Кабы он знал наперед, что месть послужит к вящей славе его супруги, что в результате ее имя попадет в добавочный том Британской энциклопедии, он, конечно, отказался бы от коварной своей затеи, однако ему был неведом один закон, который вообще не постигают государственные деятели, всякого рода реформаторы и озлобленные мужья: хочешь сделать пакость, а выходит благодеяние, и равномерно наоборот.
Месть его была поистине ужасная, именно: по ночам он вставал с постели и нарочно мочился на экзотермус обыкновенный в расчете его сгубить. Целый сезон он поливал растение, и в итоге к сентябрю поднялся этакий долговязый зеленый ежик, увенчанный цветком сказочной красоты. Чудеса селекции себя оказали в том, что экзотермус обыкновенный менял свой запах в зависимости от времени суток: утром он пахнул общественной уборной на станции Отдых, а к вечеру смесью перегара, махорки и сапога.
14
Неподалеку от порта Хайфа, в одном маленьком городке, таком, то есть, маленьком, что там даже школа всего одна, с утра до вечера кипят страсти. Будь то в кафе «Привоз», в универсальном магазине Ребиндера или на городской площади, под сенью финиковых пальм, везде можно услышать одно и то же, – именно воспаленные прения, замешанные на памяти о былом. Положим, в разгар рабочего дня встречаются на улице Жаботинского двое старичков в соломенных шляпах, – у одного в руках метла, другой с переноской, – раскланиваются, и пошло:
– Погода-то какая стоит, просто благодать, другого слова не нахожу!
Приятель ему в ответ:
– А в Ленинграде в это время у них дожди.
– А у нас бог дает настоящую погоду, без этих советских штук.
– Вы какого бога имеете в виду: бога-отца или бога-сына?
– Я имею в виду нашего народного бога Яхве. И вообще, чего вы меня задеваете, не пойму!
– Я вас не задеваю, просто мне удивительно, как некоторые умники умеют перестраиваться на ходу.
Яша Шекель, задумчивый господин, который много лет не может понять, почему их городок представляет собой единственный населенный пункт на севере страны, где бывают перебои с девяносто пятым бензином, сидит на пороге своего антикварного магазина и с ехидным вниманием подслушивает стариков; двое полицейских стоят в стороне и тоже прислушиваются к разговору, но эти с раздражением, переходящим в откровенную неприязнь.
– Вы на что намекаете?
– Я, в частности, намекаю на XX съезд партии, когда появилось столько сторонников ленинской этики, сколько их не было при вожде. И все, главным образом, из специалистов по рубке дров. А те, которые смолоду были верны ленинским нормам партийной жизни, не вылезали из учреждения по адресу: угол Воинова и Литейного, Большой дом.
– Ну и глупо! Потому что всякий текущий момент диктует свои права. Раз ты боец партии, то должен соответствовать платформе, лозунгу момента, будь то хоть «Комсомолец – на самолет!»
– А как насчет партийной совести?
– Партийная совесть – это когда ты, как вкопанный, стоишь на линии ЦК!
– А что, если с самого процесса Промпартии эта линия устремляется не туда?! Что, если она идет вразрез с идеалами коммунизма и торжества созидательного труда?!
– Какие идеалы? Какого коммунизма? Очнись, товарищ!
– Я-то еще в тридцать шестом году очнулся и понял, что с разными перевертышами нам в коммуну не по пути!..
Ну и так далее, в том же духе. Уже скоро обеденный перерыв, на улице появляются очумевшие прохожие, солнце жарит, за углом, в переулке, шумит базар. Полицейские постояли, постояли, сказали старикам что-то обидное и ушли. Яша Шекель покосился на них и молвил:
– Что-что, а антисемитизм в Израиле – это называется перебор.
15
Когда у нас пошла полоса взаимных неплатежей, в правлении колхоза «Верный путь» мужики за головы схватились, поскольку было решительно непонятно, что делать с очередным урожаем льна. Два года тому назад, когда товарооборот еще осуществлялся по формуле Карла Маркса, колхоз, что называется, клещами вытащил из льнокомбината по сто сорок рублей за тонну, в прошлом году комбинат за лен ни копейки не заплатил, но, правда, прислал четыре вагона дров, а нынешней осенью мужики за головы схватились, потому что пить-есть как-то надо было, но то ли деньги в государстве перевелись, то ли повсюду остановилось ткацкое производство, то ли что-то приключилось с магнитным полем Земли, только лен и даром никто не брал.
Но – велик русский Бог – мало-помалу наладилась такая взаимосвязь: один номерной завод в Курске менял порох на лен, который он отправлял куда-то за рубежи, порох зачем-то потребовался ливенскому хлебзаводу, в свою очередь имевшему некоторый излишек горюче-смазочных материалов, на таковые позарилась ПМК № 17, предлагавшая взамен медицинский спирт, а в медицинском спирте остро нуждалась 2-я городская больница имени X-летия Октября, – таким образом колхозники из «Верного пути» получили возможность целый год бесплатно лечиться во 2-й городской больнице имени Х-летия Октября.
Этот причудливый результат сельскохозяйственного производства не то чтобы устроил колхозников, а скорее развеселил. Прежде лечиться у них времени как-то не находилось, даже отчасти зазорным считалось из-за какой-нибудь невидной болячки таскаться туда-сюда, а тут словно какая муха их укусила: все заговорили вдруг о болезнях, принялись выискивать у себя хвори и почитывать популярную медицинскую литературу, подтрунивали друг над другом, осуждали народное целительство и как прежде всем обществом выходили на полевые работы, так теперь целыми автобусами стали ездить лечиться во 2-ю городскую больницу имени Х-летия Октября.
Во-первых, все колхозники от мала до велика прошли обследование на предмет болезней неявных, каковых, впрочем, не обнаружилось ни одной, во-вторых, понаставили пломб у зубного врача, где надо и где не надо, в-третьих, повадились ходить на занятия лечебной физкультурой, в-четвертых, все впрок повырезали себе аппендиксы, в-пятых, несмотря на протесты окулиста, стали носить очки. Из-за наплыва колхозников у дверей кабинетов образовались непреходящие очереди, но они и в очередях не теряли времени даром, а заводили меж собой тот или иной поучительный разговор.
– И как это крестьянство существовало до революции, когда медицинское обслуживание было в сельской местности на нуле?..
– Зато, дед мне рассказывал, при царе колбасы этой было, – хоть ж... ешь!
– Это, конечно, да.
– А потом коммунисты окончательно отменили колбасу и заместо ее ввели двадцать пятый час суток под названием «политчас»!
– Зато при коммунистах существовала справедливость и медицинское обслуживание на селе!
– Это, конечно, да.
– Еще при них существовали деньги, десятки, помню, пятерки, трешницы зеленые и рубли. Колбасы точно не было, но деньги, сколько помнится, были, не в больших количествах, но всегда.
– Зато при демократах опять появилась эта самая колбаса!
– А денег нету...
– Это, конечно, да.
И вся очередь засмеется, хотя смешного тут, кажется, ничего. Вообще какая-то смешливая это была пора, какой старики не помнили с самой коллективизации, когда в сельмаге появились первые соевые конфеты и кулак Станислав Манок из поляков поставил у себя на задах нужник. Даже председатель колхоза Сергей Иванович Барсуков, вообще человек хмурый, и тот, бывало, вдруг рассмеется ни с того, что называется, ни с сего. Его спрашивают:
– Ты чего, Сергей Иванович, такой веселый?
– Да вот подумалось: а если бы нам за лен предложили бесплатные ритуальные услуги, – что тогда?
Но на следующий год колхоз «Верный путь» поменял лен на шаровые опоры для «жигулей», и эта негоция вызвала такой приступ веселья, что у троих членов правления от смеха разошлись швы.
16
В начале семидесятых годов, когда кое-где проявились студенческие неудовольствия в связи с вводом наших войск в соседний Афганистан, в Свердловском университете обнаружилась подпольная организация, которая распространяла машинописные листовки определенно подрывного содержания, хотя и не скажешь, что чересчур. На поверку оказалось, что вся организация состоит из вечного студента Ивана Рукомойникова, лохматого очкарика, который почему-то, вероятно, из фронды, на польский манер выговаривал букву «л». Впрочем, на допросах он больше молчал; допустим, дознаватель его спрашивает:
– И не стыдно вам, понимаешь, пакостями заниматься, когда ваши ровесники проливают в Афгане кровь?
Рукомойников молчит.
– Молодежь, понимаешь, участвует в великих стройках, живет полнокровной жизнью, а вы пасквили сочиняете, распространяете клевету...
Рукомойников молчит.
– И откуда вы только такие беретесь, очернители, не пойму! Все не по-вашему, все не так!
Рукомойников молчит.
– Ну, скажите, чем вы конкретно недовольны?
– Честно? – вдруг спрашивает Рукомойников.
– Ну, разумеется, честно!..
– Всем.
17
Задолго до того, как упразднение цензуры сказалось на состоянии нашей атомной энергетики, некто Ковалев увлекся причинно-следственными связями в области промышленного труда. Тогда социологии только-только дали вздохнуть, и с этой наукой случилось что-то вроде кислородного отравления, по крайней мере, ее шатало от крайности к крайности, например, от мальтузианства к неоромантизму, и в верхах уже задумались, как бы опять ее запретить. После, вследствие одного несчастного случая, Ковалев прекратил заниматься всякой чепухой, но в шестидесятые годы он ушел в свою социологию, что называется, с головой. В конце концов он до такой степени навострился, что, исходя из учения отцов-основателей, мог где угодно обнаружить стойкие причинно-следственные связи, хоть между остановкой главного конвейера на кременчугском автомобильном заводе и сменой партийного руководства в Улан-Удэ. Тем не менее сомнительно, что ему удалось бы вывести взаимозависимость между качеством нитрокраски одесского химзавода и вывихом второго шейного позвонка.
В то время когда Ковалев заканчивал свою кандидатскую диссертацию, ему дали новую двухкомнатную квартиру в районе речного порта, и всем бы она была хороша, кабы не краска отвратительного серо-зеленого цвета, которой были выкрашены ванная, кухня и туалет. Ковалев решил первым делом устранить эту недоработку, купил в хозяйственном магазине две бутылки ацетона для смывания краски и вылил его в оловянный таз; в свою очередь, жена Ковалева, академически рассеянное создание, подумала, что в таз налита вода, которую она загодя приготовила для стирки, да подзабыла, и замочила в ацетоне мужнину нейлоновую рубашку, белую с голубыми полосками, каковая была ему особенно дорога; когда Ковалев заметил на дне таза пуговицы от рубашки, он все понял и до такой степени расстроился, что пошел искать по ящикам сигареты, хотя давно уже не курил; тем временем жена, осознав ошибку и всю глубину вины, смесь ацетона и рубашки с отчаянья вылила в унитаз. Ковалев заперся в туалете, закурил сигарету и бросил под себя спичку, – в результате раздался взрыв; дверь сорвало с петель, а сам Ковалев вылетел из туалета с тяжелыми ожогами нижней части тела и вывихом второго шейного позвонка.
Как уже было сказано, в итоге этого несчастного случая Ковалев охладел к причинно-следственным связям в области промышленного труда. Однако, сдается, он прежде всего потому и к зазнобе-социологии охладел, что для него не осталось тайн. Даже когда в результате обретения действительного избирательного права у нас начались опасные тектонические процессы, когда возрождение национального и расового самочувствия привело к резкому увеличению дорожно-транспортных происшествий, когда из-за свободы слова водку стали по карточкам выдавать и все диву давались тому, до чего причудливо у нас работают причинно-следственные связи, Ковалев только кривился в печальной, пророческой улыбке и говорил:
– Ребята, это еще не все.
18
Провожали в трехмесячное плавание старшего механика Володю Клейменова, доброго малого, книгочея, холостяка, но не убежденного холостяка, а так... чтобы ходить в моря, не беспокоясь за свою честь. Водка, как говорится, текла рекой, ели свежесваренных раков, песни пели и так жарко препирались, что вынуждены были открыть настежь окна, поскольку в комнате было как-то тесно от голосов.
– Чего можно ожидать от коммунистического режима, если коммунист – психически неполноценное существо?! Сейчас объясню, почему: потому что для него характерен сдвиг в нормативной шкале ценностей, например, коммунист, по учению, человека не любит, человек для него – зло, которое нужно как-то преодолеть. А любит он пролетариат, прогрессивную общественность, свободолюбивые народы мира, то есть такие забубенные абстракции, что по сравнению с ними Троица конкретна, как колбаса!
– Я что-то не пойму, что ты проповедуешь, – классовый мир, блин?!
– А хотя бы он и классовый мир проповедовал, – тебе-то что?
– А то, что мой дед у Буденного воевал!
– Лучше бы твой дед хлебушком занимался. Потому что в результате сотрудничества сословий возникает «шведский вариант», а в результате классовых распрей – одни ботинки на четверых! Помню, мужики, в детстве у нас с братьями были одни ботинки на четверых...
– Нет, блин, ты говори прямо: да здравствует эксплуатация труда капиталом, – так?!
Одним словом, проводы затянулись, и Володя Клейменов наутро не спавши явился в порт.
Отсутствовал он ровно три месяца, за это время где только не побывал, переболел гонконгским гриппом, спас второго помощника, вывалившегося за борт, в Куала-Лумпуре посетил публичный дом, в Малаккском проливе наблюдал пиратское судно, правда, издалека, и вот приходит он из порта домой с плетеным чемоданчиком, купленным в Макао, открывает дверь своей комнаты и видит: водка опять же течет рекой.
– Бесконечно правы были славянофилы, когда говорили, что русский человек по природе социалист. Только он, собака, в каком смысле социалист: в том смысле, что у него скромные потребности, ему не нужно, чтобы было хорошо, поскольку это вообще хлопотно, ему нужно, чтобы только сносно, – и в этом мы видим залог победы Великого Октября!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39