А заглотив их, рывками
разрасталась.
- Как вам эта штука нравится, Александр Гордеевич? Похоже, она хочет
распорядиться нами наилучшим образом.
- Мне гораздо больше не нравится та штука, которая называется моей ногой. Я
уже сейчас не могу ей распоряжаться... Если признаться, Глеб Анатольевич,
эта бульба меня нервирует, я впервые сталкиваюсь с чем-то подобным... она
напоминает сачок. А также группу активных метантропных матриц. Именно тех,
что наиболее нахрапистым образом действуют на поведение и заодно судьбу.
Чтобы ухватить больше информации и лучше проанализировать ее, нам не
хватает детекторов, обработчиков, сопроцессоров и попросту электричества.
Проконсультироваться нам тоже никак. Собственно, я все сказал. Так что
можно и расслабиться.
Я почувствовал себя не столько расслабленным, сколько утомленным, наверное,
потому что не ощущал в себе никакой полезности для себя или для других.
Плюс странное поведение Остапенко с Колесниковым. Если бы не дурацкий
приказ Петровича, я хоть мокрый, хоть на надувной лодчонке, правил бы
сейчас в сторону севера. Часа три-четыре, и куда-нибудь бы добрался -
встречайте дорогого гостя. А так - торчи на месте и радостно жди, пока
"бактерии" присосутся и обслужат тебя в своем стиле. А может, именно из-за
них мне никуда и не уплыть? Уже все оплачено, измерено, взвешено.
Потянулся было в аптечку за элеутероккоком, но тут привлекло мое внимание
общение на повышенных тонах между Серегой и Хасей. Вернее, Абдалла Хасан
переходил на визгливый тон, а вот Серега был негромок, но порол всякую
чушь. И до этого я в полуха слышал, как он выведывает у иракца, помогает ли
обрезание при сношениях с дамским полом, потом стал выяснять, почему южные
люди столь охочи до толстых белобрысых девок. Видимо, русская жена Хасана
вполне подходила под этот идеал, отчего наш иракский друг стал настойчиво
советовать Сереге испросить прощения.
Наконец начальственно вмешался Петрович.
- Старший лейтенант Колесников, вы как хам немедленно извинитесь перед
товарищем Хасаном, который к тому же ранен.
Серега оперативно сделал реверансы, объясняя, что пять минут назад он был
еще молодым и невоспитанным. Однако реакция подполковника на этом не
закончилась.
- Личный состав, слушай мою команду... Товарищ прапорщик, выньте лицо из
миски и тоже слушайте мой приказ.- Баранка с досадой оторвался от тушенки.-
Ввиду ухудшения морально-политического климата в сложившихся аварийных
условиях и во избежание дальнейших эксцессов приказываю всем сдать
табельное оружие мне - под расписку.
Колесников первый с охоткой протянул свой "ПМ", затем я - хотя сердце
вещало, что вся эта сцена была разыграна, чтобы избавить кого-то из
сочленов нашей группы от оружия.
- И вы, товарищ Хасан, передайте мне свой пулеметик, вы же видите, наши
офицеры сдали пистолеты,- насупя брови, отчеканил подполковник.
Хася хотел что-то возразить, но подполковник добавил:
- Кто не желает сдавать, то должен рассчитывать на применение к нему силы.
После таких внушительных слов иракец, что-то невнятно проурчав, протянул
свой "Ингрэм" и магазин к нему.
- Вот и славно, Абдалла,- похвалил Петрович.
Подполковник с заметным чувством удовлетворения сложил все изъятое в
оружейный ящик, который запер на ключ, засунутый потом в глубокий карман
штанины, и дал всем расписаться в ведомости. На этом активность Остапенко
не угасла.
- Внимание, товарищи офицеры, товарищ прапорщик, немедленно оглашаю свой
следующий приказ. И чтоб никто не говорил, что не слышал. Начиная с
сегодняшней ночи будет установлен пост наружнего наблюдения, а также график
дежурств. Это означает, что мы станем по очереди дежурить на этом посту.
Товарищи, враг не дремлет. Если он подорвал дамбу, то может наброситься и
непосредственно на нас. На ночь люк будем задраивать.
- Разрешите обратиться. А как проветриваться?- решил уточнить я.
- Маков будет нас всех проветривать, особенно как зеленого горошка
накушается,- ответил вместо подполковника старлей.
- Правильно,- одобрил Остапенко.- Это мы возложим на Николая... Итак,
сообщаю график дежурств: сегодня ночью - старший лейтенант Колесников,
завтра - прапорщик Маков, послезавтра, если понадобится - я. Потом все по
новой. Вопросы есть?
- Есть. Как, товарищ подполковник, нам дежурить, не имея возможности
применить оружие по противнику?- обратился старший лейтенант Колесников.
- Вопрос ясен. Заступающий на дежурство возможность такую заимеет,
поскольку получит пистолет из этого вот ящика.
- У меня тоже сверхразумный вопрос,- возник я,- почему меня исключили из
графика дежурств?
- Радоваться надо, Глеб, выспишься ночью ведь,- с заботой сказал
подполковник, и его ласковый тон был почти естественным.- Ты ведь у нас
вместе с Александром Гордеевичем в научной группе. Тебе думать надо, а не
стоять на стреме.
Мне этот приказ совсем не понравился, он как будто меня выставлял из рядов
советского офицерства.
Оружия у меня нет и не предвидится. Кроме того, кто-то всю ночь проторчит
на посту - однако, не я и не Хасан. На кого вся эта бдительность
рассчитана, на внешнего или внутреннего противника? Конечно, может статься,
Хася вышел из доверия у Остапенки, и мою персону просто подключили к
процессу разоружения иракского коллеги. Причем в известность не поставили,
потому что не было возможности со мной перешепнуться... Или эти козлы в
чем-то меня заподозрили? Решили, чего доброго, что я небрежно, с преступной
халатностью истолковывал выходящие сведения Бореевской аппаратуры и заманил
группу к заминированной дамбе. Но я же, наоборот, предостерегал. Тогда в
чем дело?
Когда настала ночь, я долго не мог заснуть, слушая, как Серегины башмаки
стучат по обшивке. Не элеутероккок мне требовался, а что-то другое.
Например, снотворное. Я в принципе предвидел у себя бессоницу, она и раньше
случалась в неприятных ситуациях. Но офицер ГБ, маящийся от бессоницы,
подозрителен - а вдруг ему остался один шаг до маниакально-депрессивного
психоза.
Дома меня хорошо спасал от этого недуга Ленин. Вернее, один из томов
полного собрания сочинений. Но такого лекарства в командировке я был лишен,
поэтому перед отъездом одну их упаковок аспирина аккуратно расклеил и
зарядил люминалом, то есть фенобарбиталом. А затем положил в нашу аптечку,
слегка надорвав кончик,- для опознания.
Остапенко еще не дрых, поэтому мне пришлось бормотнуть что-то про озноб,
затем уж достать "колесо". А дальше дрыхлось на пять баллов, как будто
никаких неприятностей. Даже снилось, что я конь, который всех лягает.


А наутро стало известно, что островок прочно припопился к одному месту, и
течение нас больше никуда не тащит. Выглянув из люка, легко было заметить,
что хотя воды вокруг еще предостаточно, но можно двигаться в любую сторону.
Похоже, даже без надувной лодки. Правда, не бегом, а аккуратным пешим
ходом. Баранка сделал промер собственным телом - воды оказалось по ордена.
Однако подполковник и в этот раз посчитал любые движения лишними. Будем
ждать вертолет - и точка. Уперся Петрович, выражая какую-то одномерную
мысль - проклятый циклоид.
Я когда ботинки стал натягивать,- все-таки несолидно в носках при
начальстве,- вдруг почувствовал, что-то мешает левому мизинцу правой ноги.
Я скинул обувку, хорошенько потряс, из нее вылетело несколько щепочек и
обрывок бумажки. Первые несколько секунд я не обращал на него никакого
пристального внимания. Потом, когда в кабину залез Колесников с котелком,
где плескался чай,- вскипяченный снаружи, на примусе,- в голове сработал
переключатель. Интерес пробудился, и тогда я спешно прикрыл таинственную
бумажонку подошвой другого ботинка.
- Комары здесь зело вредные, за ночь умучили, как фашисты,- сказал Серега,
позевывая,- может, Кольке они по вкусу придутся. Он у нас все-таки фрукт
земли сибирской и к разному гнусу более привычный.
- Враги-то не шуршали по кустам, не шлепали ластами аквалангисты из
американского спецподразделения "тюлени", не полз ли сквозь грязь китайский
спецназ с гордым именем "красные черви"?- лениво полюбопытствовал я, как
будто со скуки.
Улыбка старлея спряталась в рот.
- Больно вы скептические стали, Глеб Анатольевич, сразу видно что в ученые
подались... Ладно, пойду-ка рожу сполосну.
- Если хорошо помыть и потереть, Сережа, то даже рожа приобретет
интеллигентное выражение лица.
Старший лейтенант, казалось, с трудом смирил свои голосовые связки,
собравшиеся произвести какие-то нехорошие слова, и громко полез наружу.
Я оглянулся. В кабине из наших остались только Дробилин, что мучительно
спал после очередной порции анальгина с реланиумом, и Маков - тот через
раскуроченное днище пытался добраться до коленчатого вала. А еще
присутствовал Хасан, который, прикрыв глаза, напевал что-то свое, родное и
заунывное.
Я аккуратно отлепил бумажку от подметки и зажал между пальцев руки - так,
чтобы сбоку ничего не было заметно. На ней нашел чиркнутые по-арабски
слова.
"Начальство на родине приговорило тебя. Человек с усами и кепкой получил
приказ не упустить тебя и доставить на север для расправы."
Ногти моментально искрошили бумажку, а мысли вихрем закружились по голове.
Кто сделал писульку? Арабским, кроме меня, владеют тут еще двое. Остапенко
и Хасан. Но Илья Петрович, судя по имеющимся у него усам и кепке, и есть
тот, кто получил приказ. Значит, Хася тоже вышел на сцену. Ясно, что он не
такой уж чайник и внимательно приглядывает за нами. Может, не совсем
понимает, как работает наша аппаратура, но зато догадался о том, что мы
пытаемся надрать американцам хвост. И еще вот - он мог ненароком услышать
то, чему я не был свидетелем. Например, когда вылезал полюбоваться
обстановкой, а по возвращении заметил потревоженную коробку для шифрограмм
и взъерошенные взгляды Колесникова с Остапенко...
Ага, что-то проклевывется, какая-то шифрограмма могла поступить
непосредственно перед аварией на дамбе. Причем из багдадской резидентуры. А
Серега потом пустил "дымовую завесу" - дескать, сообщение не пробилось
из-за помех.
Что-то случилось в Москве. Наверное... наверное, как-нибудь вскрылось, что
я действительно отмазал Лизу Розенштейн от статьи и помог ей оказаться за
бугром. И пошла накрутка. Мол, Рейфман с Розенштейн - цэрэушники, а Фролов
с ними активно сотрудничал, получая взамен золото в слитках и червонцах, а
также драгоценные камушки россыпью. Должно быть, какой-нибудь хреноплет
пришпилил мне и организацию Затуллинского перелома шеи. В Комитете,
допустим, прознали, что я накануне названивал Киянову. Могли даже поднять
Никиту и, выпотрошив его, составить полный протокол моего наезда на Андрея
Эдуардовича. А Сайко, наверное, побоялся прикрыть меня, против всех правил
Комитета не попрешь. В общем, все единогласно - при одном воздержавшемся -
постановили, что я самый виноватый, и мое отсутствие на кворум не повлияло.
Теперь остается представить, что меня ожидает в Москве. Полный букет
обвинений: "измена родине", "подлог", "соучастие в убийстве". И родина,
сурово глянув в мою сторону трехголовым змеем трибунала, одним дуновением
отправит меня в одиночную камеру, где останется лишь ждать пропуска на тот
свет. По крайней мере, предложенный ассортимент услуг окажется скудным:
расстрел в упор, чтоб другим неповадно было, пожизненный дурдом с опытами
на мозге (в частности, с пересадкой лобных долей от свиньи), пятнадцать лет
строгого режима на урановых рудниках. И это все - несмотря на мою верную
службу, на приверженность большому коммунистическому делу, несмотря на то,
что совершил я лишь должностной проступок и мелкую шалость.
Или все-таки некоторые эпизоды моей биографии - нечто большее, чем
проступок и шалость? Ведь я немного подзабыл о высоком деле из-за Лизы.
Причем та "морковка", что зажата между ног, сыграла свою отрицательную роль
- а это всегда являлось грехом. Значит, все-таки изменил я незримому
хозяину по имени "коммунизм - наше будущее". Значит, надо прибыть в Москву
и с аппетитом съесть свою пулю. А что мне еще остается? Попробовать
смыться, как-нибудь улепетнуть к американцам? Даже если пофартит, то чего
будут стоить все эти годы, потраченные на "контору", мои майорские лычки?
Кроме того, жить под крылышком ЦРУ я смогу лишь в том случае, если буду
поштучно сдавать своих. А если интеллигентно откажусь и скажу "фи", то
штатники, конечно же, предоставят мне политическое убежище,- демократия
будет соблюдена,- но оставят без прикрытия. И за несколько месяцев люди из
Управления "С" доберутся до меня и приведут приговор в исполнение, даже
если я буду мылить яйца быкам на какой-нибудь аризонской ферме.
Появился Остапенко, он прихватил свою механическую бритву и опять полез
наружу. Там, на солнышке, он сейчас обсудит с Серегой, как половчее
сторожить меня. Если уж основная задача экспедиции не удалась, то неплохо
бы с блеском проявить себя в другой, куда более понятной роли.
Наверное, у них все получится, туповато-хитрожопый подполковник пробьется в
полковники, а угодник-жлоб Серега в капитаны. Такие, как они, не засунут
греховный "болт" агентке ЦРУ, не обломаются на ерунде, они всегда будут
аккуратными и внимательными и никогда не сойдут с резьбы. Даже за тот визит
к веселой вдове в селении Эль-Джазаир Серега отделается выговором без
занесения. Такие, как Остапенко и Колесников, будут любимчиками
естественного отбора и размножатся по всей Земле, затянув ее серой хмарью.
А что если?.. Нехорошая мысль пролезла с черного хода и закрепилась. Я
всегда боролся за наше общее, почему бы не повоевать за свое отдельное?
Меня натаскали, чтобы я терзал и дурил врагов нашей страны, так почему бы
мне не покусать и не пообманывать своих собственных неприятелей? Раз стая
приготовилась закусить мной, то я обойдусь без стаи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49