Конвей очнулся и увидел над собой лицо, похожее на розовый надувной шарик. У него сразу возникло инстинктивное желание поскорее уползти вверх по стене, чтобы на него, не дай Бог, не рухнуло массивное тело, которому принадлежало это лицо. Затем произошло мысленное смещение перспективы – черты лица, нависшего над Конвеем, отразили озабоченность, стройное тело землянина в зеленой форме офицера Корпуса Мониторов выпрямилось.
Лейтенант Каррингтон, один из ассистентов О'Мары, сказал:
– Не волнуйтесь, доктор. Медленно сядьте, затем встаньте. Сосредоточьтесь, поставьте на пол ваши две ноги и не переживайте из-за того, что их у вас не шесть, как у цинрусскийца.
До сто шестьдесят третьего уровня Конвей добирался довольно долго. Он то и дело шарахался в сторону даже от существ, которые были гораздо меньше него, потому что цинрусскийский компонент его сознания полагал, что они большие и опасные.
У Мерчисон он узнал, что О'Мара – в палате у Приликлы и что до этого он заглянул в операционную, чтобы поговорить с Торннастором и Эдальнетом об основах физиологии и вероятном влиянии окружающей среды на пациента ЭГКЛ, но Тралтан и мельфианин были слишком заняты и с О'Марой говорить не стали.
Не стали они говорить и с Конвеем, и он понял почему. Операция стала неотложной, и трудно было сказать, сколько времени было отпущено хирургам.
Мерчисон в промежутках между громоподобными распоряжениями Торннастора негромко рассказывала Конвею о том, как проходила операция. Оказалось, что, когда час назад из головного мозга пациента были удалены осколки раковины, его состояние вдруг резко ухудшилось. Это ухудшение заметил Приликла, который непосредственно в операции не участвовал в связи с плохим самочувствием, но продолжал принимать участие в судьбе пациента как врач-эмпат. Воспользовавшись своим служебным положением, Приликла отправил дежурную сестру из своей палаты в операционную, дабы она рассказала хирургам о его ощущениях, и настойчиво порекомендовал им транслировать ход операции на монитор в его палате, чтобы он имел возможность ассистировать.
Причиной ухудшения состояния больного стало кровотечение из нескольких крупных сосудов, открывшееся после удаления из головного мозга обломков раковины. Оба хирурга согласились на предложение Приликлы, поскольку без эмпатического мониторинга уровня сознания пациента они не смогли бы определить, как сказывается их тонкая, опасная и спешная работа на его состоянии – положительно, отрицательно или никак.
– Прогноз? – еле слышно спросил Конвей. Но прежде чем Мерчисон успела ответить, стебелек одного из глаз Торннастора вывернулся назад, и диагност воззрился на Конвея.
– Если в течение ближайших тридцати минут у больного не произойдет обширного мозгового кровоизлияния, – резко проговорил диагност, – то, весьма вероятно, впоследствии ему грозит смерть от дегенеративных процессов, связанных со старением. А теперь прекратите отвлекать мою ассистентку, Конвей, и займитесь своим собственным пациентом.
По пути в седьмую палату Конвей задумался о том, каким образом Приликла способен оценивать эмоциональное излучение пребывавшего в бессознательном состоянии ЭГКЛ, в то время как вокруг цинрусскийца бушевали эмоции, излучаемые десятками существ, пребывавших в полном сознании. Может быть, эмпату это удавалось за счет болезненной гиперчувствительности? Однако какая-то частичка разума подсказывала Конвею, что это не так.
В палате оказался О'Мара. Здесь царила невесомость, и Главный психолог, держась за скобу, парил в воздухе и вместе с Приликлой наблюдал за ходом операции с помощью палатного монитора.
– Конвей, прекратите! – резко проговорил О'Мара.
А ведь он постарался сдержаться, когда увидел, в каком состоянии эмпат. Но половина его сознания теперь принадлежала цинрусскийцу, представителю вида, заслуженно считавшегося самым чувствительным и жалостливым в Галактической Федерации, и эта половина содрогнулась при виде страдавшего собрата. А человеческая половина сознания Конвея, естественно, сострадала другу, попавшему в беду. Как трудно было обеим половинкам его сознания сохранить профессиональное спокойствие!
– Мне очень жаль, – смущенно проговорил он.
– Я знаю, друг Конвей, – обернувшись к нему, отозвался Приликла. – Тебе не стоило записывать эту мнемограмму.
– Его об этом предупреждали, – буркнул О'Мара, но на Конвея посмотрел с тревогой.
Конвей чувствовал себя существом, принадлежащим к расе эмпатов. Вся его память, вся его жизнь в обличье ГНЛО принадлежали здоровому и счастливому эмпату, но он перестал быть эмпатом. Он мог видеть, слышать Приликлу, прикасаться к нему, но у него недоставало органа, который позволил бы ему ощущать эмоции друга. Если бы это было ему дано, то каждое слово, каждая фраза, каждый жест для него приобретали бы особенную, тончайшую окраску – именно это и ощущали при визуальном контакте двое цинрусскийцев. Конвей помнил, что владел способностью эмпатического контакта, помнил о том, что владел ею всю свою жизнь, но теперь он стал в этом смысле глухонемым. И то, что он теперь ощущал рядом с Приликлой, было всего лишь плодом его воображения. Это была симпатия, а не эмпатия.
Его человеческий мозг был лишен отдела, ответственного за эмпатию, и он не овладел ею за счет записи мнемограммы цинрусскийца. Однако в мнемограмме содержались и другие воспоминания – в частности, богатейшие знания по цинрусскийской клинической физиологии, и этими знаниями Конвей мог воспользоваться.
– Если вы не возражаете, доктор Приликла, – проговорил Конвей холодно и формально, – мне бы хотелось вас обследовать.
– Конечно, друг Конвей. – Приликла перестал судорожно подергиваться, его дрожь стала ритмичной, а это означало, что Конвей овладел своими эмоциями. – У меня появились новые, очень неприятные симптомы, доктор.
– Я вижу это, – сказал Конвей, осторожно приподнял одно из радужных крылышек Приликлы и прижал к его груди сканер. – Прошу тебя, опиши их.
За те два часа, что Конвей не видел Приликлу, состояние эмпата действительно изменилось. Его огромные глаза, снабженные тройными веками, странно потускнели, взгляд стал рассеянным, мышцы, поддерживающие крылья, обмякли и сморщились, четыре тоненькие ножки, благодаря ловкости которых Приликла стал одним из лучших хирургов в госпитале, были сцеплены и дрожали. В общем и целом он производил впечатление старого и жутко больного ГНЛО.
Конвей продолжал обследование, а цинрусскийская часть его сознания разделяла его человеческие опасения. И он сам, и цинрусскиец – донор мнемограммы – не сомневались в том, что Приликла, судя по его симптомам, близок к смерти.
Дрожь эмпата резко усилилась, но тут же утихла – Конвей снова овладел собой и спокойно проговорил:
– Я не нахожу ничего такого, что говорило бы о деформации, обструкции или инфекционном поражении внутренних органов и что могло бы быть причиной описываемых тобой симптомов. Не вижу я также и причины испытываемой тобой дыхательной недостаточности. Мое цинрусскийское alter ego подсказывает мне, что эмпатическая гиперчувствительность встречается у особей твоего вида в подростковом возрасте, однако и тогда она не имеет ничего общего по интенсивности с той, которую ощущаешь ты. Поэтому я позволю себе предположить, что у тебя имеет место непатогенное и нетоксичное поражение центральной нервной системы.
– Вы полагаете, что речь идет о психосоматическом заболевании? – резко вопросил О'Мара и указал на Приликлу. – Это, по-вашему, похоже на психосоматику?
– Мне бы хотелось исключить такую вероятность, – сдержанно отозвался Конвей, а Приликле сказал: – Если ты не возражаешь, мы с майором О'Марой выйдем и обсудим твое состояние наедине.
– Конечно, друг Конвей, – ответил эмпат. Казалось, из-за непрестанной дрожи его хрупкое тельце того и гляди распадется на кусочки. – Но пожалуйста, как можно скорее сотри эту цинрусскийскую мнемограмму. Твой повышенный уровень тревоги и сочувствия не на пользу ни тебе, ни мне. Не забывай, друг Конвей, донором твоей цинрусскийской мнемограммы был великий цинрусскийский медик, живший в далеком прошлом. Без ложной скромности могу сказать, что еще до того, как я поступил на работу в госпиталь, я достиг такого же опыта в медицине.
В истории медицины нашего вида, – продолжал он, – нет описаний ничего и близко напоминающего мое состояние. Комплекс симптомов беспрецедентен. Однако учитывая вероятность неорганической природы моего заболевания, я не в состоянии что-либо оценить объективно. Тем не менее я всегда был оптимистичной и уравновешенной личностью, не страдал никакими расстройствами психики ни в детстве, ни в подростковом, ни в зрелом возрасте. У друга О'Мары имеется мой психологический файл, и он это подтвердит. Болезненные симптомы у меня появились и развились очень быстро, и это вселяет в меня надежду, что они могут столь же быстро исчезнуть.
– Быть может, Торннастор мог бы… – начал Конвей.
– От одной мысли о том, что ко мне приблизится этот бегемот с намерением меня обследовать… нет, тогда я сразу скончаюсь. К тому же Торннастор сейчас занят… Друг Эдальнет, осторожнее!
Приликла вдруг переключил все свое внимание на экран и продолжал:
– Давление, даже временное, в этой области вызывает выраженное понижение бессознательного эмоционального излучения ЭГКЛ. Предлагаю вам подобраться к этому нервному сплетению через отверстие в…
Остального Конвей не услышал – О'Мара решительно взял его за руку и уволок из палаты.
– Очень хороший был совет, – сказал Главный психолог, когда они удалились на некоторое расстояние от палаты. – Давайте сотрем эту мнемограмму, доктор, и по дороге до моего кабинета обсудим проблемы нашего маленького друга.
Конвей решительно покачал головой.
– Пока – нет. Приликла только что сказал все, что можно было сказать о его болезни. Жестокая реальность состоит в том, что цинрусскийцы – один из самых невыносливых видов в Федерации. Они не способны в течение долгого времени сопротивляться болезни или травме. Нам всем – мне, моему alter ego, да и вам, я так думаю – понятно: если мы немедленно не предпримем адекватных мер, Приликла умрет через несколько часов – в самом лучшем случае часов через десять.
Майор кивнул.
– Если вам не придет в голову какая-нибудь гениальная идея, – мрачно продолжал Конвей, – а мне бы очень хотелось, чтобы она пришла, я пока еще поразмышляю, не стирая цинрусскийскую мнемограмму. Пока толку от нее было мало, но мне хотелось бы подумать без напряжения, без необходимости играть в психологические игры с самим собой, дабы не слишком сильно повредить пациенту своими эмоциями. Что-то в этой болезни очень странное. Что-то такое, чего я никак не могу уловить.
Поэтому я погуляю, – неожиданно заявил он. – Далеко не уйду. Просто отойду подальше, чтобы Приликла не улавливал моих эмоций.
О'Мара снова кивнул и, не сказав ни слова, удалился.
Конвей облачился в легкий защитный костюм и поднялся на три уровня вверх – туда, где обитали хлородышащие илленсиане, ПВСЖ – членистые многоножки. По людским меркам, илленсиан нельзя было назвать общительными существами, и Конвей надеялся, что пройдет через их наполненные желтоватым хлорным туманом коридоры, не останавливаясь и не отвлекаясь от раздумий. Но так не получилось.
Старший врач Гильвеш, который несколько месяцев назад вместе с Конвеем делал операцию дверланину-ДБПК, проявил небывалую общительность и обратился к Старшему врачу с предложением поговорить о работе. Они столкнулись в узком коридорчике неподалеку от аптеки, и Конвею просто деваться было некуда.
У Гильвеша возникли сложности. Медик-илленсианин пожаловался Конвею на то, что у него выдался сумасшедший денек: поголовно все больные требовали к себе не только внимания, но и одолели его просьбами дать им лекарств – в большинстве своем абсолютно ненужных. Он просто замотался, поскольку обязан был лично наблюдать за тем, как больные оные лекарства принимают. Соответственно измучились и младшие медики, и медсестры, и потому все успели переругаться. Поэтому Гильвеш извинился перед Конвеем за то, что не может оказать такому важному гостю подобающего гостеприимства, но сказал, что есть несколько больных, которые могут Конвея заинтересовать.
Как и все прочие медики, работавшие в госпитале, Конвей в свое время прошел курс многовидовой медицины и отлично знал основы физиологии, обмена веществ и самые распространенные заболевания большинства существ, чьи родные планеты входили в состав Галактической Федерации. Однако для того, чтобы квалифицированно проконсультировать пациентов-илленсиан, ему потребовалась бы илленсианская мнемограмма. Гильвеш это помнил не хуже самого Конвея. И все же Старшего врача настолько волновало нынешнее состояние его пациентов, что он был бы рад и тому, чтобы Конвей на них хотя бы одним глазком глянул и высказал свое мнение.
Конвей, одолеваемый тревогой за Приликлу и нагруженный цинрусскийской мнемограммой, был мало на что способен – он только издавал не слишком вразумительные ободряющие словечки, но Гильвеш, ни на миг не закрывая ротового отверстия, рассказывал ему о заболеваниях пищеварительного тракта и тяжелой грибковой инфекции, поражавшей все восемь, напоминавших маленькие лопаточки, конечностей илленсиан, и о множестве других болячек, которыми страдали его пациенты.
Да, действительно, пациенты были серьезно больны, однако ни у кого из них состояние не было критическим. Обезболивающие, которые им по их настоятельным просьбам вкатывал в высоченных дозах Гильвеш, мало-помалу начинали действовать. Конвей походил с ним по палатам, но при первой возможности сослался на занятость и поспешно перебрался на более спокойные уровни, где лечили МСВК и ЛСВО.
Для этого ему снова пришлось пройти по сто шестьдесят третьему уровню, где он задержался и наведался в операционную, чтобы справиться о состоянии ЭГКЛ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36