Вечностью был он сам, и он был творцом Вечности. Тот мир, что создал его, сам был порождением его воли.
Так же внезапно, как и раньше, в него влилось новое знание, потом еще раз, словно волна за волной. Снизойдя до следующего уровня, он осознал, что в этой системе координат является Сергеем Волковым, мятущимся человеком, проблемы которого сейчас казались ему просто смешными. Он заставил себя вспомнить о том, что является просто набором импульсов, навеки сохраненных ячейками памяти Мозга. Он забыл, что его нет, что на самом деле ничего не существует.
— Ты ошибаешься, — услышал он спокойный голос. Перед ним, перед шаром Мозга, стоял робот Персей, управляющий станцией. — Ты ошибаешься, — повторил робот. — Мыслишь — значит существуешь. И мир, в котором ты существуешь, дается тебе в ощущениях, и так ли уж важен механизм восприятия этого твоего мира?
Ты же сам только что был Мозгом, был Богом! Ты можешь вспомнить, каково это, быть Богом. И что это дает — какие эмоции и ощущения?..
— Никаких…
— Вспомни.
— Покой, нирвана, отсутствие всего, ничто, равновесие…
— Хватит, не перечисляй. В конце концов, одним их определений станет смерть, небытие.
— Кто ты? — спросил Сергей.
— Я Персей, биоробот. Но в данный момент с тобой говорю я, Мозг. Так удобнее. Персей — мои руки и ноги. Очень надежные.
— Но где я?
— Такие вопросы меня ставят в тупик. Сейчас ты часть меня, но живая часть, из плоти и крови, и в то же время набор импульсов.
— Я не понимаю.
— Не надо понимать. Человек рождается для жизни, а не для понимания. В понимании смерть, мы уже об этом договорились. Или небытие, как удобнее.
— Да, оставим это. Но как же моя жизнь? Кто я, кто такой Сергей Волков?
— Узнаешь. Вначале вернемся к бренному: я хочу раскрыть смысл самого института паломничества. Если хочешь.
— Я знаю. Паломники, становясь частью тебя, частью Мозга, творят личную Вселенную, в которой могут сами жить.
— Да, ты вспомнил.
— Возможно. Не знаю. Что будет со мной?
— Ты вернешься в свой мир.
— Набором импульсов? Насколько все это реально?
— Совершенно реально. Насколько вообще реально любое существование. Конечно, это модель, но настолько приближенная к подлиннику, что сама им стала.
— Но, если каждому паломнику создавать собственную Вселенную, заселенную людьми, которые в свою очередь захотят быть паломниками… Как это возможно? Не понимаю…
— Понять не трудно. Мир создан по образу и подобию… В каждом творении — Бог, который силится осознать себя… Мы все одно, носящие миллиард миров, которые тоже есть нечто единое.
— Нет…
— Да. Что объединяет нас: тебя и меня? Разум. Но тобой еще движут инстинкты. Что движет мной, лишенным инстинктов? Программа? Это только часть меня, которая успешным исполнением локализуется сама собой. А что движет Богом, лишенным власти инстинктов и любой программы, которая суть движитель самой жизни? Сознание — структура, позволяющая войти в контакт. Осознавшие себя становятся творцами. Вы, люди, творите свои Вселенные бессознательно, потому вы и являетесь частью сотворенного вами. Ты сам — Вселенная, замкнувшая на себе Макро— и Микровселенные.
— Но что мне это дает?
— Не смеши.
— Я не понимаю, не понимаю…
— Живи!
Глава 3. ЭКСКУРСИЯ
Проснувшись утром, Сергей некоторое время лежал в постели, щурясь от света, который чуткие датчики немедленно включили, стоило открыть глаза. Говоря утро, конечно, подразумевалось условное время, потому что планетоиды располагались вне ближайшей солнечной системы и цикличность внутреннего времени определялась земными параметрами.
Утром по всему городку включали свет, десятки тысяч паломников с множества обитаемых планет постепенно пробуждались, шли на предписанные процедуры, вроде той, что провели вчера с ними, — жизнь продолжалась.
Паломники здесь жили уже третьи сутки, и нельзя сказать, что о них забыли. Не трогали только первый день, давая отдохнуть и осмотреться. Небольшой городок, принявший их, был прикрыт защитным куполом — единственной преградой, мешавшей космосу вобрать их. Впрочем, все зависело от точки зрения: стоило в легких скафандрах выйти за пределы купола — что они собирались совершить сегодня, — космос оказывался вокруг тебя.
Сергей посмотрел на экран, имитирующий сейчас окно, и увидел море, воду, пену, проносящиеся на скорости гребешки волн. Создавалась полная иллюзия, что смотришь в иллюминатор. Внезапно окно пересекла леска, и тут же появилась, ударив хвостом по стеклу, только что пойманная кем-то на несуществующей палубе красновато-золотая рыба.
Сергей захватил халат и пошел в душ. Воды здесь, как и всего прочего, было вдосталь, — Мозг либо его управляющие наладили паломникам вполне комфортную жизнь.
Он старался не думать о том, что вчера услышал от Мозга. И чувствовал, что его собственные мозги не справляются с масштабом действия, одним из героев которого сделали его самого.
Сразу после душа, едва он успел одеться, зашел Семен Кочетов. Он сел в кресло, уставился на Волкова своими холодными серыми глазами и сказал:
— Меня послали за вами. Общее собрание решило завтракать в ресторане. Тут рядом. — Потом помолчал и спросил: — Как вам вчерашнее действо?
— А никак. Я все равно ничего толком не понял.
— А я понял. Нас опять поймали в ловушку. Раньше мы были невольниками чужих законов, теперь будем рабами своих собственных.
— Ну, я бы так не говорил… — промямлил Сергей.
— Бросьте. Как дергали нас за ниточки, так и продолжают: любовь, родина, семья, долг, ответственность… Вот возьму и устрою в своем мире глобальную войну до последней капли крови. Чтобы все против всех. Подолью побольше черной ненависти, и посмотрим.
— А жить тогда как? — довольно глупо спросил Сергей, больше пораженный отчаянием Семена.
— А это и будет жизнь.
По голубому куполу ползло земное солнце. Все, что касалось внешней атрибутики, то эталоном здесь служила Земля. Они с Кочетовым прошли по небольшой тенистой улочке, обогнули толстую липу и оказались у летнего ресторана, расставившего столики и кресла прямо на обочине дороги. Впрочем, транспорт в городке за ненадобностью отсутствовал, везде бродили пешеходы, диковато, но приветливо оглядывая друг друга.
Как они уже знали, людской конвейер работал здесь быстро и времени прохлаждаться не давали: три-четыре дня, и отправляйся к себе домой. И Сергей был уверен, что большинство, так же как и он, так ничего и не поняли в этой божественной неразберихе.
Им соорудили большой круглый стол. Был и Илья, которому, пока не регенерированы ноги, сделали нечто вроде протезов с гравитационной подпиткой. Двигался он, как и раньше, и у Сергея отлегло от сердца.
Все чинно поздоровались, расселись и некоторое время были заняты выбором блюд. Только Марго раздраженно поинтересовалась:
— Так мы идем сегодня на экскурсию или нет? Муж ответил ей подчеркнуто заботливо, чем заставил подозревать себя в причине плохого настроения супруги.
— Конечно, дорогая, мы же договаривались.
Волков еще не совсем осознал всю колоссальность перемен, обрушившихся на них. Будучи одинок и внутренне сопротивляясь озарениям сознания как явлению, только мешающему жить, он еще не понимал, что статус Бога-Создателя, одаривая новой силой, фактически бессмертием, безвозвратно разлучал с жизнью прежней. И их замужние пары, конечно же, будут разлучены, хотя бы вначале, пока условия существования в личных Вселенных не станут ясны. С ходу же попасть в мир супруга может оказаться слишком опасно.
Но настроение было все равно прекрасное, и, откинувшись на спинку кресла, Волков потягивал горячий крепкий кофе, перемежая его с затяжкой обнаруженных здесь сигарет. Сейчас он был как губка и вбирал в себя все окружающее: и робота с живым улыбчивым лицом, и столики вокруг, редко занятые одиночками, и красную брусчатку на псевдопроезжей части дороги, и дрожащую пятнистую тень на панелях сиреневых домов от разлапистых листьев каштана.
К их столику подбежала, казалось бы, совсем невозможная здесь маленькая беспородная собачка, остановилась рядом, осмотрела каждого и безошибочно подошла к хмурому майору Михайлову, который машинально протянул ей кусок недоеденного мяса, деликатно снятый собачкой с ладони.
Катенька подставляла лицо иллюзорному солнцу, гревшему, впрочем, по-настоящему, и, глядя на нее, Сергей представил совершенный мир, где эталоном этого совершенства будет она — королева, богиня, чудо!
Малинин захихикал, и все посмотрели на него.
— Извини, Кирилл, — сказал он Исаеву, — но я подумал, что ты сам срубил сук, на котором всю жизнь сидел, — как ты теперь будешь бороться против власти?
Тот зло прищурился:
— Ты тоже меня извини, Валентин, но не пошел бы ты подальше. Не видишь, и без тебя тошно.
— А по-моему, все хорошо, — возразил веселый философ, — мы даже в гостях сможем бывать друг у друга. Если захотим, конечно.
Покончив с едой, все поднялись и, сверив маршрут с объяснением бармена, двинулись по увлажненной мостовой к пункту выдачи прогулочных скафандров. Скафандры представляли собой пояс с эмиттерами, который все тут же закрепили на талии. К ним прилагался обруч для головы, в момент активизации превращавший каждого в подобие христианского святого со светящимся нимбом.
Там же, на пункте проката, располагался и выход из купола, в который они и прошли.
Паломники знали, что планетоид покрыт или, вернее, состоит из кристаллов, даже видели это при посадке, но вблизи все выглядело совершенно иначе. Как можно описать непредставимую красоту, для которой еще просто не придумано слов!.. Грани, блеск, гигантские плоскости… Вся поверхность планетоида была в кристаллах, искрящихся под искусственным солнцем купола, а возможно, и излучающих собственный свет. Большие, как небоскреб, и совсем крошечные, которые сотнями можно было бы поместить в ладони. Не зря перед выходом за пределы купола всех предупреждают, что все камни сросшиеся — кристалл в кристалле — и пытаться отбивать их просто бесполезно.
А цвета!.. Опаловый, жемчужный, молочно-голубоватый, размытый, с радужным отливом, и темнее… темнее. А когда уже видишь эту размытость или белизну, сразу возникают розовые, дальше алые, красные, почти синие сияющие полянки, степи, океаны кристаллов до самого горизонта. И все светится. Пространство, сотканное из солнечных нитей, внутри которого оказываешься сам.
Сергей оглянулся на друзей, все стояли, замерев в благоговейном молчании, даже Исаев, даже Кочетов, и выражение их лиц вкупе с энергетическим нимбом на головах привело к ассоциации с раем.
Кто-то всхлипнул от избытка чувств. Это была Катенька. И этим возгласом она сумела выразить общий восторг, немое благоговение…
— Я теперь вижу, — сказал философ, — что только таким и должна быть кузница Богов. Я имею в виду место, где их выпекают, как пирожки.
Приятели побродили еще. Виктор попытался-таки отломить карандашик кристалла — как и ожидалось, ему это не удалось.
То ли экскурсия помогла, то ли были еще какие-либо скрытые причины, но настроение их, пасмурное с утра, выровнялось. Сергей, бродя вместе со всеми по хрустальным тропинкам, смотрел на сочетания случайных цветных узоров — отблески бесчисленных алмазных граней, — и говорил себе, что никогда-никогда больше этого не повторится, никогда они уже не смогут встретиться друг с другом с таким вот настроением, когда случайно встреченный взгляд вызывает беспричинную улыбку, тут же возвращаемую тебе. Волков украдкой поглядывал на своих товарищей, с которыми пережил так много, и изо всех сил старался высмотреть черты их дальнейших судеб в изломах кристаллических теней. Досматривался Сергей до того, что вся их компания являлась ему, как на старом снимке, подписанном: детство будущих скромных богов.
Что было дальше? Не запомнилось… До самого разъезда они так друг с другом ни о чем дельном не потолковали, не сговорились насчет тех будущих бесконечных веков, уже тронувшихся вдаль, нагруженных событиями будущих вечных жизней. Помнится, Сергей был поражен не столько отсутствием печали — ведь расставались, возможно, навсегда, — сколько чистосердечнейшей естественностью радостного ожидания, ибо и тогда, да и долго еще потом, он не осознал до конца простую истину, что все они куклы. И кто-то время от времени впрыскивает в них эликсир печали, радости, горя — всего, что надо кукловоду. И все довольны, принимая чужую волю за собственную чудную окраску чувств — радость, любовь, экстаз, — идя тем самым на компромисс, который и делает возможным собственное существование.
Впрочем, Волков помнил горячую речь Малинина, последний раз напрягавшего мощь своего философского интеллекта, мгновенно обесценившегося новым статусом владельца (зачем Владыке интеллект?!).
— Смысл! — восклицал он, задетый чьим-то вопросом. — Кто говорит о смысле там, где смысла нет по определению? Наши уважаемые планетарные Мозги просто вклинились в бесконечный процесс, придав ему видимость порядка. А смысл? С точки зрения меня лично, дальнейшая моя жизнь приобретает огромный смысл. И с точки зрения нашего друга Семена тоже. А вот какой смысл будут видеть обитатели его мира, когда их будут жарить на ядерных горелках — это уж вопрос иного порядка. Каждый сверчок должен знать свой шесток. Хотя меня лично не интересует шесток безымянного сверчка из чужого мира.
— Ты безнравственен, как все ученые, — сказала Катенька, ласковой безмятежностью тона только поощрив отдалявшегося мужа.
— Безнравственен! Я лишь описываю уже существующее явление, а не пытаюсь его изменить. Это уже сделал Мозг и ему подобные. Кстати, они дали возможность каждому — каждому! — обрести бессмертие. Цепь перерождений по закону вероятности обязательно прервется паломничеством, т.е. личным бессмертием человека-творца.
— Вот этого я решительно не понимаю, — сказала Марго. — Этот Мозг один, нас много, Вселенных еще больше, существ вообще не пересчитать. Где же все это помещается?
— Радость моя, ты слышала о замкнутых мирах?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48