Однако же в глубине души у него таилась если не грусть, то, во всяком случае, какая-то тоска. Смерть Манюэля Пальмари была не из тех смертей, которые повергают общество в траур. Горевать вроде некому. Кроме, может быть, — и то не наверняка — Алины, которая жила с ним вот уже несколько лет и которую он подобрал на тротуаре, да нескольких жуликов, всем ему обязанных.Однажды Манюэль рассказал Мегрэ, что в детстве он пел в церковном хоре в родной деревне, такой бедной, что молодые люди уже в пятнадцать лет уезжали оттуда, чтобы избежать нищеты. Он слонялся по набережным Тулона, где позднее его могли видеть в качестве бармена и где он быстро понял, что женщины представляют собой капитал, дающий большие проценты.Были ли у него на совести преступления? Некоторые на это намекали, но доказательств тому не было, и в один прекрасный день Пальмари стал хозяином «Золотого бутона».Он считал себя ловкачом и действительно до шестидесяти лет так хорошо лавировал, что ни разу не был осужден.Конечно, он не избежал пули, но в своем инвалидном кресле, среди книг и пластинок, радио и телевидения, сохранил любовь к жизни и питал, как подозревал Мегрэ, еще более страстную и нежную любовь к Алине, которая называла его папой.— Зря ты, папа, принимаешь комиссара. Знаю я этих шпиков, они мне здорово насолили. А этот не лучше других. Вот увидишь, когда-нибудь он обратит против тебя все, что у тебя выпытывал.Случалось, что эта девица плевала на пол у ног Мегрэ и потом с достоинством удалялась, покачивая своим крепким задом.Не прошло и десяти дней с тех пор, как Мегрэ был на улице Акаций, и вот он снова ехал в тот самый дом, в ту же квартиру, где, стоя у открытого окна, вдруг интуитивно понял то, что позволило ему мысленно воссоздать преступление зубного врача, жившего напротив.Перед домом он увидел две машины. Полицейский в униформе стоял у двери и, узнав Мегрэ, отдал честь.— Пятый этаж, налево, — прошептал он.— Знаю.Полицейский комиссар, некий Клердан, стоя в гостиной, разговаривал с толстеньким человечком, очень светловолосым, взъерошенным, с белой, как у младенца, кожей, с голубыми наивными глазами.— Здравствуйте, Мегрэ. — Видя, что Мегрэ смотрит на его собеседника, не зная, подавать ли тому руку, Клердан добавил: — А вы не знакомы?.. Комиссар Мегрэ… Следователь Анселен…— Рад с вами познакомиться, господин комиссар, — проговорил человечек.— Это я должен радоваться, месье Анселен. Я много слышал о вас, но еще не имел чести работать вместе с вами.— Я в Париже недавно, а до того долго работал в Лиле.У него был тонкий голос, несмотря на полноту, он казался моложе своих лет и походил на студента, засидевшегося в университете и не спешившего покинуть Латинский квартал и беспечную студенческую жизнь.Беспечную, конечно, для тех, у кого есть где-то состоятельный папа.Одет он был небрежно, пиджак был узок, брюки вытянуты на коленях, а обувь не мешало бы почистить.Во Дворце правосудия рассказывали, что у него шестеро детей и дома он не пользуется авторитетом, что его старая машина может в любую минуту развалиться на части, что он снимает дешевую квартиру, чтобы свести концы с концами…— Позвонив в уголовную полицию, я тут же оповестил и прокуратуру, — объяснил полицейский комиссар.— Помощник прокурора еще не приехал?— Сейчас будет здесь.— А где Алина?— Девица, которая жила с убитым? Она плачет, лежа в своей постели. За ней смотрит служанка.— Что Алина говорит?— Мне немного удалось из нее вытянуть, и поскольку она в таком состоянии, я не настаивал. Если верить Алине, она встала в половине восьмого. Служанка приходит в десять утра. В восемь часов Алина принесла Пальмари в постель первый завтрак, потом умыла его и одела.— В котором часу она вышла из дома?— Откуда вы знаете, что она вышла?Мегрэ мог бы узнать об этом от своих двух наблюдателей. Но они не звонили ему. Они удивились, когда приехал полицейский комиссар, затем следователь и, наконец, сам Мегрэ. Ведь они не знали, что произошло в доме. В этом была какая-то ирония.В комнату ворвался высокий молодой человек с лошадиным профилем — помощник прокурора, и, пожимая всем руки, спросил:— Где труп?— Здесь рядом, в комнате, — ответил Клердан.— Напали на какой-нибудь след?— Я как раз рассказывал комиссару Мегрэ то, что узнал. Алина, молодая женщина, которая жила с Пальмари, говорит, что вышла из дома около девяти часов, без шляпы, с сумкой для провизии в руках.Один из инспекторов, дежуривших на улице, конечно, последовал за ней.Она заходила в несколько лавок поблизости. Я не получил еще от нее письменных показаний.— И в ее отсутствие…— Она это утверждает, конечно. По ее словам, она вернулась без пяти десять…Мегрэ посмотрел на часы, которые показывали десять минут двенадцатого.— …и обнаружила в соседней комнате Пальмари, который соскользнул со своего инвалидного кресла на ковер. Он умер после того, как потерял много крови. Вы сейчас в этом убедитесь.— В котором часу Алина позвонила вам? Мне сказали, что в комиссариат звонила именно она, это верно?— Да. В десять часов пятнадцать минут.Помощник прокурора, Ален Дрюэ, задавал вопросы, тогда как толстенький следователь только слушал с неясной улыбкой на губах. И он, несмотря на то, что ему было трудно прокормить свое семейство, казалось, наслаждался жизнью. Время от времени он украдкой взглядывал на Мегрэ, словно для того, чтобы установить с ним какой-то контакт.Двое других, помощник прокурора и полицейский комиссар, говорили и вели себя так, как и положено добросовестным чиновникам.— Врач уже осмотрел тело?— Нет, не успел. Он утверждает, что до вскрытия невозможно определить число пуль, поразивших Пальмари. Заметен лишь след от пули, пронзившей затылок.Значит, подумал Мегрэ, Пальмари не ожидал нападения.— А не посмотреть ли нам, господа, прежде чем явятся сотрудники отдела установления личности.Каморка Манюэля не изменилась, в этот час она была щедро залита солнцем. На пороге — свернувшееся тело, густая седина волос выпачкана на затылке кровью.Мегрэ удивился, заметив Алину Бош, стоявшую у одного из окон. На ней было светло-голубое платье, которое он уже видел, ее черные волосы обрамляли смертельно бледное лицо, покрытое красными пятнами.Она смотрела на вошедших мужчин с такой ненавистью или с таким вызовом, словно готова была броситься на них.— Ну что, месье Мегрэ, теперь вы, наверное, удовлетворены, — процедила она сквозь зубы и, обращаясь ко всем, добавила: — Значит, меня нельзя оставить с ним, как любую женщину, потерявшую мужчину, с которым она прожила всю жизнь? Это правда, что вы меня арестуете?— Вы ее знаете? — тихо спросил следователь у Мегрэ.— Довольно хорошо.— Вы думаете, это она?— Вам, наверное, говорили, господин следователь, что я никогда ничего заранее не думаю. Я слышал, как сейчас подъехали сотрудники отдела установления личности. Они идут сюда со своей аппаратурой. Вы позволите мне допросить Алину с глазу на глаз?— Вы увезете ее?— Я предпочел бы сделать это здесь! Потом я отчитаюсь перед вами о том, что удалось вытянуть.— Когда тело унесут, придется, вероятно, опечатать дверь этой комнаты.— В случае надобности полицейский комиссар возьмет это на себя, если вы разрешите.Следователь по-прежнему наблюдал за Мегрэ глазами, полными лукавства. Так ли он представлял себе знаменитого комиссара? Не был ли разочарован?— Поступайте, как считаете нужным, но держите меня в курсе дела.— Пойдемте, Алина!— Куда вы меня ведете? На набережную Орфевр?— Нет, не так далеко. В вашу комнату. А ты, Жанвье, сходи за нашими людьми, которые стоят на улице, и втроем подождите меня в гостиной.Алина мрачно смотрела на специалистов, наводнивших комнату своими аппаратами.— Что они будут тут делать?— То, что полагается. Фотографии, отпечатки пальцев и тому подобное. Кстати, оружие нашли?Она показала ему на круглый столик около дивана.— Это вы его подобрали?— Я до него не дотрагивалась.— Чей это пистолет?— Насколько мне известно, он принадлежал Манюэлю.— Где он его держал?— Днем прятал за радиоприемник, чтобы в любой момент можно было до него дотянуться. Вечером клал на свой ночной столик.Это был «смит-и-вессон» 38-го калибра — оружие профессионалов.— Пойдемте, Алина!— Я ничего не знаю.Она неохотно последовала за ним в гостиную, открыла дверь в спальню, типично женскую, с широкой низкой кроватью, какую чаще увидишь в кино, чем в парижских интерьерах.Портьеры, обивка стен были из золотисто-желтого шелка; огромный ковер из белого козьего меха покрывал почти весь пол, а тюлевые занавески превращали солнечный свет в золотистую пыль.— Слушаю вас, — сердито произнесла она.Она упала в глубокое кресло, обитое шелком цвета слоновой кости. Мегрэ не решался сесть на один из хрупких стульев и колебался, зажигать ли ему трубку.— Я убежден, Алина, в вашей непричастности…— Кроме шуток?— Не злитесь. На прошлой неделе вы мне помогли.— Это, конечно, был не самый умный поступок в моей жизни. Теперь на тротуаре, напротив, красуются двое ваших шпиков, и тот, что выше ростом, еще сегодня провожал меня на рынок.— Таково уж мое ремесло.— И вас от него никогда не тошнит?— А что, если мы прекратим играть в войну? Допустим, что я занимаюсь своим ремеслом, как вы занимаетесь своим, и не важно, что каждый из нас стоит по другую сторону барьера.— За свою жизнь я никому не причинила зла.— Возможно. Зато Манюэлю причинили сейчас непоправимое зло.Он видел, как глаза молодой женщины наполнились слезами, и слезы эти не казались притворными. Алина неловко высморкалась, как маленькая девчонка, которая старается не разрыдаться.— Зачем было нужно, чтобы…Она осеклась.— Что именно было нужно?— Ничего. Не знаю. Ну… Чтобы он умер. Как будто он и так не был несчастен, живя в четырех стенах, потеряв ногу.— Но он жил с вами.— От этого он тоже страдал, потому что ревновал меня, и, Бог знает, возможно, на это и были причины.Мегрэ взял на туалете золотой портсигар, открыл его и протянул Алине. Она машинально взяла сигарету.— Вы вернулись с покупками без пяти десять?— Инспектор подтвердит вам это.— Если только вы не скрылись от его наблюдения, как случалось время от времени.— Но только не сегодня.— Значит, вы ни с кем не имели контактов по поручению Манюэля, не должны были передавать никаких инструкций, никому не звонили?Она пожала плечами, машинально отгоняя от себя дым.— Вы поднялись по парадной лестнице?— А зачем мне было идти по черной? Я ведь не прислуга.— И прежде всего вы направились на кухню?— Как всегда, когда возвращаюсь с рынка.— Можно осмотреть кухню?— Кухня — направо по коридору.Он открыл дверь и окинул помещение взглядом. Служанка варила кофе. Стол был завален овощами.— Вы прежде всего вынули все из сумки?— Кажется, нет.— Кажется?— Иногда мы действуем машинально. Мне трудно вспомнить все детально, я до сих пор не могу прийти в себя.— Насколько я вас знаю, вы затем направились в кабинет, чтобы поцеловать Манюэля.— И вы так же хорошо, как и я, знаете, что я там увидела.— Но не знаю, как вы отреагировали.— Кажется, я закричала. Инстинктивно бросилась к нему, но, признаюсь вам, при виде крови я трусливо отпрянула. Я даже не нашла мужества в последний раз поцеловать его. Бедный папа!По щекам ее текли слезы, которые она и не думала вытирать.— Вы подобрали пистолет?— Я вам уже сказала, что нет. Вот видите! Вы заявляете, что верите мне, но, как только мы остаемся одни, вы ставите мне ловушки, шитые белыми нитками.— Вы не дотронулись до него хотя бы для того, чтобы его вытереть?— Я ни до чего не дотрагивалась.— Когда пришла ваша служанка?— Не знаю. Она ходит по черной лестнице и никогда не беспокоит нас, когда мы находимся в этой комнате.— А вы слышали, когда она пришла?— Из кабинета этого не слышно.— А случается, что служанка опаздывает?— Часто. У нее больной сын, и она, прежде чем уйти, должна ему все приготовить.— Вы позвонили в комиссариат только в четверть одиннадцатого. Почему? И почему не вызвали тут же врача?— Вы его видели, нет? Разве живые так выглядят?— Что вы делали в течение двадцати минут с того момента, когда обнаружили тело, и до тех пор, пока позвонили в комиссариат? Мой вам совет, Алина, не отвечайте слишком быстро. Я знаю вас. Вы мне часто лгали. Я не уверен, что следователь будет в таком же настроении, как и я. А ведь ему предстоит решать вопрос о вашей свободе.Она снова ухмыльнулась, как девушка с улицы, и закричала:— Ну вот, только этого не хватало! Арестовать меня!И есть еще люди, которые верят в правосудие! И вы в него верите? Скажите, вы в него верите?Мегрэ предпочел не отвечать на этот вопрос.— Видите ли, Алина, эти двадцать минут могут стать решающими. Манюэль был человек осторожный. Не думаю, чтобы он держал здесь в квартире компрометирующие бумаги или предметы, а тем более драгоценности или крупные суммы денег…— К чему вы клоните?— А вы не догадываетесь? Когда находят труп, первым делом вызывают врача или полицию.— У меня иные рефлексы, не те, что у обычных смертных.— Не стояли же вы неподвижно возле тела в течение двадцати минут?— Во всяком случае, несколько минут простояла.— Ничего не делая?— Если вы уж очень хотите знать, то я молилась.Я прекрасно понимаю, что это идиотизм, я не верю в проклятого боженьку. Однако же бывают моменты, когда о нем вспоминаешь против воли. Пригодится это или нет, но я помолилась за упокой души Манюэля.— А потом?— Потом я ходила.— Где?— От кабинета до этой комнаты и обратно. Я говорила сама с собой. Я чувствовала себя зверем в клетке, у которой отняли ее льва и львят. Он был для меня всем, и мужем, и ребенком.Она говорила со страшным возбуждением и ходила по комнате, словно для того, чтобы восстановить в памяти все то, что делала утром.— Это продолжалось двадцать минут?— Не знаю…— А вам не пришло в голову поставить в известность прислугу?— Я даже не подумала о ней.— Вы не выходили из квартиры?— А куда бы я пошла? Спросите у ваших людей.— Хорошо. Предположим, вы сказали правду.— Я только это и делаю.Бывали случаи, когда она вела себя как девушка из хорошей семьи. Может быть, в глубине души она и была хорошей и искренне привязанной к Манюэлю… но только ее жизненный опыт оставил в ее душе озлобленность и агрессивность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14