Николай бросился поднимать, запнулся, опрокинул стул, сказал:
- Виноват, - и сквозь слезы засмеялся. - Петр Петрович! Ваше высокоб-
лагородие. Ну, давайте поцелуемся, Петр Петрович. Умрем за Россию, ей
богу умрем!..
- Обязательно, Николаша, умрем. Садись, садись... Больше пить -
ни-ни...
- Чорт с ними - все эстонки, все Варвары Михайловны... все сестры Ма-
рии. Ах, Петр Петрович, отец родной!.. Ну, если б вы видели сестру Ма-
рию... Марья Яновна, эстонка... Люблю, и ее люблю!.. Но чисто, платони-
чески. Ей богу. Красивая, знаете, красивая, апельсин без корочек, ну так
и брыжжет. И она меня беззаветно любит... Петр Петрович, как мне быть?
Она изменила мне тоже, она выходит замуж. Как мне быть? Я женюсь на ней,
Петр Петрович, я отобью!.. Она пойдет...
- Когда бежишь?
- Скоро, Петр Петрович... Компанией. Человек с десяток.
- И я с вами, - сказал серьезно офицер.
Юноша кособоко попятился на каблуках и дико закричал: - Ура, Ура!! -
потом сорвал с вешалки ад'ютанские рейтузы, подбросил их вверх. -
Ура-а!! - двинул ногой стул, опрокинул умывальник. - Урра! Ура! - и сам
упал в бежавшую ручейками лужу.
Офицер усадил его в кресло, натер одеколоном виски, грудь, за ушами,
накапал нашатырного спирта в стакан с водой.
- Пей, экий ты слабеха, - а сам опять проглотил залпом две рюмки
коньяку.
Николай Ребров блаженно защурился, запрокинул голову на спинку кресла
и весь куда-то поплыл, поплыл как в волнах. И плывет другой, знакомый,
близкий, рядом, тесно, плечом к плечу. Говорит знакомо:
- Тебе легко. Мне трудней. А почему? Я - офицер. Вот, скажем, переб-
рались мы с тобой на тот берег. Схватили нас, тебе ничего - иди, а мне
расстрел. - Юноша встряхнул головой и протер глаза. - Но я служить хочу,
черти. Не убивайте, черти... Возьмите меня, используйте мои знания. Я
верный рубака, и рука моя - кистень. Товарищи, каюсь, заблуждался. Това-
рищи! Я ваш... Посылайте меня на передовые позиции, в огонь, в пекло!..
Юноша видит сквозь туман: ад'ютант повалился перед китайской ширмой
на колени и бьет себя кулаком в грудь, крича:
- Я, Петр Баранов, ломаю свою офицерскую шпагу, рву золотые погоны!
Товарищи, верьте!.. Вот мое сердце, вот моя кровь, вся моя жизнь, - все
отдаю вам, Республике, родине моей!.. Ведите!!
Поручик кричал надрывно, исступленно: слова его - огонь и кровь, лицо
искривилось в жестоких муках. Юноше стало страшно. Он бросился подымать
поручика.
- Дурак, - бранился тот, - мальчишка. Что ты, мальчишка, знаешь! Ду-
рак, - и, пошатываясь, сам добрался до кресла.
Юноша накапал в рюмку нашатырного спирта:
- Петр Петрович, примите, будьте любезны.
Поручик плаксиво улыбнулся, выплеснул из рюмки бурду и налил вина.
Потом снял с мизинца перстень, стал надевать на горячий розовый мизинец
юноши.
- Что вы, Петр Петрович!
- Бери, бери, бери! Без рассуждений... Вот часы... Суй в карман... В
дороге пригодятся... Что?
- Вы ж сами... Вам самим...
Он вытащил из-под кровати пыльный чемодан, опрокинул содержимое на
пол:
- Садись, давай делить... По-братски, как коммунисты. На носки, но-
вые, теплые, пригодятся... На фуфайку, на кальсоны... Нессесер не дам,
надо... Мыло! На мыло... Рррезеда...
Пили, пели, целовались. Плавал дым, плавала и кружилась комната,
всплывали одна за другой, как привидения, человеческие фигуры, кричали,
грозили, топали:
- Ах, какой безобразий... Какой безобразий!..
Потом хозяин и гость шли в обнимку сквозь лес к могиле Кравчука. Было
тихо, месячно, но лес неизвестно почему шумел и мотался, как пьяный. От
этого сплошного шума юношу бросало в стороны и в голове гудело.
- Петр Петрович, мы ввыпивши...
- Николаша, друг, младенец! Вниманье, декламирую:

Бурцев! Ера, забияка,
Собутыльник дорогой
Рради ррома и арака
Посети домишко мой!..

- Эх, Николаша, вечная память Кравчуку! Пой!.. "Заму-у-чен в тя-
жо-о-лой неволе, ты сла-а-вною смертью погиб..." Пой!.. Ну и дурак был
покойничек... Глуп как... как хохол. Что?
Тыкаясь носами в холодное дерево, целовали могильный крест, клялись в
верности новой России и, охрипшие, обессилевшие, плелись домой. Николаю
Реброву было жарко, хотелось кинуться в снег. Поручик крепко держал его
за руку. Когда проходили через плотину игрушечной мельницы, поручик за-
пел:

Прощай, мой мельник дорогой,
Я ухожу вслед за водой,
Дале-око, далеко...

Николай Ребров остановился и взглянул в прыгавшее лицо ад'ютанта.
- Вот и вы плачете, Петр Петрович.
- Это во мне Шуберт плачет, Еган Шуберт. Знаешь, чья это песенка? - и
ад'ютант наскоро провел рукавом шинели по глазам. - А я ухожу, брат...
Чувствую, что так... Крышка!.. Ухожу, брат, ухожу... "Дале-о-о-ко, дале-
ко" - с чувством пропел он, повалился в сугроб и зарыдал.
Глава XV

Конфликт улажен

Николай Ребров смутно припомнил все это на другой день утром. На ми-
зинце дорогой перстень, в кармане золотые часы.
- Надо сейчас же отнести обратно и извиниться перед поручиком. Милый,
родной Петр Петрович.
Юноше сделалось невыносимо жаль его. Какой он, правда, несчастный. И
как хорошо, что он тоже решил бежать с их партией.
Соседние койки были пусты, но юноше не хотелось вставать. А чорт с
ней, с канцелярией. И только в первом часу он направился к поручику Ба-
ранову. Но поручик Баранов в это время был в доме баронессы. Он в парад-
ной походной форме - перчатки, шашка через плечо - в рейтузах же прита-
ился браунинг.
- Ах, как это кстати, поручик!.. А я только что за вами хотела пос-
лать, - испуганным голосом сказала баронесса громко, а шопотом, чтоб не
слышали генерал и ротмистр Белявский: - прошу вас об'яснение отложить.
Да?
- Не беспокойтесь, - так же тихо ответил он, целуя ее руку.
Генерал взял конем двух пешек - шах королю! - и к Баранову:
- А-а!.. Поручик... Очень рад, очень рад... А меня чествуют сегодня.
Вот баронессушка-затейница... Радехонька, что я уезжаю.
Партнер генерала, ротмистр Белявский, поднялся из-за шахматного сто-
лика и стоял браво, каблук в каблук. Его румяное лицо с седеющими баками
и с высоким лоснящимся лбом надменно улыбалось. Подавать или не подавать
руки? - и подал первый. Рука поручика Баранова небрежно, как бы мимохо-
дом, коснулась его холодных пальцев. Ротмистр нервно сел. Его глаза рас-
терянно забегали по шахматной доске.
- Шах королю, Антон Антоныч! - повторил генерал с задором игрока и
закряхтел. - А ну! А ну!..
Звяканье шпор четко гранило шаги поручика Баранова.
- Королю шах, а ротмистру, кажется, мат, - едва скрывая раздражение,
сказал он.
- Что? Пардон, в каком смысле? - правая бровь Белявского приподнялась
и опустилась.
- Ваши полосатые брючки и клетчатый смокинг очень идут к вашей фигу-
ре, - сказал ад'ютант, - во всяком случае - мундир не будет скучать о
вас, как об офицере.
- Что вы этим хотите сказать?
- Господа! Что за пикировка?.. - на ходу прошуршала хозяйка юбками. -
Я в момент, в момент.
- Да, да, - повел плечами генерал. - При чем тут? Ваш ход, Антон Ан-
тоныч. Прошу!
Белявский растерянно-нервным жестом поправил белейшие манжеты, как бы
собираясь схватиться в рукопашную, и к поручику:
- Нет, что вы этим хотите сказать?
- Я хочу сказать, - хладнокровно пыхнул облаком дыма поручик Баранов,
- что ваш предшественник, барон фон-Берлауген, был, видимо, выше вас:
брючки чуть-чуть вам коротковаты.
- Пардон, генерал, - и бывший ротмистр Белявский величаво поднялся,
ударил взглядом по поручику, и так же величавочеткой, нервной поступью,
чуть поводя локтями, скрылся за портьерой.
Поручик Баранов зловеще улыбнулся:
- Извините, ваше превосходительство. Я решил с ним посчитаться.
- Только не в моем присутствии... Увольте, увольте... И не здесь и не
сейчас... - замахал руками генерал и затряс головой как паралитик. -
Слушайте, поручик, поручик!
Но... за всколыхнувшейся портьерой раздался серебристый лай Мимишки.
Генерал поднялся и, растирая отсиженную ногу, болезненно закултыхал по
опустевшей комнате.
- Можно? - остановился поручик на пороге будуара. Баронесса сидела
против венецианского, в серебре, зеркала, спиной к поручику Баранову и
освежала пуховкой свое сразу осевшее лицо. Сбоку от нее нахохлившимся
индюком стоял Белявский. Он левую руку заложил в карман, а правой округ-
ло жестикулировал и, захлебываясь, что-то невнятно бормотал. - Можно?
Баронесса пружинно встала и так быстро повернулась, что ниспадающие
до полу шелковые ленты ее платья взвились и хлестнули воздух. Она крепко
оперлась локтем о старинную с бесчисленными ящичками шифоньерку, запро-
кинула навстречу поручику голову: - Ну-с? - и закусила дрогнувшие губы.
Глаза Белявского метнулись от нее к нему. Он вынул платок и осторожными
прикосновениями, словно боясь размазать пудру, стал вытирать свой вдруг
вспотевший лоб.
- Извините, баронесса, - начал поручик ровным голосом, силясь ка-
заться спокойным. - Вы изволили в своем любезном письме поставить мне
ультиматум: или - или.
Баронесса закусила губы крепче, и глаза ее округлились страхом, как
будто над ее головой взмахнул топор. Белявский бессильно опустился на
ковровый пуф, в его руке дрожал золотой портсигар с баронской короной.
- Спокойствие, баронесса, не волнуйтесь, - изысканно-вежливо покло-
нившись, сказал поручик. - Я буду лаконичен. Мне вас жаль, баронесса. И
только поэтому, пользуясь правом нашей прежней дружбы с вами, я считаю
долгом заявить, что сей человек - подлец.
Баронесса враз опустила, вскинула руки, скомкала и разорвала платок.
Мимишка, злобно тявкнув, бросилась на трюмо, где отразился вскочивший
и бестолково замахавший руками Белявский.
- Как? Что? Вы ответите! Ответите! - выкрикивал он заячьим, трусливым
визгом.
- Да, отвечу, - спокойно сказал Баранов, однако его подбородок стал
тверд и прям, а рот скривился. - Если б не было здесь дамы, я немедленно
ответил бы вам пощечиной. Во всяком случае, эксротмистр, я в любой час
дня и ночи к вашим услугам, - поручик сделал полупоклон. - Предупреждаю,
что если до завтрашнего вечера не последует с вашей стороны вызова - я
вас убью. Честь имею кланяться, баронесса.
- Интриган! Неуч! Грубиян! - прерывая его речь, топала баронесса
стройной, в шелковой паутине, ножкой, и...
- Господа, господа... Что это значит?.. Ая-я-й... - наконец прикулты-
хал и генерал, еле волоча отсиженную ногу.
- Честь имею кланяться, ваше превосходительство, - щелкнул шпорами
поручик. - Конфликт улажен и... в вашем отсутствии.
Глава XVI

Белое видение

К Николаю Реброву пришел Трофим Егоров, они вместе отправились отыс-
кивать возницу-эстонца, чтоб условиться с ним о дне побега. Егоров очень
обрадовался, что поручик Баранов бежит с ними. - Это такой человек! Та-
кой человек! Этот выведет. - Они зашли, как их учили, в мелочную лавчон-
ку, помещавшуюся возле какого-то средней руки фольварка, и наказали ры-
жему лавочнику, чтоб он уведомил возницу.
- Сколько народ?
- Девять.
- Надо два подвода... Ладно, скажу. Через три дня в ночь... Какая
день? Суббот.
Николай Ребров расстался с Егоровым и пошел навсегда проститься с Ма-
рией Яновной. Как-то она живет? Иногда воспоминания о ней меркли, засло-
нялись повседневным сором и служебными заботами, но чувство благодарнос-
ти за спасение его жизни и весь ее милый, пленивший юношу облик, крепко
вросли в его сердце. Чем ближе подходил он к заветному дому, тем неот-
вязчивей впивалась в мозг давно отзвучавшая бредовая фраза: "Дмитрий
Панфилыч помер". Жив или помер, жив или помер?.. А вдруг... - Николай
Ребров несмело потянул скобку двери.
- Коля! Милый! Почему ты так долго был прочь?! Отец, гляди кто при-
шел! - сорвала с груди фартук, бросилась к нему на шею растрепанная,
раскрасневшаяся у плиты Мария Яновна.
И юноше вдруг стало так тепло и радостно у родной груди.
- Ого-гогого - вылез, загоготал, смеясь, старик. - Троф пилить? Да-
вай-давай... - тоже обнял юношу, поцеловал и укорчиво закачал длинново-
лосой головой. - Эх, дурак, дурак... Такой девка упускал.
- А как, Дмитрий Панфилыч здоров? - и юноша затаил дыханье.
Старик сердито, безнадежно махнул рукой. Мария Яновна сказала:
- Умер.
Юноша отпрянул прочь:
- Как! Неужели? Царство небесное... Когда?
- Жив, - сказала она печально. - К сожалению - жив... Но для меня,
для мой сердца - он мертвый... - и вновь засмеялась звонким, чистым сме-
хом. - Ну, как я рада. Садись, говори... Николай, милый! Ах, что же я
такая неодетая!.. - и она быстро скрылась за перегородкой.
Николай заметил, как она перекрестилась на-ходу и что-то зашептала,
должно быть, молитву.
- Ничего, ничего... как это... - старик, попыхивая трубкой, накинул
шубу и - к выходу. - Ничего... Одеваться пошел Мария. Ничего. Ладно... А
я в лавку, - подмигнул он и захлопнул за собой дверь.
Юноша смутился. Намеки старика толкали его за перегородку, где вдруг
призывно захрустело полотно иль шелк. Кровь юноши на миг остановилась.
- Мария! - перегородку опахнуло полымем, дом исчез, и мимо его взора
процвело черемуховым цветом, проплескалось белое видение.
- Милый!.. Ах, какая несчастная твоя Мария...
...И Николай сладостно подумал, что он опять в бреду...
...Когда под окном послышались шаги, Мария, обнимая юношу нагими пол-
ными руками, в третий раз сказала, почти крикнула:
- Неужели ты не можешь понимать, что пропадешь в России!.. Такой го-
лод, такой кровь везде... Сразу в сольдат и на война... Ну, оставайся
же...
- Нет, Мария, не могу.
- Ах, оставь! - топнула она с брезгливой гримасой. - У меня и так
боль... Не понимай, куда деть. Митрий развратник!.. Митрий таскается по
чужим женщин... Пфе! Какой дрянь! Так только может допускать необразо-
ванни матсь... мужик.
- Как ты могла сойтись с таким?
- Ах, смешной вопрос. Как ты попал сюда? А мой брат лежит в вашей
земле? Как старуха, жена Митрий, живет в бане с какой-то ваш чиновник?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17