— Я стараюсь этому учиться, как могу.— Значит, все в порядке. Если вы покончили с десертом, мы можем идти.Но она не трогается с места и невидящим взглядом смотрит на недоеденное пирожное.— Вы говорите, что понимаете меня. А вот я перестала понимать вас, Питер.— Мне это очень лестно. Разве плохо быть загадочной личностью!— Нет, серьезно. Сначала я думала, что вы такой же простак и грубиян, как все остальные в Сохо. Потом, когда началось наше путешествие, я поняла, что вы не такой, как они, хотя ничем не лучше… просто другой… А теперь, когда я заболела… эти ваши заботы обо мне… вы меня совсем сбили с толку, чтобы не сказать — тронули.Поднявшись в номер, Линда принимает душ и переодевается в ванной в целомудренно закрытую до ворота ночную рубашку. Затем в комнате подходит к зеркалу и поднимает подол — правда, в границах допустимого.— Кажется, я все-таки неплохо загорела…Я что-то бормочу в знак согласия и поспешно отвожу взгляд к окну, за которым синеет родное Черное море. У моей супруги, как я уже говорил, исключительные физические данные.— Надеюсь, у вас хватит такта — не говорить Дрейку о том, что я несколько дней пролежала в постели.— Зачем отнимать время у занятого человека?— Для вас это, может быть, и мелочи, но для него — нет. Скажу по секрету, Питер, он велел мне следить за каждым вашим шагом.— Я об этом догадываюсь. Дрейк — очень мнительный человек и, наверное, считает, что доверять можно только мертвецу, и то если он глубоко зарыт.— Оставьте эти кладбищенские сравнения!— Я не знал, что вы так чувствительны.— Это кажется вам странным? Почему? Потому что я зарабатываю на жизнь в том же квартале, что и вы? Потому что окружена известными вам типами? Потому что мой шеф — такой человек, как Дрейк?— В общем и целом…— А вы сами? Вам-то что нужно в этом квартале? И какому шефу вы подчиняетесь?— Тс-с-с, — вполголоса говорю я, потому что ее, наверное, слышно на улице. — У меня нет другого выхода. Понимаете? А такая женщина, как вы, наверное, могла бы найти себе место почище.Мое замечание вызывает у Линды взрыв смеха.— Место почище? Чистые места — для привилегированных, дорогой мой. Чистые места — там, по другую сторону закрытых дверей.— Хорошо, хорошо, согласен. Только успокойтесь.Но она уже овладела собой и заявляет хорошо знакомым мне тоном:— Не волнуйтесь, я совершенно спокойна. Единственное, что меня беспокоило, — это ожоги, но теперь и они прошли.Линда снова поворачивается к зеркалу и приподнимает подол — в пределах допустимого.— Все в порядке, правда?Я подхожу к ней против собственной воли и, уже совсем того не желая, говорю:— Да, все в порядке.У моей супруги исключительные физические данные…— Вы не щедры на комплименты, — замечает она, и я вспоминаю, что поклялся не говорить ей комплиментов.— Какое значение имеют слова…— Никакого. Но они что-то выражают.— Когда придет время что-то выражать, я сумею это сделать.— Каким образом, Питер?— Скажу в другой раз.— Когда? Завтра? Но завтра нас уже здесь не будет, Питер.Она, конечно, права. Сегодня — последний день нашего свадебного путешествия.— Эта ваша песня… — бормочу я, изо все сил стараясь смотреть на родное море и чувствуя, как властно притягивает меня другая синева — зеленоватая синева ее глаз.— Моя песня? А вы уверены, что она — только моя? А может, и ваша? Так ли вы уверены в своем «завтра», Питер?Она наконец-то нащупала мое слабое место, эта сирена с бархатным голосом и железным характером. Потому что если я в чем-то не уверен, то именно в завтрашнем дне. Не говоря уже о послезавтрашнем.Что ж, дружелюбно настроенное существо в зверинце Дрейк-стрит — совсем не лишнее дело, говорю я себе в качестве оправдания.— О чем вы так глубоко задумались, Питер? О своем «завтра»?— Именно.— И что же?— Ничего, — признаюсь я. — Эти ваши глаза просто не дают мне сосредоточиться.И с отчаянием утопающего, который хватается за соломинку, я обнимаю ее стан, который, между нами говоря, под это сравнение не подходит.Прервав поцелуй, чтобы перевести дух, Линда дает волю своему удивлению:— Как вы можете позволять себе такие вольности с незнакомой, отвратительно упрямой и высокомерной женщиной?— Мне кажется, я имею право на внимание собственной супруги, — говорю я и снова обнимаю ее. 6 Обратный путь проходит без происшествий.— Странная была поездка, — как бы про себя говорит Линда, когда мы, покинув самолет, направляемся к барьеру пограничного контроля.— Почему странная?— Все началось плохо, а потом стало еще хуже. Зато дальше все получилось как в сказке.— Сказки бывают разные, — замечаю я.— Эта сказка была хорошей. И — увы! — очень короткой.А когда мы становимся в очередь к окошечку, Линда добавляет:— Вот и конец сказки.Да, сказке пришел конец. И мы окончательно это понимаем, когда садимся в «ягуар» шефа. Шофер молчит, и мы молчим, потому что в его присутствии не поговоришь и еще потому, что холодная атмосфера города начинает действовать на нас и что впереди нас ждет знакомый квартал и знакомый человек, перед которым нам придется отчитаться.— Ну, как себя чувствуют молодожены? — ухмыляется Дрейк, встречая нас в кабинете с зашторенными окнами.— Скучают, сэр, — вяло отзываюсь я. — Законный брак и романтическое приключение — разные вещи.— Да, слыхал об этом, но сам я о браке судить не могу, — признается шеф, поднимаясь из-за стола и направляясь к известному предмету мебелировки, уставленному бутылками. — Мне, Питер, не довелось вкусить семейного счастья. Работа, работа и еще раз работа — такой удел выпал старине Дрейку.С этими словами он наливает себе четверть стакана виски, для декорации бросает пару кубиков льда. Потом вспоминает, что в кабинете присутствует дама.— Вам, Линда?— Благодарю, предпочитаю воздержаться.— Ох уж эти певицы с их режимами! — вздыхает шеф. — Ну а вам, Питер? Вы-то не певица. Или вы тоже выучились петь там, на Балканах, под воздействием молодой жены?Я вынужден подтвердить, что я действительно не певица, и принять предложенный стакан.— Ну, я жду! — уже деловитым тоном заявляет шеф, отведав виски.— Все прошло нормально, — рапортую я.— Все благополучно, — подтверждает мисс Грей.— Это и желательно было услышать, — говорит рыжий и поворачивается к Линде.— Вы, наверное, устали с дороги. Мне просто неудобно вас задерживать. Идите отдыхать.Линда, видно, только и ждала этого разрешения, чтобы невозмутимо кивнуть нам обоим и покинуть кабинет.— Ну, Питер, я слушаю. Со всеми подробностями.— Можно и с подробностями. Но мне кажется, сэр, что в операцию посвящено слишком много людей. Их становится все больше. Сначала Ларкин, теперь Линда…— Линде ничего не известно, кроме кое-каких мелочей по части торговли гашишем. Будьте уверены, что даже эта информация, которой она располагает, — дезинформация. Cчитайте, что в ваш проект посвящено только трое: я, вы и Ларкин.— Один египетский правитель несколько тысяч лет назад сказал, что, если в заговоре участвуют трое, среди них обязательно присутствует доносчик.Дрейк не обращает внимания на мою попытку блеснуть эрудицией.— Надеюсь, Питер, этот доносчик — не вы.— Нет, и не вы. Но кроме нас есть третий.— Знаю. Пока что этот янки не дает оснований подозревать его. А там… там увидим.Он на минуту задумывается, потом отпивает глоток и напоминает:— А теперь — подробности!— Я установил контакт со своими людьми. Отобрал пятерых по принципу: лучше меньше, да понадежнее. Могу сообщить вам их имена, адреса и прочие данные.— После!— С человеком, которого я назначил шефом группы, обсудил конкретные подробности операции. Он считает, что она не доставит особых затруднений, и берется осуществить переброску столько раз, сколько будет нужно.— Вы полагаете, что это надежный человек?— Абсолютно. Могу подробно рассказать, что он собой представляет, и вы сами убедитесь, что…— После!— Мы договорились и о том, как будем поддерживать связь. Сообщения придется посылать по почте, другого выхода нет. Но чтобы мои помощники были твердо уверены, что сообщения исходят от меня, я буду их писать собственноручно.И я передаю ему все детали будущей связи вплоть до бесцветных чернил, надписей под марками и прочих подробностей. Кажется, такое решение его удовлетворяет. Потом перехожу к вопросу об оплате, что ничуть не понижает настроения Дрейка. Оно и понятно: гонорар, потребованный техническими исполнителями операции, — мелочь, пылинка по сравнению с прибылью, на которую он рассчитывает.— А эти ваши надежные ребята, Питер, не могут подставить нам ножку?— Каким образом?— Самым простым: получат товар и оставят его себе.— Зачем им такой товар, сэр? Это же Болгария, а не Лондон.— А разве в Болгарии нет наркоманов?— Где их нет! Наберется на всю страну душ двести-триста. Что возьмешь с такой клиентуры? — Гроши.— Хорошо, допустим. Вам лучше знать.— Они могут нас надуть только в том случае, если мы надуем их с деньгами. И сделают это не для того, чтобы завладеть товаром, а чтобы утереть нам нос.— Мда-а-а… — произносит шеф вместо ответа и достает из кармашка неизменную сигару, появления которой я жду уже давно.Он приступает к священнодействию распаковки и обрезания.Я терпеливо жду, пока он раскурит сигару до нужного градуса.— Да-а-а… — повторяет Дрейк. — У меня такое чувство, что вы со своей задачей справились. Я сразу это понял, как только вы вошли. Если бы ваша поездка закончилась неудачей, у вас хватило бы ума не показываться мне на глаза.Он допивает свою дозу виски и приказывает:— А теперь, Питер, садитесь сюда, вот за этот стол, и аккуратно, точно, ничего не упуская, пишите доклад обо всем, что вы сделали.Опять письменная работа!— А вы не считаете, сэр, что оставлять письменные свидетельства вот так, черным по белому, не совсем разумно?— Не волнуйтесь, приятель, в сейфе старины Дрейка ваш доклад будет в полной безопасности.— Но он может попасть в руки Ларкина…— Ларкина? Вы напрасно считаете меня дураком. Ларкин будет знать ровно столько, сколько требуется для дела.Дрейк смотрит на часы.— Мне нужно в «Еву». А вы садитесь и начинайте. Чтобы вы не скучали, я пришлю вам Райта.Опять письменная работа. Да еще под надзором этого кладбищенского типа.
Я исписал девять или десять страниц — хорошо, что у меня крупный почерк, и доклад кажется длиннее, чем он есть на самом деле. На десятой странице начинаю чувствовать ломоту не только в кисти руки, но и в висках: что касается последней, то ее причина, по всей вероятности, — густой аромат сирени, наполняющий кабинет. Райт благоухает, как куст сирени или целая сиреневая заросль: честно говоря, я никогда не бывал в сиреневых зарослях и представляю их себе в виде нескольких деревьев вроде Джона Райта; я иду по дорожке между этими деревьями, и с каждым шагом у меня все сильнее кружится голова…Пока я потею над домашним заданием, Райт вовсю наслаждается бездельем, расхаживает по кабинету, заглядывает за шторы, оправляет свои длинные волосы длинными пальцами и насыщает воздух кабинета табачным дымом и благоуханием сирени.Он одет с полным пренебрежением к времени года, то есть на нем безукоризненный черный костюм. Я подозреваю, что у него несколько одинаковых костюмов, потому что трудно поддерживать единственный костюм в столь безукоризненном состоянии. Как всегда, на нем черный галстук и черная обувь. У него даже носки черные; я их вижу, когда Райт усаживается в кресло напротив меня и кладет ногу на ногу.С той минуты, как он появился в кабинете по приказанию Дрейка, Райт не удосужился произнести ни слова и вообще ведет себя как надзиратель, которому поручили стеречь жалкого арестанта. Но мне кажется, что непринужденность его напускная и что на душе у этого агента похоронного бюро кошки скребут: а вдруг он, Райт, — уже не правая рука шефа, вдруг его оттеснил на задний план этот самый арестант, неизвестно откуда взявшийся хитрец и наглец Питер?Должен признаться, что у него есть все основания для сомнений. Все мои встречи с Дрейком происходят без его участия; проект операции в его последнем действующем варианте для Райта полная тайна. Неизвестна ему и тема моего доклада, в который красавчик Джон старается не заглядыать из вполне понятной осторожности.Словом, если мы оба — секретари Дрейка, и если даже он — шеф кабинета и главный секретарь, то совершенно ясно, что именно я занимаюсь тайными и важными вопросами, в то время как ему предоставлена проза жизни — порнография, картежная закусочная и подвальчики со стриптизом.Другой человек на его месте не стал бы портить себе настроение из-за такой ерунды. В конце концов, чем меньше ответственности, тем меньше неприятностей. Но Райт явно обеспокоен. И не только потому, что участие в любой операции — это доля в дележе. Но и потому, что раз Дрейк держит его, свою правую руку, в неведении, значит, он больше не доверяет или же никогда не доверял этой самой правой руке.В кабинете уже давно нечем дышать, и труд мой давно закончен, и мы с Райтом уже давно делаем вид, что вовсе не замечаем друг друга, — занятие довольно утомительное, — когда дверь наконец открывается и входит шеф.Дрейк явно в приподнятом настроении: уголек его носа горит ярким пламенем. Он весело осведомляется:— Ну как, все готово?Вместо ответа я подаю ему свой скромный труд. Рыжий берет доклад, идет к сейфу и убирает мое домашнее задание в надежное место.— Вы свободны, Райт, — холодным тоном говорит он, гораздо более холодным, чем осведомляется у меня о докладе.Агент похоронного бюро торопливо исчезает, пожелав начальству доброго вечера, потому что за плотно задернутыми шторами кабинета уже давно наступил вечер.— Что вы скажете, Питер, если я предложу вам скромный ужин на французский манер?Я, конечно, польщен вниманием шефа — что еще я могу сказать.— В сущности, я должен был зайти за Брендой. Но мы увидимся прямо в «Еве». Если бы вы знали, приятель, как это иногда обременительно — возиться с домашней кошкой.Предоставив дрейковским гориллам приятную обязанность проветрить кабинет, мы выходим на улицу. До ресторана, куда пригласил меня шеф, недалеко, метров пятьсот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36