Порывшись в сумочке, я извлекла ключики и передала их Гжегожу.— Придётся тебе пойти и отключить эту заразу, мне не дойти. Вот этот красный. Только потом обязательно включи снова, как хрюкнет — значит автоматическая сигнализация включилась.— Знаю, у меня такая же.Отсутствие Гжегожа я использовала для того, чтобы добраться до холодильника. Лёд в морозилке представлял собой цельный ледяной монолит. Вырвать его оттуда оказалось свыше моих сил, хоть и наработалась, как дикая свинья. Оставила монолит в покое из опасения повредить казённое имущество. Пришлось позвонить дежурной и попросить немного льда. Объяснила — ушибла ногу, хочу сделать холодный компресс.Гжегож вернулся, когда я снимала колготки. Пришлось объясниться.— Это не стриптиз для соблазнения мужского пола, просто лучше мочить ногу голую, а не в одёжке. Не трогай! Гляди, она синеет! Холера! Не прикасайся, больно!— Не прикасаюсь, не прикасаюсь, я же не врач, все равно ничего не пойму. Может, вызвать врача? Пошевели пальцами. Можешь?— Пальцами могу.— Надеюсь, не перелом, только сильный ушиб. Куда деть ключики?— Положи посередине стола, чтоб бросались в глаза. Так что там было?— У меня создалось впечатление, что кто-то пытался добраться до твоего багажника. А машинка молодец, воет что надо. Я порасспрашивал, удалось выяснить, что уже часа три в гараж на твой этаж никто не поднимался, а вот с утра там крутилось много народу: и забирали машины, и ставили в боксы. У них гараж в пять ярусов, кто-то мог утром в толпе подняться на твой ярус, где-нибудь переждать в укромном месте, а когда все разошлись, он и приступил к делу.У меня не было сомнений.— Хотели забрать голову!Гжегож высказал свою версию:— Или убедиться, что она ещё у тебя.— Черт побери! Надо было подкараулить…— …и провести там несколько суток? Интересно, для чего ты приехала в Париж? Чтобы поселиться в гостиничном гараже?В дверь постучали, и появился знакомый негр в сопровождении другого служащего гостиницы. Я продолжила разговор по-польски:— Похоже на то. Пожалуйста, ты с ними говори, у меня нет сил. В волнении могу напутать с болезнями, выйдет, что у меня появился шестой палец на руке или что ещё похлеще. Попроси их вынуть лёд из морозильника!— Да, не очень подходящие условия для любовного свидания…Негр, сопя, принялся за морозильник. Служащий озабоченно поинтересовался, не нужна ли мне врачебная помощь и вообще, что же со мной произошло. Я продемонстрировала стопу, которая и в самом деле распухла и подозрительно принялась синеть, но от помощи отказалась. Гжегож как можно убедительнее доказывал, что мне вполне достаточно льда, а если ещё что понадобится, то он лично доставит.Оглушительно крякнув, негр выдрал, наконец, ледяной монолит из морозильника, и, кажется, холодильник при этом не пострадал. В присутствии посторонних сделала я на ногу ледяной компресс и с улыбкой отослала обслуживающий персонал. Гжегож сел рядом.— Как ты считаешь, полчасика без своей терапии ты как-нибудь выдержишь?— Думаю, моей ноге это не повредит. Господи, да если бы и повредило, да пусть она катится куда подальше, да разве могу я в такую минуту думать о какой-то паршивой ноге?!Разумеется, вслух я не стала такое произносить… А потом я опять сидела в кресле, положив ногу на кровать. Хорошо, что моя гостиница — не какой-нибудь «Ритц», расстояния между предметами меблировки были нормальные.И я вновь обрела способность размышлять. Гжегож извлекал бутылку красного вина из бара и хвалил администрацию гостиницы:— Они тут у тебя молодцы, позаботились о соответствующей температуре напитков. Жаль, никакой у тебя экскурсионной поездки по Франции не получится, а мне почти удалось договориться, я мог бы тебя сопровождать, не стал тебе заранее говорить.— Ты и в самом деле думал, что я отправлюсь на экскурсию по Франции с этим деликатным товаром в багажнике? — поинтересовалась я.— Нет, конечно, я придумал, куда на время можно было бы поместить твою голову.— Только не мою!— Похоже, судьба ополчилась на нас. Сплошные препятствия. Послушай, может, все-таки стоит сделать рентген?— Только в том случае, если выяснится, что я не могу вести машину.— Вот видишь, пригодилась бы автоматическая коробка передач…Я положила свежий кусок льда на ногу. И чтобы сразу покончить с вопросом, прибавила:— Ничего не поделаешь, придётся тебе повозиться со мной. На третий этаж гаража мне не подняться, тяжёлой сумки не поднять, а багажника я ни за какие сокровища не смогу открыть на людях. А тут удивятся, если я велю бою затолкать сумку не в багажник, а на заднее сиденье автомашины. Мне бы хотелось, чтобы ты это сделал сам и пораньше. До десяти.— Без проблем, я и сам захочу пораньше с утра убедиться, что ты в норме, узнать, как ты себя чувствуешь.Кивнув, я выпила вина и вдруг ни с того ни с сего спросила:— Послушай, Гжесь, а что с Ренусем? Где он?Гжегож не сразу понял, о ком речь.— С каким Ренусем?Напомнила ему ту давнюю сцену перед зеркалом, в кафе.— А, вспомнил! Да, был такой. И знаешь, я с ним тут столкнулся. Надо же, совсем выскочило из памяти. А почему он тебя интересует? Вроде бы ты не была с ним знакома.Теперь я рассказала о сцене у витрины магазина, напомнившей мне ту, давнюю. И возникшие в связи с этими ассоциациями кое-какие соображения.— Так ты вновь встречался с Ренусем?— Да, он оказался здесь, когда я приехал в Париж между двумя контрактами. Не до него мне было, хватало своих проблем, но краем уха слышал, что вроде бы он драпанул из Польши. Поехал на экскурсию в Вену и остался за границей. Потом перебрался в Штаты. Смутно вспоминаю, что уже тогда говорили — он пошёл в гору, разбогател, вот только не помню, собственными силами, занимаясь так называемым бизнесом, или получил какое наследство. Ага, вот ещё вспомнил: я даже видел его, он избавился от буйной растительности — и остригся, и обрился, — и я первый раз увидел, как же он выглядит на самом деле. Он что, нужен тебе?— В том-то и дело, совсем он мне не нужен, а я никак не могу от него избавиться, не идёт из ума и все тут! Даже злость берет.— Если очень хочешь, могу поразузнавать. Мне помнится, он в Штатах столкнулся с Анджеем. Ты знаешь Анджея? Мы поддерживаем связь.— Поразузнавай, пожалуйста. Хочется избавиться от него, надоел.— Хорошо. И вообще, если тебе нужна ещё какая помощь…У меня непроизвольно вырвалось:— Да зачем мне ещё какая-то помощь? Достаточно того, что ты сам тут, рядом — и все прекрасно. * * * Не скоро после ухода Гжегожа удалось взять себя в руки и привести в порядок взбудораженные чувства. Да, Гжегож не подвёл, его благотворное воздействие просто удивительно. Достаточно одного сознания, что он тут, — и мне хорошо, я счастлива, хотя он опять не мой, как и многие годы назад, но все-таки немножко и мой. А это самое главное в жизни.Двадцать лет мы не виделись, условились встретиться, я приехала на свидание с человеческой головой в багажнике, потом ещё ногу сломала и тем самым положила крест на нашем романтическом свидании, а он слова злого не сказал, напротив, сразу же стал помогать и словом и делом. Не услышала я от него столь привычных мне упрёков: вечно влипаешь в разные истории, наверняка сама виновата, такой идиотизм только с тобой может приключиться и все в том же духе. Нет, Гжегож сразу все понял. И так было всегда, что бы я ни сделала, — относился к этому спокойно. Помню, раз на Познанской ярмарке из-за меня ему пришлось носить ведра с углём в смокинге и лакированных штиблетах. А тот случай в Черске, когда нам пришлось глухой ночью перелезать через какие-то разрушенные стены? Опять из-за моей глупости и опять ни одного слова упрёка. Никогда я не слышала от него никаких претензий, все исходящее от меня воспринимал как должное.Каждый человек нуждается в похвале, добром слове, поощрении, человеку просто не выжить в атмосфере вечных придирок и ворчанья. Если не ошибаюсь, мы оба воспринимали друг друга такими, какие есть, на все сто процентов, стараясь не замечать недостатков и радуясь достоинствам. Не знаю, может, такое удавалось лишь потому, что уж больно редки были наши встречи? Потому, что мы никогда не были мужем и женой, не жили долгое время под одной крышей? Вот почему, столько раз страдая от того, что это не я его жена, в глубине души сознавала: вряд ли бы мы долго продержались в качестве супругов.Вот и сейчас в который раз уже я представляла нашу супружескую жизнь. Общее хозяйство, изо дня в день совместные обеды и ужины… Да нет, что я о мелочах? Кажется, у Гжегожа был очень нелёгкий характер, который ему удачно удавалось от меня скрывать, я никогда ничего тяжёлого в нем не замечала.Однажды он сказал в ответ на мои сомнения:— Глупая! Да ведь характер человека в значительной мере обусловлен теми, с кем человеку приходится общаться. Ты же никогда не строишь из себя невесть что, не ленива, нет в тебе лжи и притворства, не любишь устраивать людям пакости, всегда режешь правду в глаза. Да уж ладно, скажу, чего там, тебе присущи честность, благородство и понимание других. Ты обладаешь огромным чувством юмора, умна, эти качества проявляются естественно и непринуждённо, не тычешь ими в глаза. О внешности я уже не говорю. И ещё ты умеешь готовить…Тут уж я не выдержала такого панегирика себе и перебила оратора, хотя, честно признаюсь, слушала его с упоением.— Ты что, спятил? Откуда ты можешь знать, умею ли я готовить? Яичницу ту, что ли, вспомнил?Когда-то я в спешке соорудила яичницу, оба мы были голодны, а дома — шаром покати. Он ел да похваливал, утверждая, что такой вкусной яичница получилась потому, что я в неё добавила сыра. Сыра никакого я не добавляла, просто поджарила её на сковороде с засохшими остатками предыдущей, в чем откровенно и призналась.Гжегож не растерялся.— Вот видишь! — подхватил он. — Из ничего умеешь приготовить райское кушанье. Да что говорить, столько у тебя великолепных достоинств, что перед ними совершенно меркнут отдельные недостатки. И интересы наши совпадают, и вкусы.Совпадали, это верно. Оба мы любили только сухое вино, а фрукты и овощи — лишь в сыром виде. Любили перед сном почитать в постели, пансионаты и гостиницы признавали только первой категории, оба не выносили никаких палаточек и биваков, оба не терпели толпы и шума. Можно ещё добавить, что я все-таки умела с одной спички разжечь костёр, а у Гжегожа были права на вождение самолёта, но это уже так, заметки на полях. Немного, правда, мы не совпадали в ландшафтном плане: я признавала только море, Гжегож соглашался и на горы. А вот в отношении к работе мы были единодушны. «Отвяжись и не морочь голову, не видишь — работаю!» Такое было в порядке вещей, а кто из нормальных людей способен спокойно воспринять такое заявление от любимого человека? И мужчина, и женщина одинаково обидятся, станут мешать, в лучшем случае — с нетерпением ожидать, когда обожаемый человек закончит наконец свою проклятую работу. А это обязательно почувствуешь, напряжённое ожидание просто висит в воздухе. Оставить человека в покое, когда он работает, — большое искусство, качество чрезвычайно редкое. А мы оба им обладали.Опять же замечу на полях, не перестаю удивляться жёнам, например, полицейских. Ведь знали же, за кого выходили замуж, так нет. Начинаются претензии и обиды, что муж не приходит на обед, а случается, и на ужин. Что думали эти дурынды? Что с момента их свадьбы преступность сама по себе изничтожится?Что могло бы поссорить нас с Гжегожем? Деньги? Никогда — мы оба занимались любимым делом, оба неплохо зарабатывали. Я уже долгие годы не только содержала себя сама, но и на дом хватало, Гжегож тоже ни в чем не нуждался. Какие-нибудь глупости? Достаточно немного ума и желания их преодолеть, а в некоторых случаях — терпимости. Другая женщина? Мне уже не сосчитать, сколько женщин было в жизни Гжегожа, впрочем, ему самому, наверное, тоже. Я знала о них больше, чем очередные жены Гжегожа, и уверена — они не имели никакого значения.Так что оставалось лишь одно — подвязки. Вспомнив о них, я лишь тяжело вздохнула. Когда-то в молодости, в очень-очень ранней молодости, я была убеждена, что подвязки, то есть пояс с резинками, на котором держались чулки — самая отвратительная деталь женского гардероба, самая уродливая и компрометирующая. Не исключено, что на такое мнение повлияли застёжки на резинках. Они вечно портились, выходили из строя, и приходилось их заменять то мелкими монетами, то пуговицами. Мелкие монеты скоро исчезли с горизонта, пять грошей стало нумизматической редкостью, а из пуговиц не всякая годилась. Лучше всего были нитяные, так их разве что в каком-нибудь бабушкином наследстве и отыщешь, в моё время таких днём с огнём нельзя было найти. В крайнем случае годился ластик. И что, со всем этим хозяйством — да в секс?! Нечто хрупкое, романтическое и вдруг подвязки…Зная, что для так называемого секса необходимо раздеться, я никак не могла представить, что стану стягивать с себя эту сбрую в присутствии влюблённого юноши. Да при виде неё у него не только пропадёт всякое желание, он на всю жизнь преисполнится ко мне отвращением.Выход мне виделся только один — заниматься любовью исключительно летом, когда человек не носит чулок, а следовательно, и всего уродливого приложения к ним.Ну, в крайнем случае, можно избавиться от одёжки где-нибудь в сторонке, не на глазах мужа или возлюбленного, и предстать перед ними, так сказать, уже в готовом состоянии. Бальзак очень рекомендовал именно так поступать. Бальзаку хорошо было говорить, а нам, учитывая жуткие сложности с квартирным вопросом в те годы… Да и не только в те. Сначала я лишь теоретически представляла себе своё эротическое будущее, потом оно успело из теории перейти в стадию практики, а теснота, в которой приходилось жить, оставалась прежней, и уж как я намучилась с проклятыми подвязками — пером не описать.И только от Гжегожа узнала — совершенно напрасно. Оказывается, для мужчины эта компрометирующая деталь женского гардероба может стать элементом вдохновляющим и даже возбуждающим, а проклятый пояс, оказывается, не всегда уродливый, может быть просто произведением искусства!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35