут.
Даже наверное... А здесь - битком... Ах, ты, мальчонка славный...
Опьянел?..
Павел Федосеич долго пыхтел в кресле, разуваясь, с великим кряхтением
закорючив ногу, он снял сапог, посмотрел на него:
- Английский... Сволочь, - и швырнул в угол. - А это вот русская... -
он понюхал портянку, высморкался в нее и тоже бросил в угол. Потом гну-
саво, по-старушичьи затянул:

Ах ты, Русь моя, Русь державная,
Моя родина православная.

Потом заплакал, перхая и давясь:
- Бывшая, бывшая родина... Бывшая!.. - голова его склонилась на
грудь, он привалился виском к спинке кресла, разинул беззубый рот и зах-
рапел.
На цыпочках вошел денщик Сидоров. С простодушной улыбкой он посмотрел
на спящего Павла Федосеича, бережно разул его вторую ногу и унес сапоги
чистить, захватив к себе остаток спирта и закуски.
Глава IV

Старая орфография. Там жизнь, там!

Николай Ребров прожил у двоюродного брата два дня. На третий - в бод-
ром и веселом настроении зашагал дальше, искать свою судьбу. В его кар-
мане лежало рекомендательное письмо брата к поручику Баранову, а в серд-
це запечатлелись прощальные напутствия Сергея Николаевича и родственные,
почти отеческие об'ятия подвыпившего Павла Федосеича. Еще на сердце и в
мыслях была крылатая мечта о предстоящей поездке в Париж и путешествии
кругом света. Юноша весь погрузился в эту мечту, он так в нее поверил,
что ядовитый сарказм Павла Федосеича ничуть не мог его поколебать.
И в мечтах, не замечая пути, он еще засветло пришел в соседний
фольварк, где квартировал штаб дивизиона. В канцелярии, опрятной и свет-
лой, сидели два писаря. Один набивал папиросы, другой шлепал на пакеты
печати.
- Тебе кого?
- Поручика Баранова.
- Ад'ютанта? Они у генерала. Сейчас придут.
Зазвякали серебряные шпоры, и через открытую из генеральского кабине-
та дверь вышел сухой и высокий, подтянутый офицер. Нахмурив брови, он
быстро пробежал письмо.
- Ага... От Сергея Николаевича. Но дело в том, что мы штаты сокраща-
ем... А впрочем... Вы хорошо грамотный?.. Попробуйте что-нибудь напи-
сать...
Николай Ребров красиво, каллиграфически набросал несколько фраз. Раз-
дался звонок генерала.
- Довольно... Прекрасно... Дайте сюда, - сказал ад'ютант и, нежно
позвякивая шпорами по бархатной дорожке, скрылся.
Через минуту выплыл в расстегнутом сюртуке тучный генерал. Писаря
вскочили и вытянулись. Короткошеяя, круглая, усатая голова генерала, за-
вертелась в жирном подбородке, он потряс бумагой под самым носом юноши и
- сиплым басом:
- Это что? Новая орфография? Без еров, без ятей? Здесь, братец, у нас
не Совдепия. Не надо, к чорту, - и, раздраженно сопя, ушел обратно.
За ним долговязо ад'ютант. Писаря хихикнули. Один тихо сказал:
- Пропало твое дело.
- Ни черта, - сказал другой, - он у нас крут, да отходчив...
Вошедший ад'ютант об'явил:
- Ты принят... Не взыщи, у нас на "ты"... Субординация. - И к писарю:
- Слушай, как тебя... Масленников, выпиши ему ордер на экипировку. Жить
он будет с вами. А ты, Ребров, подай докладную записку о зачислении. Ты,
видать, грамотный. Из какого класса? Окончил? Значит почти студент. От-
лично. Я генерала переубедил. Старайся быть дисциплинированным. Волосы
под гребенку. Орфография - старая. Если произнесешь слово "товарищ" -
генерал упечет под суд. Садись, пиши. Сколько тебе лет? Восьмнадцать?
Можно дать больше.

* * *

Их комната была просторной, светлой, но насквозь прокуренной и про-
пахшей какой-то редечной солдатской вонью. По стенам висели: в узеньких
золоченых рамках старинные батальные гравюры английских мастеров, давно
остановившиеся в дубовой оправе часы и, на вбитых гвоздях, амуниция пи-
сарей. Грязь, окурки, кучи хлама. В особенности блистал неряшливостью
угол прапорщика Ножова. Сам прапорщик тоже представлял собою фигуру нео-
бычайную: черный, длинноволосый, с остренькой бородкой и впалой грудью,
он похож на переряженного в военную форму священника. Лицо сухое, с чер-
ными, блестящими, как у фанатика, глазами. В боях он командовал отрядом
мотоциклистов, но при беспорядочном, похожим на бегство, отступлении,
мотоциклетки застряли в проселочной русской грязи и достались красным.
Теперь прапорщик Ножов не у дел, наведывается в канцелярию дивизиона и
ждет назначения. С писарями - по-товарищески, образ его мыслей круто ук-
лонился влево, но писаря - матерые царисты - оказались плохими ему това-
рищами и за прапорщиком Ножовым, по приказу свыше, ведется слежка.
Николай Ребров этого не знал и сразу же с прапорщиком Ножовым сошел-
ся. В первое же воскресенье они пошли вдвоем гулять. Был морозный сол-
нечный день. Помещичий, облицованный диким камнем дом стоял в густом
парке и походил на средневековый замок.
- Ложно-мавританский стиль, - сказал Ножов. - А вон та крайняя башен-
ка в стиле барокко, выкрутасы какие понаверчены...
- Да, - подтвердил юноша, ничего не понимая.
- Я вам покажу, интересные в этом доме штучки есть: в нижнем этаже
очень большой зал, перекрытый крестовым сводом. Очень смелые линии, пря-
мо красота. И недурна роспись. Подделка под Джотто или Дуччио, довольно
безграмотная, впрочем. Под средневековье...
- А вы понимаете в этом толк?
- А как же! - воскликнул Ножов. - Я ж студент института гражданских
инженеров и немножко художник. Фу, чорт, как щипнуло за ухо... - он при-
поднял воротник офицерской английской шинели и стал снегом тереть уши. -
Ну, а вы как, товарищ! Вы-то зачем приперлись сюда, в эту погибель, с
позволенья сказать? Ведь здесь мертвечина, погост... Трупным телом пах-
нет.
- А вы? - вопросительно улыбнулся юноша.
- Я? Ну, я... так сказать... Я человек военный... Ну, просто испугал-
ся революции... Смалодушничал... А теперь... О-о!.. Теперь я не тот...
Во мне, как в железном брусе, при испытании на разрыв, на скручивание,
на сжатие произошла, так сказать, некая деформация частиц. И эти, так
сказать, частицы моего "я" толкнули меня влево. - Он шагал, как журавль,
клюя носом, теребил черную курчавую бородку и похихикивал. - Я постара-
юсь себя, так сказать...
- А нас убежало человек двенадцать из училища. Просто так... - прер-
вал его юноша. - Погода хорошая была. Снялись и улетели, как скворцы. У
белых все-таки посытней. Сало было, белый хлеб. И дисциплина замеча-
тельная. А потом, они говорили, что большевиков обязательно свергнут, не
теперь, так вскорости. Ведь у нас многие убежали. В особенности купцы.
Даже архиерей. А семейства свои оставили.
- Какое же у архиерея семейство? Любовница - что ли?
- Что вы, что вы! - сконфузился юноша. - Я про купцов.
Они прошли версты две. Местность открытая, слегка всхолмленная,
кой-где чернели рощицы, скрывавшие мызы эстонцев. Свежий снег ослепи-
тельно белел под солнцем. Николай Ребров щурился, студент-прапорщик на-
дел круглые синие очки.
- Да, товарищ, - сказал он. - Поистине мы с вами дурака сваляли. Там
жизнь, там!
- Где?
- За Пейпус-озером. И только отсюда, с этого кладбища, я по-настояще-
му, так сказать, вижу Русь и знаю, что она хочет...
- Ничего не хочет, - занозисто проговорил Николай Ребров. - Все хо-
тят, чтобы красные сквозь землю провалились. Аксиома. И как можно ско-
рей.
- Кто все-то?
- Как кто? Все! Спросите крестьян, спросите горожан...
- Да, да!.. Спросите кулаков, купцов, долгогривых, зажиточных чинов-
ников, у которых свои домишки... Так?
Они вступили в небольшой хвойный перелесок. Налево - просека. Слышал-
ся крепкий стук топора. С лаем выскочила черненькая собачонка - хвост
калачом.
- Нейва! - крикнул прапорщик Ножов. Собачонка насторожила уши, зави-
ляла хвостом. - Подождите, товарищ. Вот присядьте на пень... Нате папи-
роску, я сейчас.
Ножов рысью побежал по просеке, собачонка встретила его по-знакомому
и оба скрылись в лесу.
Вскоре топор замолк.
Николай Ребров, затягиваясь крепким табаком, старался привести в по-
рядок свой разговор с Ножовым. Почему прапор думает, что только отсюда
можно разглядеть, что хочет Русь? И что он в этом деле понимает? Или вот
тоже Павел Федосеич... Ведь за дело взялись люди поумнее их: генералы,
адмиралы, может быть, из царской фамилии кой-кто, наконец, такие извест-
ные головы, как Милюков, Родзянко, Гучков... А у них кто? Там, за Пей-
пус-озером? Кто они? Даже смешно сравнить.
По просеке, прямо на юношу, мчался заяц, и где-то с визгливым лаем,
невидимкой носилась собачонка. Саженях в трех от замеревшего юноши заяц
присел, поднялся на дыбки и стал водить взад-вперед длинными ушами. Ни-
колай Ребров гикнул и бросил шапку. Заяц козлом вверх и - как стрела -
вдоль опушки леса. За ним собака. Николай тоже побежал следом с диким
криком, хохотом и улюлюканьем, но измучился в сугробах и, запыхавшийся,
вернулся на шоссе. От просеки, не торопясь, нога за ногу, шел прапорщик
и сквозь темные очки читал газету.
- Свеженькая, - сказал он, тряхнув газетой, его сухощекое лицо расп-
лылось в улыбке.
- Откуда? - удивился юноша.
- Из России... Только чур - секрет... Тайна. Поняли? А вот тут еще
кой-что... Повкуснее, - и он похлопал себя по оттопырившемуся карману,
откуда торчал тугой сверток бумаги. - Эх, денег бы где достать...
- Зачем вам?
- Как зачем? А разве это даром? Думаете, это дешево стоит? Впрочем, у
них отлично, так сказать, поставлено.
- Что?
- Фу, недогадливый какой. Да пропаганда! Ведь здесь, если хотите,
очень много наших агентов, большевиков. Ну, и...
- Почему - наших? Разве вы большевик?
- А как вы думаете? - Ножов поднял очки и прищурился на юношу. Потом,
спокойно: - Нет, я не большевик... Не пугайтесь. - И... - он погрозил
пальцем, - и - молчок. - Последнее слово он произнес тихо, но так внуши-
тельно, с такой скрытой угрозой в глазах и жесте, что Николай Ребров
весь как-то сжался и растерянно сказал:
- Конечно, конечно... Будьте спокойны, товарищ Ножов. - Ну, а вот
об'ясните мне: почему наша армия потерпела такое фиаско?
- Какая наша армия? - оторвался Ножов от чтения на ходу. - Ах, армия
Юденича? Да очень просто. Тут и немецкие интрижки против союзных держав:
Германия себе добра желала, Франция с Англией - себе. А об России они не
думали. А потом этот самый Бермонд... Слыхали? Который именовал себя
князем Аваловым. Слыхали про его поход на Ригу против большевиков? Нет?
Когда-нибудь после... Долго рассказывать... Ну, еще что?.. Раздор в ко-
мандном составе армии, шкурничество, паршиво налаженный транспорт, взор-
ванный возле Ямбурга мост... Словом, одно к одному так оно и шло. А
главное - реакционность наших командиров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17