Знакома я была и с историей биржи, и с некоторыми махинациями и фортелями, неотделимыми от всякой нормальной биржи. Будь я богата, думаю, из присущего мне азарта сама бы поиграла на бирже. Но на нормальной. А то, что имело место в моей отчизне, было явно ненормальным явлением, противоречило элементарным и юридическим, и нравственным нормам.Некоторые умные головы пытались разъяснить мне, профану, в чем заключаются возможности использования законодательного несовершенства нашего кодекса. Рассказали мне и о том, кто берет взятки и за что, как выгодно дать взятку в наше время и как безопасно. Я никогда не могла до конца дослушать того, что говорили умные головы, в одно ухо влетало, из другого вылетало. А зря, вот теперь очень бы пригодились познания в сфере нашего доморощенного незаконного бизнеса. Глядишь, и Либаша бы расшифровала, причём на строго документальной, можно сказать, научной основе, а то ведь сейчас только нутром чую — преступлением пахнет, а одного нутра мало.В своё время я безоглядно бросилась на защиту благородного иподромного бизнеса, наш беспредел больно ударил по нему, можно сказать, хлестнул по блестящему конскому заду, спутал быстрые ноги, деморализовал почтённую публику на трибунах. Нет, такое я не могла терпеть, ну и вывела на чистую воду кое-кого, пропечатала по первое число, ведь злоупотребления на варшавском ипподроме превосходили всякое понятие.Не могу припомнить, сама ли я видела или слышала от кого. На одном из конкурсов детских рисунков выделялся следующий. Нарисован был мост.Наверное, у ребёнка были способности, сразу при взгляде на рисунок каждый понимал — нарисован мост. А по мосту катился какой-то чёрный бесформенный клубок. На вопрос о том, что это такое, малолетний художник ответил: «Превосходит всякое понятие». Вот такой чёрный бесформенный клубок заслонил мне весь мир.Мне и в голову не приходило, что, выводя на чистую воду ипподромные безобразия, я вторгаюсь в мир большого бизнеса. Постепенно из чёрного беспредела вынырнула чья-то фигура, вот она постепенно прояснилась, чёрный туман немного рассеялся. Либаш! Кажется, мои публикации нанесли его бизнесу вред, кажется, кто-то из высоких покровителей испугался и перестал прикрывать своим авторитетом юридический беспредел. Подумаешь, большое дело. Талантливый махинатор и комбинатор найдёт другие ходы, нечего себя тешить.Как всегда, пытаясь разгадать детективную загадку, попыталась встать на место преступника. Достала из холодильника банку пива, села в кресло, закурила и уставилась в окно. Поскольку в основе преступной афёры лежала Елена Выстраш, начала с неё. Итак, Елена Выстраш, моя домработница, узнала о совершённых мною преступлениях. Бред какой-то, ну где Елене разобраться в сложных махинациях большого бизнеса! Нет, наверняка я совершила что-то более простое, доступное пониманию обыкновенной девушки, далёкой от деловых сфер. Итак, она узнала о моем преступлении и стала опасна для меня. Я решила её убить, она догадалась и попыталась сбежать. Я её поймала. Елена призналась, возможно, под пытками, что успела поделиться сведениями ещё с одним человеком, некоей Иоанной Хмелевской, которая к тому же некогда успела мне напакостить сама по себе. Неизвестно, насколько Хмелевская стала опасной для меня, но надо её тоже… убить? Нет, пожалуй, это слишком. Хмелевской надо просто заткнуть рот, заставив замолчать вредную бабу, сколько можно убивать? Значит, Хмелевскую я пока убивать не стану, просто попугаю. Что там мне Елена написала? Я все знаю, к тому же у меня что-то такое есть, но что именно, она не знает. Хорошо бы, значит, у Хмелевской отобрать это самое. Вопрос — где оно находится. Если дома, значит, ногу мне повредили случайно, ведь из-за неё я сижу дома безвылазно, им не проникнуть ко мне в квартиру, не стали бы они усложнять себе жизнь. Не сходятся концы с концами.Нет, хватит перевоплощаться в преступника, того и гляди свихнусь, все перепуталось в голове. А тут ещё вторая голова торчит под носом и давит на психику…— Кажется, наши дела сдвинулись с мёртвой точки, — сказал мне Гжегож по телефону на следующий день. — Удалось найти подход к вашему чудодею, поеду и попробую уговорить его приехать сюда, к жене. Во всяком случае сделаю все от меня зависящее. Получил на все три дня, послезавтра вылетаю.— Очень рада. Я тут тоже поразузнавала, этот народный целитель в основном выезжает лишь к коронованным особам. Обычных людей тоже лечит, и, говорят, успешно, но к нему и в самом деле нелегко пробиться.— Ладно, оставим в покое целителя, давай о наших делах. Наверное, будет лучше, если я не приду к тебе, встретимся там, где я остановлюсь. Вилла моего приятеля в Константине стоит пустая, приятель с семьёй как раз находится здесь. Давай встретимся там, подъедем одновременно, мой самолёт прибывает на Окенче в полдвенадцатого, в Константине я могу быть…— …в полпервого, — подсказала я.— Ты как, не против?Я ничего не имела против. Итак, место встречи установлено, время тоже. Можно и о другом поговорить.— Знаешь, многое прояснилось. Теперь не сомневаюсь — это Ренусь пугает меня головами. А кроме того, возможно, стакнулся с Новаковским…— С Новаковским, говоришь? — перебил меня Гжегож. — Помню такого, помню эту гниду из органов, это под его крылышком действовал Спшенгель… впрочем, не телефонный разговор. До послезавтра потерпишь? Записывай адрес в Константине.Положила трубку. Что теперь? Как что? Конечно же, голова. Нет, головой можно заняться и завтра, даже лучше.Сначала надо осмыслить новость и немного привыкнуть к ней. И в самом деле, в последнее время я не могу пожаловаться на скуку и монотонность своего существования. Только привыкла к мысли, что Либаш, которому я очень навредила в его бизнесе, и есть таинственный Ренусь, как теперь надо свыкнуться с приездом Гжегожа. Что касается Ренуся с его бизнесом, тот настолько выделялся своей криминальной окраской даже на фоне современной деловой активности наших доморощенных бизнесменов, что им просто нельзя было не заняться, во всяком случае, я не могла его проигнорировать, хотя до сих пор не знаю, в чем же этот бизнес заключался. И вовсе я не прикрыла совсем его бизнес, мог бы себе спокойно продолжать, мало ли что там напишут, безнаказанность у нас процветала, поэтому трудно усмотреть именно в этом причину теперешнего ко мне отношения. Тут наверняка замешано ещё что-то, не просто банальная финансовая афёра. Инициатором нападок на меня является Мизюня, в этом я ни минуты не сомневалась, но с чего вдруг именно сейчас?Здесь Ренусь с Мизюней, здесь две головы — одна на шее, вторая в прихожей, здесь больная нога. Нет, я предпочитала бы пообщаться с Гжегожем в более спокойной обстановке.И Гжегож победоносно вытеснил из головы все прочие мысли, безраздельно овладел всеми моими помыслами. Подготовиться к встрече с ним, подумать и о своём внешнем виде, и об одёжке. Встречать придётся в тапках, другая обувь не годится, в ней не смогу вести машину, значит, нельзя будет натянуть чулки, по чулкам тапки скользят, а без чулок ноги выглядят не столь стройными, как хотелось бы, но проклятая нога чулки исключает. Жаль, другую обувь не могу обуть, все остальные туфли давят как раз на больное место, а ведь Гжегожу всегда нравилось, чтобы я носила туфли на высоких каблуках…От высоких каблуков меня оторвал телефонный звонок. Звонил ксёндз пробощ.— Ксёндз викарий уже чувствует себя лучше, — сообщил он. — Завтра вы могли бы с ним поговорить. Очень сложное, очень неприятное дело, мы оба много над ним думали, столько моментов вызывают сомнение… Вы смогли бы завтра приехать?— Разумеется, приеду, невзирая на проклятую ногу…— А что, все ещё болит?— Болит, хотя, кажется, намного меньше. Когда мне приехать?— Хорошо бы к четырём. А чтобы пани не пришлось много ходить, договоримся встретиться у входа в больницу. Вы знаете, где больница?— Да, знаю. Значит, у входа?— В четыре часа я буду ждать вас у больничных ворот. Перед ними стоянка, и дорожка во дворе больницы очень ровная.Какой милый человек этот приходский священник Груйца! Даже о такой малости подумал, что значит забота о ближнем.Положила трубку, подняла глаза и, разумеется, сразу наткнулась взглядом на проклятую пирамиду в прихожей. Нет, это невыносимо!И я приняла мужское решение перенести окаянную голову в чулан. Разумеется, не сейчас и не собственными силами, мне самой её просто не поднять, а уж чтобы с ней спуститься по лестнице на своей костяной ноге, и думать нечего. Найду какого-нибудь мужчину, да хоть бы соседа. Сколько можно вздрагивать каждый раз, как только попадётся на глаза!Собственную голову я запланировала на завтрашний вечер. Если заранее вымою и уложу волосы — непременно пойдёт дождь и все труды окажутся напрасными. Это я уже миллионы раз проверяла на собственном горьком опыте. Верная примета! Однажды в минуту отчаяния я даже подумала, что с помощью парикмахерских манипуляций с головой могла бы запросто регулировать погоду по своему выбору. Нет, что касается причёски, тут у меня не оставалось никаких иллюзий.Было без пяти четыре, когда я подъехала к воротам груецкой больницы. Ксёндз пробощ уже меня поджидал.— Викарий пришёл в себя ещё позавчера, — сообщил он, — но врачи не разрешали пускать к нему посетителей, чтобы не волновать больного. А разговоры на интересующую вас тему наверняка его взволнуют. Поэтому я вынужден просить вас соблюдать умеренность в расспросах. Надеюсь, вы верующая?Боюсь, я не очень вежливо пожала в ответ плечами и, спохватившись, попыталась словами исправить нехорошее впечатление.— Ясное дело. Атеизм считаю кретинизмом. Единственная вещь, в которую я глубоко верю — так это в мудрость Господа Бога, в то, что он может понять абсолютно все.— Интересная точка зрения… — пробормотал ксёндз.Я уже двинулась было по дорожке, и в самом деле выложенной очень ровными плитками, но остановилась и немного пояснила предыдущее высказывание.— Одним из главных проявлений мудрости является чувство юмора, — решительно заявила я. — И если вы, проше ксёндза, намерены утверждать, что Господь Бог не обладает чувством юмора…Рассмеявшись, ксёндз взял меня под руку и повёл по дорожке, говоря:— Вот уж вы обязательно рассмешили бы Господа! Надеюсь, если в таком духе пойдёт разговор с ксёндзом викарием, ему будет легче собраться с мыслями.У меня создалось впечатление, что и без меня викарию не так трудно было собраться с мыслями. Правда, он выглядел ещё очень слабым физически, но с головой был полный порядок, хотя тема разговора заставляла его очень нервничать, а волнение, по мнению врачей, было пациенту противопоказано.— Я тут лежал и много думал, — начал викарий слабым голосом. — И пришёл к выводу, что моя покойная прихожанка стала свидетельницей довольно странных событий, но лишь совсем недавно поняла — речь идёт об убийстве. Она не сумела скрыть от преступников, что догадалась о преступлении, и поэтому стала опасаться за собственную жизнь. Металась душевно и физически, пыталась что-то предпринять. Впрочем, вопросы её душевного состояния и совести предоставим Господу, а я… насколько позволяли мне совесть и недостаток фактических данных, пришёл к некоторым выводам. Человек, убивший другого человека, живёт теперь под фамилией своей жертвы и не остановится перед убийством любого, кто сможет его разоблачить. И очень возможно, именно у вас имеются доказательства…Я слушала, боясь перевести дыхание, боясь пропустить слово.— Какие доказательства, Езус-Мария? — вырвалось у меня. — Ничего не знаю о доказательствах.— Возможно, какие-то документы. Преступники недвусмысленно вам угрожают, в их задачу пока не входит убить и вас, слишком много трупов для них самих опасно, вот и хотят заставить замолчать. Так я это понимаю. Вы слишком много знаете. Вторым лицом, которому тоже угрожает опасность, является подруга покойной…Я поспешала успокоить викария, чтобы попусту не мучился.— Из-за неё не переживайте, проше ксёндза, я знаю эту подругу. Зовут её Иоланта Хмелевская, она отлично знает о грозящей ей опасности и уже предприняла собственные меры. Улетела за океан. Звонила мне из аэропорта, чтобы и меня предупредить.— Слава тебе, Господи!— Ведь теперь и я тоже, проше ксёндза, о многом догадываюсь. Правда, не имею ни малейшего понятия, кто кого убил и почему, но знаю о наличии афёры. Даже в своё время сама вывела аферистов на чистую воду, пропечатав о них в газете. А недавно узнала и фамилию самого афериста.— Пани может мне её назвать?— Иреней Либаш.Ксёндз викарий закрыл глаза и страшно побледнел. Я было испугалась, но викарий уже пришёл в себя, открыл глаза, и они переглянулись с ксёндзом пробощем. Я ждала, может, что скажут, но оба молчали.Молчание нарушила, естественно, я.— Говорить дальше?— Да, пожалуйста.— Возможно, моя публикация нанесла их бизнесу ущерб, но, думаю, незначительный. И было бы последним идиотизмом за это предостерегать меня с применением голов, ведь любой нормальный человек при виде мёртвой головы обязательно выйдет из себя. С другой стороны, они точно не знали, что именно Елена успела мне сказать и что написала в своём письме. Может, надеялись, что я и в самом деле перепугаюсь. В общем, в принципе кое-что я понимаю, кое-что знаю, но пользы мне от этих знаний никакой.Оба ксёндза опять переглянулись. Видимо, какое-то важное звено в преступной афёре являлось тайной исповеди, и они не имели права знакомить меня с ним. Придётся догадываться самой.И я принялась рассуждать вслух.— Ренусь мог напустить убийц на дядюшку, чтобы завладеть наследством, — выдвинула я первую пришедшую в голову версию. — Или на первого мужа своей жены. Нет, не подходит к Ренусю, не такой у него, судя по всему, характер. И тот факт, что связался с бывшим работником органов, тоже никаким боком к Ренусю не подходит. Скорей уж Ренуся собираются пришить, чтобы воспользоваться его богатством, ведь Ренусь слишком глуп, чтобы самому им распорядиться по-умному, приумножить и так далее… И любящая супруга одобряет эти планы… Нет, такое исключено, не связалась же она сама с Новаковским, есть же, в конце концов, какие-то границы, предел низости… Там обязательно затесался кто-то третий, а Новаковский может оказаться шантажистом-вымогателем…Оба ксёндза внимательно слушали меня, на их лицах ничего не отражалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35