- Прием окончен, - Колодец рубанул ребром ладони по прилавку. -
Перестройка, Туз! Мы, как все, в едином порыве.
Пыльная комната опустела, Настурция хлебала квас: не боится Мордасов
ничего, а она боится - деньги в рост! - тут надо силу духа иметь. Зато ты
спишь спокойно, посмеивался Колодец, хоть и сам спал дай бог, из пушки
пали, не моргнет. Или жить или бояться. Одно из двух. Давно они это
обсудили с Настурцией. Притыка - девка заглядение, ей отовсюду валится, а
Колодец вынужден заботиться о себе сам. Мордасов припомнил свидание,
оговоренное со Шпындро, заглянул в бумажник - только девять сотен.
- Дай триста!
Настурция оторвалась от кружки кваса, полезла за деньгами.
- А лучше пятихатку, - поправился Мордасов, - выездного встречаю, у
них семь пятниц на неделе и всегда им мало. Народец! Государственные
люди...
- Не все же, - Настурция протянула деньги, припоминая пламенный роман
с одним выездным позапрошлым летом.
- Не все? - взметнул бровь Колодец. - Если и не все, только со
страху, как ты. Какую щель узрят, нырь в нее и пошел деньгу помпой качать.
Понятное дело, если такие возможности только за то, что ты ездишь по белу
свету, у всякого душа дрогнет. Не пойму, за что им такая привилегия?..
- Они языки знают, - попыталась оправдать Настурция.
- Языки?! Не смеши! - Колодец запрятал деньги, заколол бумажник
булавкой. - Шпын вроде Туза, тоже тут мне читал инструкцию к плейеру,
вроде как маде уса получалось, я все ж два курса откукарекал - кумекаю...
Мордасов затосковал: не кончил институт, не вырвал диплом, коптит
тут, рубли ссужает, а такие, как Шпын страну представляют за пределами,
тьфу! И рассказы их понапридуманные, насквозь фальшивые, а сам в пакет
лезет и ручки пригоршнями на свет божий извлекает. Совмещаются же в одном
и том же человеке идеалы прозрачно хрустальные и... ручки по пятерке
загонять, а если паркер с допбаллоном меньше чирика ни-ни. Мордасов
припомнил первое крупное столкновение с Игорем насчет одноразовых
зажигалок, оба характер держали, завелся тогда Колодец из-за тайваньских
часов, что Шпын отвалил ему в подарок. Такие не пользую, криво усмехнулся
Мордасов, а за чертвертной толкну, если желаешь.
За четвертной? Шпындро побледнел и ни слова не говоря забрал часы -
Мордасов враз расшифровал разочарование спикуля, знал, отчего уныние:
Шпындро этой парой пускал пробный шар и вышло, что тайваньские часы не
товар, а Мордасов безжалостно добил: им цена трояк и тот рваный, даже
детвора брезгует... Потом и сцепились в подсобке насчет одноразовок, орали
до хрипоты, а Настурция бегала к Рыжухе за квасом, чтоб охладить крикунов;
через месяц про ругань забыли и все покатилось, как заведено.
Языки!
Колодец помнил, как прошлым летом заскочил с Игорем по случаю к
приятелю Мордасова на видуху попялиться, а там лента в самой середине
фильма в разгар пальбы и напряжения вдруг без перевода пошла; Мордасов
толкнул в бок Шпындро, мол, давай, толмач, разъясняй сирым, все притихли,
Шпындро тяжело вздохнул, пробормотал невразумительное, а дальше напомнил
рыбу, выброшенную на берег - только рот разевал да таращил глаза.
Идиоматики многовато, пробурчал Шпын и сник.
Языки!
Мордасов еще раз проверил накрепко зашпиленный булавкой ветхий
бумажник, любил старую вещицу, с ним начинал, из суеверных соображений не
променял бы на чистого крокодила или змею, хоть и даром достающиеся.
Бумажник Колодцу счастье приносил - факт, в нем вроде, как сила и везение
его упакованы, вроде жизни Кащея в игле.
Языки!
Колодец глянул в упор - Настурция отвела глаза. Еще смущается, не
разучилась. Колодец стащил очки, принялся протирать стекла замшевым
лоскутом, перед глазами поплыло, в размытости очертаний возник Шпындро,
высокий, худой, с улыбками на любой вкус, холодноватый, будто только что
разразившийся многозначительно: такая у нас миссия... Миссия! Языки! Черт
бы их побрал! Колодец нацепил очки на близорукие глаза.
- За державу обидно! - Потертый бумажник скользнул во внутренний
карман.
Настурция вытаращила глазищи: Шпындро ей нравился и сейчас девица
уяснила, почуяла женским нюхом, что гнев Мордасова направлен против
неизменно вежливого, тихоголосого москвича. Настурция случалось мечтала,
склонясь над пыльным прилавком, как вышагивает под руку с Игорем в далекой
стране и блики с промытых до нереального блеска витрин скачут по ее лицу,
она виснет на руке любимого крепкой, натренированной теннисными махами, и
прилепляется к витрине и просительно показывает глазами, то на сумку
матовой кожи, то на вечернее платье несусветной цены, Игорь поддается
минутной слабости, заводит избранницу в дорогущий магазин, но, только
завидев продавца, дает задний ход, молниеносно пересчитав, сколько же
мелкого высокорентабельного при перепродаже товара можно приобрести вместо
сумки, если приглядеться не очень-то и красивой, даже тяжелой очертаниями,
определенно не пойдущей Настурции.
- Зинка про парфюм забегала? - Настурция откинулась и лицо ее приняло
то надменное выражение, с которым Настурция встречала нескромные взгляды
мужчин и с которым забиралась в машины ухажеров южных кровей.
Колодец откипел, посмотрел сквозь напарницу и вышел на пыльную
площадь, через пять шагов налетел на тройку: Стручок, Туз треф и
неизвестный. Глаза Стручка остекленели, но приподнять почтительно картуз
не забыл, Туз треф приложил ладонь к лаково блестящим вихрам, отдавая
шутейно честь, и бравый жест при тусклом взоре и опущенных уголках губ
произвел жутковатое впечатление. Колодец бросил взгляд на пьянчужек, как
рачительный хозяин на дойных буренок, и двинул к ресторану.

Шпындро после обеда вызвал Филин. Игорь Иванович шел к начальнику,
прикидывая, по какому вопросу его тревожат.
Филин восседал грузно, громоздился над пустым столом, длинные седины
с желтизной, руки в наколках - якоря, русалки, буквы... Пепельница полна
окурков. Филина Шпындро не опасался: вулкан, изрыгающий вату, вот кто
такой Филин, старик давно на кукане, размер подношений ему определен:
повыше рубашки с бутылкой пониже магнитофона, медианное значение плюс
рыболовные снасти.
Шпындро правила игры соблюдал: постучал, сел только по кивку, раскрыл
тонкую папку.
Филин закурил "Беломор", был в этом свой шик, все иноземельными
смолят, а тут запах народный, глубинный, определенно шик.
Филин распечатал новую пачку, внимательно изучая карту, будто завтра
ему предстоял тяжелый переход по каналу, а то и бой в тех местах; папиросу
мучал долго: вытряхивал табачные крошки, мял мундштук, стучал о
полированную поверхность, то одним концом папиросы, то другим, наконец,
воткнул беломорину в рот и Шпындро обратил внимание, что на нижней губе
Филина трещина и даже кровит похоже.
- М-да... - Филин пошарил в поисках зажигалки, подчиненный щелкнул
своей: сам не курил, но зажигалку в кармане таскал, как раз для таких вот
надобностей.
- М-да... - Филин окутался дымным облаком. - Анекдотцем не побалуешь?
Все знали, что Шпындро умел веселить начальство, не простое уменье,
требующее не малой работы над собой; рассказывал анекдот с перцем, зная,
что Филин благоволит зубоскальству крутого замеса.
- М-да... - Филин не рассмеялся, Игорь Иванович посетовал - анекдот
знать не в масть, накладка вышла, но особенно не занервничал, подумаешь,
другим сейчас перекроет из беспроигрышных. Филин выслушал и второй,
внимательно, сквозь дымное марево выныривали порознь то глаза Филина, то
приплюснутые уши, то шапка седых волос.
- М-да... - Филин так и не расщедрился на смех, вывалил пепельницу в
урну и загасил окурок с невиданным тщанием, будто от того, как он
расправится с бывшей папиросой, зависело, будут ли в мире еще пожары или
нет.
Тянет время! Шпындро узрел, что папка на коленях лежит вверх ногами и
бумаги в ней тоже. Что затевает кабан? Шпындро некстати закашлялся от
дыма.
- Горлодер? - Участливо осведомился Филин и непонятно становилось
узрел ли он, что перед вызванным на ковер бумаги лежат вверх ногами или
нет. - М-да... - Филин вытащил вторую папиросу и ритуал полностью
повторился. Вошла секретарь. Филин вытянул ладонь, помял большим пальцем
левой руки пальцы правой, будто прикидывая, не пора ли стричь ногти.
- Мы заняты... пока... пусть обождут...
Секретарь вышла.
Шпындро чувствовал себя неуютно: неужели что просочилось? Так он и
думал, однажды начнется, и тот же Филин не подсобит, будет топить и
распекать на собраниях, бить в грудь, каяться, что проглядели. Или жить,
или бояться! Так говаривал Мордасов. Алчному Прокопычу что? У торгаша
амплуа не из престижных, хоть и денежное. Тут же есть, что терять, тут,
как у саперов, раз ошибся и... вся свора набросится, искупая в ярости воя
собственные грешки.
Кресло под Филиным заскрипело, за спиной хозяина кабинета сияли
корешки привычных томиков, ни разу не тронутых, даже ключ от застекленного
шкафа давно потерялся, во всяком случае Шпындро не примечал его уже не
один год.
- Ты вот что... - начал Филин и умолк.
Шпындро пытался понять: знает что или нет. Признаваться ему, конечно,
нельзя, никак нельзя, тут поспешность смерти подобна, недаром Колодец
вразумлял: никогда не сознавайся, последнее дело, только говорят, что
послабку дадут, дуля! Накрутят не крякнешь, все отметай, а ежели припрут
вчистую, что ж... пришла видать пора по счету платить, утешайся, что и
тебе выпало Матросовым себя испытать.
Может жена Наталья где прокололась? Не раз и не два твердил ей: гони
своих девок взашей, весь этот Мосгорспикульпром, не оберешься с ними,
разве это люди? сначала возьмут, деньги заплатят, а через неделю вещь
возвращать! где такое видано? К чести Мордасова за тем не водились такие
безобразия, у комиссионщика, как и у коллег Шпындро, вырвать согласие, что
покойника у смерти, но уж, если решили, согласовали, тогда свое слово
блюди, есть же в каждом деле этика. Наталья! Наталья! Может с Крупняковым
неприятности, он же занялся продажей их машины и, хотя все давным-давно
отлажено до мелочей, вдруг сбой и не предугадаешь какой.
Филин снова потянулся к пачке папирос, подчиненный не выдержал:
- Случилось что, Николай Сергеич?
Филин принадлежал к старой школе, не привыкшей, чтоб в их кабинете их
же и вопросами гвоздили, поперхнулся, начал заливаться волной удушливой
красноты, поднимающейся снизу, от толстой шеи, распирающей ворот рубахи.
- Много курю, - Филин потрогал подбородок с нежностью и опаской,
будто у него нарывала челюсть, вопрос подчиненного повис в воздухе.
Умеет увиливать, когда надо, старый лис. Шпындро успокоился, не могла
Наталья без него дать ход делу с машиной. Может, что по линии Колодца? Не
похоже. Другие вон как неосторожны - торги чуть ли в открытую - и в ус не
дуют, он же давно отладил каналы сбыта, протирает их методично, смазывает,
не ленясь, прокола не должно быть.
- Смешной второй анекдот, - ожил Филин, - х-м... муж, как всегда,
последним узнает... х-м... вроде меня, я вот тут узнал, ты... - и снова
молчок.
Сердце Шпындро замерло и вдруг понеслось опрометью: добивает рыбачок,
точно, с рыбами поднаторел водить на лесе, зацепив крючком за губу. Узнал!
Что узнал? Тянешь, прикидываешь, Филин. Мало я тебе перетаскал, всего и не
упомнишь теперь; от себя отрывал, пустил бы в дело или в переплав - никак
не меньше четверти машины, а то и половины приплыло бы... взять хоть набор
кожаных галстуков - пять штук - королевские! чего там, теперь такой не
купишь ни за какие коврижки и ни разу не видел подноситель на Филине тех
галстуков, таскает двухрублевый, лучевский, жеваный-пережеваный и сыновей
у Филина нет, две дочери, выходит Филин те галстуки сам в переплав пустил
или переподарил кому понужнее; сам Шпындро знавал эту практику, переживал
это чувство, вроде и жалко из рук выпускать, а вроде и самому досталось
бесплатно. Или зажигалки в резном футляре, красавицы, ход плавный, пьезо,
огонек аккуратный, будто рисованный и поверхность отшлифована, хоть языком
лижи...
Над Филиным заклубился дым, казалось, пожелтевшие седины начальника
переполнены табачной отравой и вскоре из желтых станут коричневыми.
Филин умел особенным образом не молчать и не говорить, а издавать
хрипы и мычания, будто прочищал глотку от мокроты или пытался унять
першащее горло: Х-м... ы-ы... м-м... ыы-хм...
Узнал! Что? Неужели? Взмокли подмышки, ворот рубахи внезапно стал
мал, врезался в разгоряченную кожу, обдавало жаром и страхом. Шпындро
должен был винить другого и лучший объект, чем жена, в голову не шел.
Наташа Аркадьева - фамилию сохранила свою - считалась и не без причин
женщиной многосторонних дарований; способности ее не имели касательства ни
к музыке, ни к литературе, ни к науке или любой другой области
деятельности, способности ее целиком сосредоточивались на умении жить и
тут она могла поучить многих. Миниатюрная, гибкая, с отменным вкусом, с
неизменно блестящими черными глазами, пользующаяся яркой помадой и давно
оценившая преимущества безапелляционного тона Наташа Аркадьева исходила из
двух очевидных - во всяком случае ей - посылок: первая - жизнь одна и
вторая - не победить, значит проиграть.

Сейчас супруга Шпындро терзала телефон, обзванивая бездельных
советниц - жен таких же выездных, как Игорь; их неформальная группа
сформировалась давно и допуск в нее новеньких был сильно затруднен:
никогда не знаешь, что выкинет новичок. Верховодила в группе Наталья.
Лидерство определилось сразу и было подарено ей без борьбы, хотя тлеющие
бунты ей приходилось изредка подавлять резким окриком или того хуже
осмеянием костюма неосторожной смутьянки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38