— Не стоит напоминать мне об этом, — сухо замечает дама. — Я не забыла. Но таких вульгарных номеров у меня не было.— Экзотика всегда вульгарна, — бурчит Дрейк. — Примитив, атавизм, грубые страсти… Без вульгарности нет экзотики.— В таком случае замените ее кем-нибудь другим, мой друг.— Я бы заменил, но что делать, если вы больше не желаете раздеваться публично, — дружелюбно отзывается Дрейк.— Я разделась бы сию секунду, если бы это могло вывести вас из равновесия, — говорит Бренда. — Но вас, к сожалению, невозможно разозлить.Дрейк поднимает брови, изображая удивление.— Почему же? Питеру это почти удалось только что. Еще немного, и я познакомил бы его с Марком.Я не знаю, кто этот Марк, но догадываюсь, что речь идет о том самом чрезвычайном и полномочном посланце смерти, о котором шеф уже упоминал однажды. Но Дрейку явно не до погребальных историй; настроение у него поднялось после победного завершения переговоров и дозы горючего.— Ну как, дорогой? Неужели вас не интересует стриптиз в исполнении мисс Бренды? — обращается он ко мне.— Мало вам того, что вы меня сегодня побили по всем статьям; вы еще хотите вовлечь меня в свои семейные недоразумения, — апатично отзываюсь я.— Побил вас? Неблагодарный! Вы выжали из меня столько, сколько еще никому не удавалось выжать из старины Дрейка.Шеф готов сказать еще кое-что по поводу моих успехов, но тут оркестр снова вступает в действие, и на сцене появляется новая солистка, сочетающая в себе женщину и змею. Гибкая самка в золотистом платье покачивается в свете прожектора, на сей раз красном. Сначала она покачивается и извивается просто так, бесцельно, будто для разминки, давая зрителям возможность оценить пропорции ее тела; потом начинает медленно расстегивать молнию на своем одеянии. Молния находится спереди, она прикрыта блестящим воланом, усыпанном алмазами (фальшивыми, конечно), но солистка справляется со своим делом очень медленно, будто совершает невесть какой трудовой подвиг. Потому что цель ее номера — играть на нервах публики.— Кажется, она позаимствовала ваш аттракцион, — замечает по этому поводу Дрейк достаточно громко, чтобы его услышали вокруг. — Вы могли бы отдать ее за это под суд.Бренда не удостаивает его слова вниманием. В ее взгляде, устремленном на дансинг, смесь профессионального любопытства и холодного пренебрежения.Наконец молния расстегнута и золотистую тряпку, прошу прощения, — платье можно сбросить одним жестом. Но актриса предпочитает сложные решения и обходные маневры. Все так же убийственно медленно она начинает освобождать одно плечо; на эту операцию уходит целая вечность; еще одна вечность уходит на то, чтобы высвободить второе плечо. Прижав платье к телу, она начинает медленно стаскивать его вниз, из чего публика делает вывод, что теперь предстоит освобождение от целого вороха белья. Публика при всем при этом не скучает; напротив, она скорее заинтригована; к тому же ей давно известно, что вся соль — в раздевании, и как только с ним будет покончено, труженица искусства, вильнув на прощанье бедрами, покинет дансинг.Так оно и происходит по истечении еще одной вечности.— Ну как, Питер, понравился вам номер? — не без нотки гордости интересуется Дрейк. — Если да, то и Бренда вам понравится.— Оставьте ваши намеки, сэр, — с досадой отзываюсь я. — У меня нет никакого желания знакомиться с вашим Марком.— Я тоже не спешу с этим делом, — признается Дрейк. — Я еще не видел, на что вы способны. Но если Бренда начнет слишком нравиться вам, то ваше долголетие не гарантировано.— Перестаньте, Билл, — неохотно замечает дама. — Вам никак не идет роль ревнивца.— Не забывайте, дорогая, что кроме чувства ревности — конечно, дурацкого чувства — у человека есть еще и чувство собственного достоинства. Правда, Питер?— Я ничего не смыслю в чувствах.— Тем лучше для вас. Стоит отдаться на волю чувств, того и гляди попадешь к Марку.— Вы что-то слишком часто стали упоминать это имя, — замечаю я. — Еще немного, и я начну бояться.— Пока вам бояться нечего. Пока следует бояться другим. Конечно, если вы наступите старине Дрейку на какую-нибудь мозоль — например, пройдетесь по его интересам, или, скажем, по достоинству, — это будет означать, что жизнь вам надоела. Но это пока не так, правда, Питер?Мой ответ заглушает предупреждающий грохот оркестра, вслед за которым раздается голос ведущего:— А теперь — мисс Линда Грей!Мисс Линда Грей появляется во всем своем величии. На ней подчеркнуто строгий туалет: длинная черная юбка и белая блузка в пене кружев. И что за посадка головы! Что за прическа!Она делает несколько шагов вперед, к середине дансинга, где уже установлен микрофон. Значит, на этот раз не будет стриптиза. Или же мы увидим сейчас стриптиз чужой души. Актриса скромно кланяется в ответ на аплодисменты, кое-где прозвучавшие в зале, берет со стойки микрофон, обводит рассеянным взглядом ближайшие столики и останавливает его на моей несчастной физиономии. Жертва найдена. Может быть, не идеальный случай (все-таки синяки, царапины и прочее), но что же делать, когда за соседними столиками одни женщины да старые хрычи.Мисс Линда делает еще два-три шага, уже в моем направлении, погружается взглядом в мой взгляд, и в зале звучит задушевный мелодичный голос: Не говори, я знаю: жизнь течет.Ночь умирает, новый день наступит,Будильник зазвонит, метро пойдет,И грохот будней город потрясет,Но нас с тобой, быть может, уж не будет. Конечно, ничто не мешает мне повернуться к певице спиной и тем самым посадить ее в лужу словом, показать, что я плевать хотел на ее меланхолию. Но я прикован к месту силой двух доз виски или силой взгляда сине-зеленых глаз; она заглядывает мне в глаза и даже кладет мне руку на плечо. Не говори: увидимся мы завтра.Не говори: с тобой я буду завтраИ завтра поцелую я тебя.Быть может, это завтра, завтра, завтра,Наступит без меня и без тебя. Естественно, я могу встать и сказать ей: «Успокойтесь», или «Подсаживайтесь к нам, выпьем», или хотя бы убрать эту нежную ладонь со своего нового костюма, но я весь во власти виски или во власти этих сине-зеленых глаз, я позволяю ей принимать меня за исчезнувшего любимого и держать руку на моем плече. Вскоре она сама снимает руку, отступает к центру дансинга и продолжает: И буду ль я и ты ли будешь?Разлука на день — одиночества провал.Не говори мне о любви, что будет.Ведь нас с тобою, может, уж не будет.Жить надо днем, который уж настал. После чего, как и следовало ожидать, наступает очередь припева, и певица смотрит уже не на меня, а куда-то в глубину зала, в ту даль, где таится, может быть, ее судьба, а может, гибель одного из кельнеров, словом, нечто таинственное и неразгаданное, и над столиками настойчиво звучит голос с нотками отчаяния: Быть может, это завтра, завтра, завтраНаступит без меня и без тебя… Следует взрыв рукоплесканий. В подобных случаях и в подобных местах люди охотно аплодируют, чтобы показать, что им не чуждо искусство чистое и возвышенное, словом, Искусство с большой буквы.
— Ну, Питер, как спали? — вежливо осведомляется Дрейк, когда я по зову Ала появляюсь в кабинете с задернутыми шторами.Я бормочу нечто вроде «спасибо, хорошо» и жду, стоя посреди кабинета, потому что прекрасно понимаю: шеф вызвал меня не для того, чтобы поинтересоваться, выспался я или нет.Однако Дрейк не торопится начинать деловую часть разговора. Он встает, подходит к тележке с бутылками, установленной между двух кресел.— Надеюсь, мисс Линда не тревожила ваших снов? — осведомляется рыжий, схватив за горло бутылку «Баллантайна».— Ничуть, — заявляю я. — Я не любитель вокала.Дрейк наливает себе на два пальца виски, бросает в стакан пару кубиков льда, который с присущей ему непринужденностью вытащил пальцами из ведерка. Потом делает глоток — проверить, что у него получилось, — и бурчит:— Вокал… Дело не в вокале, а в исполнительнице. Хотя и эта ее песня тоже… как там она поет… напрасно ты думаешь, что проснешься, — завтра угодишь в морг… такая песня не может не впечатлить…Он внезапно спохватывается, что пренебрег обязанностями хозяина, и указывает на бар:— Наливайте, не стойте, как памятник!— Не рано ли, нерешительно произношу я, подходя к бутылкам.— Рано? Это невоспитанно с вашей стороны. Вы так говорите, будто я — алкоголик.Шеф отпивает еще глоток, потом возвращается к прежней теме:— Действительно странно… Мне казалось, что вы с Линдой понравитесь друг другу. Вы — убеждены в том, что вы — великий герой, а Линда убеждена, что она — великая певица… Я думал, вы подойдете друг другу…— Наверное, потому, что она подходит вам, — замечаю я.— О нет! — качает головой Дрейк. — Я предпочитаю Бренду. Хотя, между нами говоря, — ведь у нас мужской разговор? — с меня и Бренды многовато. Не знаю, Питер, замечали вы или нет, что женщины — как кошки. Человек не может испытывать особой необходимости в кошке, но у его соседа она есть, вот он и считает нужным тоже обзавестись кошкой.Поскольку разговор идет мужской, я позволяю себе заметить:— Но вы обзавелись не кошкой, а пантерой.— Пантерой? Все это позы, мой друг, и больше ничего. Каждая кошка хочет, чтобы ее считали тигром, но это поза. А все-таки Бренда — умная кошка.Помолчав, он говорит как бы про себя:— Будем надеяться, что она такой и останется.Только допив свой стакан, шеф вспоминает, зачем вызвал своего верного секретаря:— Ваш проект, Питер, придется еще раз подробно обсудить. Вместе с Ларкиным.— Почему именно с Ларкиным?— А почему бы и нет? — довольно резко бросает шеф.Я апатично пожимаю плечами.— Дело ваше. Но, по-моему, от этого Ларкина за версту несет полицаем.На красной физиономии Дрейка появляется нечто вроде улыбки.— Это потому, что он в самом деле полицейский. Правда, бывший. Отставлен от службы за коррупцию и мелкие человеческие прегрешения. Но это не мешает ему поддерживать связи с полицией по ту сторону океана. И быть специалистом своего дела. В двух словах, Ларкин примет здесь готовый товар, да и на Востоке поможет. Так что операция невозможна без его участия. И без его одобрения.Помолчав, шеф внезапно восклицает:— Значит, «полицай»! Да вы, чего доброго, окажетесь умнее, чем я думал!Он снова усаживается за письменный стол.— Поскольку Ларкин появится только к полудню, у вас есть время справиться еще с одним делом. Выйдете отсюда, пройдете два перекрестка. Запомните: дом номер тридцать шесть, второй этаж. Вам нужна та дверь, на которой есть вывеска «Холлис. Фото». Вот вам ключ. Если человек еще не пришел, сядете и подождете.— Какой человек?— Человек, который передаст вам для меня письмо. Не подумайте, что я хочу использовать вас вместо почтальона или что-нибудь вроде этого. Письмо секретное. Кроме того, вам и дальше придется поддерживать связи с этим человеком. Так что берите письмо, заприте контору и возвращайтесь сюда.— Вы же говорили, что мне опасно выходить за пределы вашей улицы, — напоминаю я.— Верно, у вас нет паспорта, — бурчит Дрейк.— Я мог бы его иметь, пожелай вы сунуть руку в ящик вашего стола и достать его оттуда, — замечаю я.— Нет, вы в самом деле умнее, чем нужно, — вздыхает Дрейк. — Хотя насчет ящика не угадали.Он ленивым жестом тянется к несгораемому шкафу в стене за письменным столом, поворачивает ключ, отпирает стальную дверцу и достает мой паспорт.— Виза, наверное, давно истекла… — замечаю я.— Да, конечно, — кивает рыжий и бросает паспорт на стол. — Впрочем, ее, кажется, кто-то продлил.
Дом № 36 — мрачное здание весьма запущенного вида. Часть окон заколочена досками, остальные зияют выбитыми стеклами. Дом этот явно обречен на снос.Одна из дверей на втором этаже в самом деле украшена медной табличкой «Холлис. Фото». Отпираю дверь и вхожу в темную прихожую, а оттуда в такое же темное помещение — окна заколочены досками. Нащупав выключатель, зажигаю свет. Прямо передо мной — дверь с темными шторами, должно быть, вход в само фотоателье. Правда, на этой подробности я задерживаюсь ненадолго. Потому что мое внимание првлекает тело человека, лежащего ничком на полу в луже крови.Я подхожу, нагибаюсь и осматриваю пол возле трупа в надежде обнаружить какое-нибудь письмо или бумажку. Ничего. Если письмо и существует, оно, должно быть, в карманне убитого. Но он лежит так, что доступ в карманы закрыт: в этих синих доспехах американских скотоводов карманы обычно помещаются на груди и на животе. Я нагибаюсь пониже. Нет, я не ошибся: убитый — не кто иной, как Майк.В эту минуту за черной шторой слышится какой-то шорох. Так это или нет, не имеет значения: надо поскорее исчезать отсюда. Когда в квартале убит болгарский эмигрант, полиция обратится за разъяснениями в первую очередь ко второму имеющемуся налицо болгарскому эмигранту.Покидаю негостеприимное фотоателье, по дороге вытерев носовым платком выключатель и дверные ручки. Через пять минут я уже шагаю по оживленной улице к Дрейк-стрит и чуть не налетаю на худощавого джентльмена в черном костюме и и черном котелке.— Мистер Хиггинс!Инспектор пристально смотрит на меня, в глазах его — море укоризны:— Вы мне кое-что обещали, — напоминает он, поняв, что одним взглядом меня не прошибешь.— Да, но у меня не было паспорта. А теперь он у меня есть.— Вас не затруднит, если я попрошу показать его?— Конечно, нет! — охотно говорю я и лезу в карман.Мистер Хиггинс рассматривает паспорт внимательно, я бы даже сказал придирчиво, но там все в полном порядке, он вынужден спасовать перед очевидностью и вернуть мне документ.— Жаль, — замечает он. — Я опять остался без помощника.И словно про себя замечает:— Трудно, очень трудно работать в этом районе…Дрейк все еще сидит за письменным столом в кабинете и все еще в полном одиночестве.— А, вы уже вернулись? — приветствует он меня. — Где письмо?— Какое письмо? Там только Майк. Да и тот мертвый.— Значит, я вас послал по моему делу, а вы ухитрились обделать свои делишки! Да вы ловчила, Питер! — Рыжий шутливо грозит мне пальцем.— Не понимаю, что вы хотите сказать.— Может, вы не понимаете и того, что Майк — жертва вашей мести?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36